разбор

Горбачев хотел развалить Советский Союз? Мог ли СССР пойти по китайскому пути? Будет ли в России новая перестройка? Стыдные вопросы к 35-летию начала перестройки

Источник: Meduza

23 апреля 1985 года состоялся пленум ЦК КПСС, который считается началом перестройки в СССР. Преобразования были связаны с именем нового генсека Михаила Горбачева, который очень быстро приобрел большую популярность в обществе. Почему перестройка закончилась распадом Советского Союза? Можно ли было реформировать страну каким-нибудь другим способом? Какую роль в этом сыграли чекисты и американцы? На эти и другие вопросы о перестройке «Медуза» попросила ответить Андрея Колесникова — руководителя программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского центра Карнеги.

Можно было вообще обойтись без перестройки?

Процесс выхода из социализма мог называться иначе, но он был неизбежен (слово «перестройка», кстати, было в ходу во время великих реформ 1860-х годов, использовал его и Петр Столыпин). Застой — не метафора, а реальное состояние страны, основной социальный контракт в которой описывался так: «Мы делаем вид, что работаем, вы делаете вид, что нам платите». СССР стал государством большой имитации всего. Цинизм пронизывал общество, «великие» стройки перестали мобилизовывать людей в поддержку режима. «Приезжай ко мне на БАМ, я тебе на рельсах дам», — вот и все отношение к советскому пропагандистскому пафосу. 

Известен главный фактор, ослабивший Советский Союз, — высокие цены на сырье. Они позволяли не проводить реформы и затыкать продовольственные дыры импортом: новозеландское мясо давалось дешевле, чем отечественное. В результате СССР стал крупнейшим импортером продовольствия в мире: к началу 1980-х годов превышение импорта над экспортом составило более 15 миллиардов долларов; закупки зерна достигли к 1984 году 46 миллионов тонн по сравнению с 2,2 миллиона в 1970-м.

Однако главным было даже не это, а абсолютная неэффективность административной, нерыночной экономики. Проблема состояла в том, что она производила товары, на которые в большинстве случаев мог быть только искусственный спрос, — это одно из ключевых свойств плановой экономики. В результате рос так называемый неудовлетворенный спрос, то есть на те деньги, которые были на руках у населения и на его счетах в сберкассах, мало что можно было купить. Темп ежегодного прироста неудовлетворенного спроса к началу перестройки достиг 16%. 

В 1980-е в самиздате ходила книга скромного сотрудника НИЭИ Госплана СССР Виталия Найшуля «Другая жизнь», в которой описывалось устройство невиданного типа экономики, где производится то, что нужно людям. Оказывается, так было можно!

Еще одно гибельное свойство советской экономики — ее предельная милитаризация. Большая часть экономики работала на войну. Колоссальный спад производства позже, в начале 1990-х, — это прежде всего обвал советского ВПК. Масштабы военных расходов и их доля в ВВП были засекречены в советское время. Но даже косвенные данные свидетельствуют о противоестественных перекосах: в 1970-е годы СССР производил в 20 раз больше танков, чем США. В высокой степени все это уже диктовалось не собственно военными нуждами, а необходимостью сохранять занятость на предприятиях. Страна, всю жизнь готовившаяся к войне, подорвалась на гонке вооружений, поддержке режимов-сателлитов и «братских» компартий.

Рассуждения о необходимости НТП — научно-технического прогресса — остались на бумаге, а на практике свелись к копированию западных технологий и изготовлению самых совершенных ракет вместо самых совершенных туфель, пушек вместо масла.

Но еще важнее экономики то, что называется «духовной сферой». В коммунизм уже никто не верил. Общество было демотивировано. Воровство и коррупция стали способами обустройства повседневной жизни, что соответствовало логике товарного дефицита (взятки в торговой среде и советский глагол «достать») и нерыночного производства. Точнее, это был так называемый административный рынок: по огромной стране разъезжали многочисленные снабженцы, обеспечивавшие свои предприятия комплектующими в логике «Ты мне — я тебе».

Диссидентское движение, оформившееся в 1965–1966 годах, находилось под жестким контролем, но, несмотря на волну репрессий и физический разгром в первой половине 1970-х, оказалось весьма влиятельным. По крайней мере, для продвинутых социальных групп и сформировавшегося образованного городского среднего класса. И подпольные антигосударственные группы больше не мечтали, как в 1950-е или начале 1960-х, о «подлинном социализме» — они хотели, чтобы советская власть исчезла. От 8 до 30 миллионов человек в разные периоды существования советской власти слушали западные радиостанции — и это ведь не только рафинированная интеллигенция. Особенно беспокоил КГБ тот факт, что «голоса» регулярно слушают учащиеся и студенты.

