истории

«Я не воин. Ну правда» О чем опасно шутить в 2021 году? Как заниматься стендапом и не попасть под статью? И что делать, когда шутки не придумываются? Рассказывает Вера Котельникова

Источник: Meduza

27-летняя Вера Котельникова — одна из звезд независимого стендапа в России. В конце 2020 года Котельникова выпустила спешл, в котором рассуждает о феминизме, мастурбации, отношениях, похудении и многих других чувствительных вещах. Концерт набрал больше миллиона просмотров. Также она участвовала в «Женском стендапе», «Прожарке» и других популярных шоу. Спецкор «Медузы» Александра Сивцова поговорила с Верой Котельниковой о том, как комики придумывают шутки, справляются с неуверенностью в себе и застоем в творчестве — а также пытаются бороться с цензурой со стороны государства (или нет).

— Чем ты увлекалась в детстве?

— Любила рисовать, играть в Барби и гулять с ребятами в поселке Пионер [в составе Кемерово]. Большую часть времени проводила на улице или сидела дома. Садик не нравился: я с самого детства ненавидела рано вставать, а жили мы далеко, нужно было ехать 40 минут на автобусе. 

Мама, папа, бабушки — все работали, поэтому меня забирали оттуда практически последней. Я, разумеется, дружила со всеми охранниками. Один раз — видимо, из-за того, что [в семье] не договорились, кто меня забирает, а телефонов не было, — меня надолго забыли. Воспитательница собиралась забирать меня к себе. Кто-то в итоге приехал, и я даже расстроилась: так хотелось потусовать в гостях у воспитательницы.

В школьные годы училась и смотрела с бабушкой сериалы. Читать начала очень поздно, только в конце школы научилась не испытывать отвращение к книгам.

Старалась заниматься танцами, спортивной гимнастикой, но мне все надоедало — ничем не занималась больше года. Еще учила английский. И все. Я скучная.

— Когда ты уехала из Кемерово? 

— Я родилась в Кемерово, а в семь лет мама перевезла [меня] в Москву — они тогда с отцом уже развелись. Но каждое лето проводила в Кемерово. Я хотела вернуться [в Кемерово], потому что там было свободно: я c самого раннего детства гуляла допоздна и никто не волновался. А в Москве нужно было ходить в школу, носить форму, гулять с кем-то «на поводке». Я гуляла с бабушкой: друзей вообще не было, все сестры в Кемерово. Класса до шестого я надеялась, что перееду обратно, а потом стала старше, подружилась с девчонками в Москве, бабушка уехала, и меня начали отпускать [гулять] одну. Стало уже нормально. 

— Как ты заинтересовалась стендапом?

— Дома мы смотрели КВН и всегда шутили. Потом я пошла в театральную студию, но там мы почему-то тоже больше угорали. А на первом курсе моя подруга стала играть в студенческом КВН, и я пришла к ней на игру. Это вообще не похоже на КВН на телике. Все искренние, смешные и говорят фигню. Игра была клевая, потому что не была «вылизанной». Все казались дружными. Все как будто были очень заинтересованы в том, что они делают. 

— А как ты сама попала в студенческую лигу КВН?

— Это было в 2012 году. Прикол студенческого КВН в том, что [участники] все делают сами. Потом они становятся взрослыми, оканчивают институт и сами внутри лиги выбирают, кто будет организатором. Я написала ребятам, которые играли, мне просто сказали «приходи». Там была я и еще несколько неприкаянных людей. Нам сказали: «Вот соберитесь в команду». И мы стали командой. Ребята были более опытные [чем я]. Мы писали шутки, они читали примеры, заходы. Но это не было обучением, все было очень естественно.

— Ты помнишь первое вступление?

— У меня было два первых выступления. Первое — еще до того, как я стала играть в КВН.