А конец 1970-х — начало 1980-х был отмечен и отнюдь не интеллигентскими беспорядками: хулиганские волнения в Новомосковске, антимилицейские выступления в Орджоникидзе (ныне Владикавказ), столкновения на этнической почве в Душанбе и даже бунт призывников в воинских эшелонах. Таков совсем не полный список проявлений протестной турбулентности.

Последним шагом Политбюро в пропасть стало начало Афганской войны. Никто не хотел, чтобы советские солдаты умирали в чужих горах за честь нескольких геронтократов и их менявшихся союзников. На Афганской войне СССР подорвался морально, как на гигантской мине, — о чем теперь многие забывают.

Потом, в начале 1980-х, началась «гонка на лафетах» — последовательные кончины генсеков Брежнева, Андропова, Черненко. Сейчас об этом тоже не принято вспоминать, но вся страна, а по многочисленным воспоминаниям партработников и самого Горбачева, вся партийная верхушка, ее «кровь и плоть» — секретари обкомов, — не просто хотела, она неистово жаждала перемен и нового лидерства. Аппаратная победа сравнительно молодого секретаря ЦК Михаила Горбачева над стариками была воспринята партией как счастье, а страной — с невероятным облегчением.

И первый шок: Горбачев говорил без бумажки.

Что конкретно хотели «перестроить»? Вместо социализма сделать капитализм?

Что точно не хотел перестраивать Горбачев, так это социалистические основы государства и общества. Он искренне верил в то, что в социализме кроются колоссальные внутренние резервы, и стоит их вскрыть, как открыли в 1960-е самотлорскую нефть, отправившую страну в застойный анабиоз, как все немедленно заработает. В кругу товарищей по Политбюро и спичрайтеров он не раз делился своими впечатлениями от работ Ленина, которые перечитывал: Горбачев искренне верил в социализм. «Больше демократии — больше социализма» — таким был его лозунг.

В идеологии он намеревался ослабить догматические вожжи и заново переоткрыть «хорошего Ленина» в противовес «плохому Сталину». Во внешней политике — завершить противостояние, прежде всего ядерное, с Западом. В экономике — придать ускорение экономическому росту.

Собственно, «ускорение» и стало знаковым словом ранней перестройки. Содержательно оно оказалось серьезной ошибкой — вместо минимального раскрепощения рыночных сил и придания относительной самостоятельности предприятиям хотя бы в рамках некогда захлебнувшейся косыгинской реформы началась безудержная накачка инвестициями нескольких секторов, в том числе и прежде всего машиностроения. Рост ускорился, только росло производство продукции, которая была не нужна потребителю. Бывает искусство для искусства, а есть производство ради производства.

Правда, спустя некоторое время Горбачев спохватился: июньский (1987 года) пленум ЦК обозначил начало попытки реальной экономической реформы. Правда, очень аккуратной и скорее не вполне рыночной, сводившейся к предоставлению предприятиям большей самостоятельности.

Взяв быстрый старт, такая реформа скоро предсказуемо затормозилась: она имела свои пределы в рамках социалистической экономики. Чтобы запустить реальный рынок, нужно было либерализовать цены и навести порядок в финансах, избавиться от дефицита бюджета и перестать накапливать внешний долг. На это не хватало политической воли, а жизнь экономики социализма заканчивалась: товары исчезали с прилавков, накапливалась латентная инфляция. Этот нарыв решился вскрыть только первый глава правительства России Егор Гайдар, когда Советский Союз уже распался.

Горбачев хотел развалить Советский Союз?

Горбачев если чего-то и хотел, то сохранить социализм и Советский Союз. Он вообще-то с 1990 года был президентом именно СССР и хотел им оставаться. Он сопротивлялся республиканскому сепаратизму. Вел войну с Борисом Ельциным, чей интерес был в суверенизации России. Запустил новоогаревский процесс, пытаясь спасти Союз хотя бы без уходивших прибалтийских стран: на 20 августа 1991-го было намечено подписание нового Союзного договора. Но 19 августа случился государственный переворот. Августовский путч констатировал смерть СССР за несколько месяцев до Беловежских соглашений и 25 декабря 1991 года, когда флаг Советского Союза был спущен.

Горбачев хотел дать больше свободы, но едва ли предполагал, что ослабление марксистско-ленинских и административных вожжей начнет крушить один барьер за другим: рушились цензурные препоны, страна стала жадно читать то, что не прочитала за десятилетия советской власти, появлялись новые неформальные организации, движения, клубы. Процесс политического раскрепощения превратился в лавину. И Горбачев мог лишь бежать впереди этой лавины, пытаясь сохранить лицо.

СССР мог жить только, как говорилось в иные годы, «на прочной марксистско-ленинской основе». Без этого клея от империи оставались одни черепки. Причем, если бы не перестройка Горбачева, может быть, его не стало бы гораздо раньше. Горбачевская гласность и попытки дать заработать предприятиям, узаконенным индивидуальным предпринимателям и кооперативам немного оттянули момент политического и экономического коллапса.

Советский Союз был обречен еще и потому, что демократизация разбудила национальные движения в национальных республиках. Балтийские страны еще со времен «республиканского хозрасчета» стали отрезанным ломтем. А признание наличия секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа ускорили процессы фактического отделения стран Балтии — отделения прежде всего морального и ментального. Кавказ, где были сильные и пассионарные национальные движения и который погружался в межнациональные войны, тоже постепенно уходил. В окопах было не до Союза. Без Украины Советский Союз точно был невозможен.

К концу своего правления Горбачев оставался только с Россией и центральноазиатскими республиками — какой это СССР? Россия и сама уходила в суверенное плавание: этого хотели и демократы, и их идеологические противники — русские национал-патриоты, которые теперь горюют о «великой державе». Об этом сейчас тоже не принято вспоминать.

Ельцин был за перестройку или против?

Ельцин был талантливым секретарем обкома, чувствовавшим политическую конъюнктуру. В нем были и демократические инстинкты, и огромная воля к власти. Именно такие кадры и были нужны в ту эпоху. Однако едва ли он мог представить, что станет эмблемой времени. Но раз уж Ельцин этому времени идеально соответствовал, он не мог этим не воспользоваться. В какой-то момент обществу понадобился более радикальный, чем Горбачев, лидер. Перестройка сделала из Бориса Николаевича такого лидера, а затем он приобрел официальный статус президента России. 

Но перестройка, строго говоря, это идея и эпоха Горбачева. Эра Ельцина — это постперестройка, время самостоятельной, вне Советского Союза, России. Но главное наследие своего политического противника Ельцин сохранил. Перестройка означала свободу и эмансипацию — впервые за всю российскую досоветскую и советскую историю — общества от государства. Зато от этого отказались последующие поколения российских политиков.

Если бы перестройки не было, СССР мог бы существовать до сих пор?

Задолго до перестройки СССР уже был колоссом на глиняных ногах. Советские лидеры опоздали с реформами, испугавшись их последствий. Чем дольше тянули с экономическими реформами после провалившейся попытки 1965–1968 годов, тем выше с каждым годом становилась цена возможных преобразований, тем в большей степени шоковыми они должны были оказаться. Чем дольше тянулась эпоха застоя в политике, тем сильнее должен был сдетонировать накопленный заряд желания перемен и массового недовольства властью.

В книге «Гибель империи. Уроки для современной России» Егор Гайдар подробно — со статистическими справками, на основе архивных материалов и ведомственной переписки — показал механику развала социалистической экономики. Горбачеву не повезло с тем, что обвал цен на нефть пришелся на его правление. Гайдар делал вывод: «В 1985–1986 годах цены на ресурсы, от которых зависел бюджет Советского Союза, его внешнеторговый баланс, стабильность потребительского рынка, возможность закупать десятки миллионов тонн зерна в год, способность обслуживать внешний долг, финансировать армию и ВПК, упали в несколько раз». К 1991 году у граждан в сберкассах были уже не реальные деньги, а записи на счетах — государство эти ресурсы успело позаимствовать. 

Все империи распадаются — от Османской до Британской. Остановить процесс распада было невозможно. Это логика истории. 

Может быть, нужны были реформы по китайской модели? Сначала заняться экономикой, потом политикой?

Анатолий Черняев, заместитель заведующего международным отделом ЦК, впоследствии помощник Горбачева, записал в те первые дни нахождения Михаила Сергеевича у власти в своем дневнике: «…от Горбачева многого ждут, как начали было ждать от Андропова… А ведь нужна „революция сверху“. Не меньше. Иначе ничего не получится. Понимает ли это Михаил Сергеевич?»

В итоге горбачевские преобразования были постепенными — и в этом смысле как раз «китайскими». Но у китайцев было время, у Горбачева — нет. Китай в 1979 году — это СССР в 1929-м. Китай перед реформами был аграрной страной с гигантскими дешевыми трудовыми ресурсами, и трансформация его экономики шла параллельно с урбанизацией. СССР же был урбанизированной страной: уже с конца 1950-х численность городского населения превысила численность населения сельского — дешевых трудовых ресурсов больше не было.

Какой может быть китайский путь в условиях колоссального финансового кризиса и дефицита бюджета? Какой может быть китайский путь в экономике, живущей исключительно на нефтяной игле и не выдержавшей внешнего шока — падения цен на сырье?

В итоге экономическая реформа в СССР уперлась в политику. Экономика дефицита (по Яношу Корнаи) могла превратиться в экономику изобилия (его же термин, описывающий механизмы свободного рынка) только в случае запуска абсолютно свободного рынка и свободного же ценообразования. А это не соответствовало идее сохранения социалистических догм и партийного контроля. Еще в 1960-е у СССР была возможность мягкого введения элементов рынка при сохранении партийного контроля, как в Китае. Но время было упущено на проедание нефтяной ренты.

Когда после распада СССР российское правительство возглавил Гайдар, у него и вовсе не было ни секунды на то, чтобы поворачивать несущуюся под откос страну на китайский путь — и даже не имелось такого инструмента контроля, как Коммунистическая партия. Впоследствии Гайдар писал: «Бессмысленно кричать толпе, бегущей штурмовать Бастилию: „Постойте! А вы уверены, что Франция имеет все институты для эффективной демократии? Давайте остановимся и проанализируем, какие есть для этого предпосылки“. У революций своя логика и свои движущие силы».

Зачем нужен был сухой закон? Правда ли, что он стал последней каплей, которая разрушила СССР?

Еще в декабре 1969 года Брежнев выступил с речью на пленуме ЦК, которая не попала в печать и не была опубликована в многотомном собрании его «произведений» под названием «Ленинским курсом». Помимо проблем с производительностью труда, исчерпанием трудовых ресурсов, технологическим отставанием, в речи была затронута тема тотальной алкоголизации населения. И это было только начало: в 1970-е по сравнению с 1960-ми потребление спиртного выросло в два раза. В органы милиции, например, за один только 1978 год было доставлено около девяти миллионов пьяных.

Горбачев считал, что такая алкоголизация страны неприемлема. Но, разумеется, и самим сухим законом, и тем, как он реализовывался — с вырубкой виноградников, — власть сильно перегнула палку. Подорвав частично и доходы бюджета, и расположение общественного мнения к Михаилу Сергеевичу.

СССР разрушали и капли водки, и капли другой жидкости — скважинной.

Почему супервлиятельный КГБ не остановил перестройку? По одной из версий, сами чекисты ее и устроили, чтобы править вместо партии

У нас есть образцы того и другого: как чекисты пытались организовать «перестройку» на свой вкус — и как остановить ее. Реформы по лекалам бывшего председателя КГБ Юрия Андропова выглядели так: укрепление дисциплины, ужесточение уголовных преследований, публичная и показательная борьба с коррупцией, прежде всего в торговле, вплоть до расстрелов. Он свято верил в то, что эти меры могут подстегнуть экономику и дисциплинировать общество. Такая «реформа» была вообще ни о чем, хотя Андропов и остался в мифологизированной истории великим реформатором.

На исходе правления Горбачева КГБ во главе с Владимиром Крючковым, наоборот, попытался организовать «контрреформы» и заговор против перестройки — тот самый августовский путч. Эта попытка полностью провалилась, что лишний раз свидетельствует о степени эффективности спецслужб в тот период, когда они берутся воевать с народом.

В обоих случаях чекистам не под силу было переиграть историю. Они боролись с диссидентами, национальными движениями и с группами инакомыслящих вне диссидентской среды. Чаще всего жестко и успешно. Но бороться с такой непонятной для них субстанцией, как народ, представители которого вдруг почувствовали себя гражданами, они не смогли.

Сами чекисты, конечно, убеждены, что за каждой революцией и каждым значимым мировым событием стоят посольство США и/или мировая закулиса. Они не понимали и не понимают, что есть такой субъект истории, как народ, или восставшая масса, или сильный и внятный популярный лидер. И за ним никто не стоит. Ни масоны, ни антисоветчики.

Но почему после перестройки у власти в России оказались сначала бывшие партийные лидеры, а потом и чекисты?

Действительно, капитализм, сложившийся в 1990-е, справедливо называли номенклатурным, бюрократическим, потом — олигархическим. Таким он и остался по сию пору с некоторыми изменениями состава тех людей (и профессий), которые успешно сливались с властью. 

Но это не было заведомо заложено ни в перестройке, ни в реформах, которые провела после нее команда Гайдара. Как раз наоборот, все дело в том, что реальные либеральные реформы продлились очень недолго — с ноября 1991-го по декабрь 1992 года. Номенклатура сумела организовать эффективное сопротивление им, и прежде всего приватизации, которая пошла по компромиссному пути. Несмотря на то, что правительство пыталось ввести приватизацию в законные рамки, реальная власть и политическое влияние остались у директоров предприятий (которых еще называли «красными») и отраслевых лоббистов.

Им на смену пришли олигархи, которых через систему залоговых аукционов фактически «назначило» само государство в противовес красным директорам. Сама система при этом осталась прежней: тот, у кого власть, владеет основной собственностью (речь о крупных собственниках), а те, у кого есть собственность, определяющим образом влияют на власть. А в начале нулевых пришли уже чекисты, ставшие новыми государственными олигархами.

Что американцы думали о перестройке? Они ведь всегда хотели победить СССР…

Американцы, как и Запад в целом, поначалу с большой настороженностью относились к «горбимании» — обожанию Горбачева. Просто не верили в то, что в СССР возможны изменения и готовность заканчивать холодную войну. Полагали, что Горбачев их обманывает, втягивая в непонятную игру. Притом что еще в 1984 году Михаил Сергеевич, проведший переговоры с Маргарет Тэтчер, произвел очень хорошее впечатление на «железную леди». Осторожность проявлял и президент США Рональд Рейган — до тех пор, пока не убедился в том, что Горбачев действительно хочет сдвинуть с мертвой точки отношения с Соединенными Штатами в сфере разоружения. И демократизировать свою страну, а значит, и весь восточный блок, находившийся под контролем СССР в рамках старой «доктрины Брежнева»: там, где ступала нога советского солдата, — все наше.

Джордж Буш — старший, сменивший Рейгана, был хорошим партнером для Горбачева. И он никогда не хотел ни ослабления СССР, ни его развала. По одной очень простой причине — Советский Союз был страной с ядерным оружием, и хаос в этом государстве мог означать войну, локальную и глобальную. Американцы боялись распада СССР. Они не понимали, кто такой Ельцин, и доверяли только Горбачеву. Что, кстати, сильно осложняло протекание «родов» самостоятельной России.

Путинский режим тоже закончится перестройкой?

Разговоры о «перестройке 2.0» идут довольно давно, а Дмитрия Медведева в период его президентства часто сравнивали с Горбачевым. Сравнение абсолютно нелепое. Горбачев был совершенно самостоятельной и самодостаточной политической фигурой, за его спиной не стоял «дядька», как Путин за Медведевым.

Так что при нынешнем государственном капитализме и политическом авторитаризме à la Путин никакой «перестройки 2.0» не будет. Пример низвергнутого Горбачева пугает нынешних хозяев жизни, и они никогда не последуют совету персонажа «Леопарда» Джузеппе Томази ди Лампедузы аристократа Танкреди Фальконери, воевавшего в отрядах Гарибальди: «Чтобы все осталось как прежде, все должно измениться».

В России политика неизменно персонифицирована. Ушел естественным путем Сталин — и даже такой триумвират, как Маленков — Хрущев — Берия немедленно начал слабую, но либерализацию. Был избран Горбачев после «гонки на лафетах» геронтократов (три смерти генсеков за два с половиной года) — резко изменилась политическая линия в сторону либерализации. Ушел Ельцин — и Путин стал подмораживать Россию почти сразу, а жестким образом — уже после 2003 года.

Чтобы начались перемены, должно уйти первое лицо и его ближний круг. Пока Россия живет в логике «обнуления» сроков Путина, модернизация, демократизация, либерализация невозможны. Как Горбачев искал новые ресурсы в социализме, так и Путин будет использовать оставшуюся энергетику государственного капитализма в экономике и ужесточающегося авторитаризма в политике. До появления нового Горбачева. Только не надо думать, что он все развалит. Все уже будет развалено до него.