Я пришла на открытый микрофон в кафе «Алиби» у Кирилла Сиэтлова. Тогда я просто рассказывала приколы, но не занималась стендапом. Я не понимала ни формат открытых микрофонов, ни зачем это делается. Просто по фану пришла рассказать истории, которые у меня были. Это не было провальным или великолепным выступлением, но я не поняла, как дальше работать над этим. Я выступила — и что дальше? В КВН было понятная схема, куда вы идете, что делаете. А тут нет. 

Второй первый раз случился, когда я уже год играла в студенческий КВН. Тогда я уже понимала, как работать над шутками. Уже понимала, что делаю. 

— Что ты делала между этими выступлениями?

— Набиралась опыта как писать, как находиться в формате. Формат стендапа — это конкретное время и, условно, конкретное количество смеха во время твоего выступления. Формат отличается от КВН, анекдотов, моноспектакля.

Ты поднимаешь темы, связываешь их, дорабатываешь шутки. Когда ты что-то рассказываешь, ты должен понимать контекст того, где ты [об этом] рассказываешь. В первый раз я вообще не понимала конструкт контекста. Просто [думала]: «Ну, это смешно». Во второй раз уже понимала, что делаю и зачем.

— Было время, когда ты одновременно и работала, и занималась стендапом?

— Несколько лет. Но я не умирала на работе. Замечала иногда, что мне не хватает сил дойти до выступления, но в целом все нормально совмещалось. Это была полумеханическая работа — младший редактор [на Первом канале]. Мне нужно было связываться с кем-то, заказывать такси, подарки, расшифровать аудио, искать фотографии, видео, связываться с юристами. Это все несложно, просто иногда отнимает много времени. Сложная работа — это когда тебе надо заново чему-то учиться. Это было бы трудно совмещать со стендапом.

— С твоих первых выступлений в студенческой лиге КВН прошло около девяти лет. Какие события за это время сформировали тебя как комикессу?

— Я начала выступать на открытом микрофоне у Руслана Мухтарова. Это чувак, у которого есть свой стендап-клуб, многие начинающие комики приходят к нему на первые микрофоны. Он меня похвалил и позвал писать [шутки] вместе с другими его знакомыми. Я пописала, он предложил выступать в другом месте. Я начала выступать.

[Но] в 2015–2016 годах в Москве еще было не очень много открытых микрофонов. Когда их стало больше, ты мог выступать три-четыре раза в неделю. Это важный момент. Когда ты начинаешь выступать много раз в неделю — это уже следующий этап.  

Еще важным для меня стало участие в проекте «Открытый микрофон» и то, что мы с подругами снимали видео для ютьюба. Было важно, чтобы все заметили, что ты смешная.

Параллельно с этим был первый год «Прожарки» — меня туда позвал креативный продюсер. Я не знаю почему, мы не были знакомы. Я просто согласилась. Потом какое-то время была в проекте (имеется в виду «Женский стендап», — прим. «Медузы»), в котором долго не задержалась. Но это был важный момент, чтобы понять: мне в целом не подходит быть в каком-то проекте долгое время. 

— Расскажи про свой опыт в «Женском стендапе».

— Это проект, где все очень много работают. Я не была готова столько работать в тот момент: у меня не получалось, я не вывозила такой темп. Я не считаю себя виноватой, потому что люди разные, разный запас терпения и вдохновения. У меня он оказался не таким большим, как у других девочек. 

— Но ты и так, судя по твоей активности, много работаешь. 

— Там просто другой формат работы. Когда ты выступаешь сам, у тебя нет дедлайнов, ты можешь возиться со своей работой сколько хочешь. Можно ее переделывать, отпустить, снова вернуться к ней. Когда ты в проекте, есть дедлайны, к которым должны быть готовы монологи. И должны быть внутренние силы. Там нужно в общем [с другими участницами] темпе обрабатывать свой материал. А я не могла, у меня получается все делать очень медленно.

Вообще, глобально [сейчас] есть эта культура трудоспособности, трудолюбия, эффективности. Я не очень эффективная — и поняла это с годами. Я иногда могу мобилизоваться, если ситуация SOS, но это меня убивает. А есть люди, которые могут, это круто. Но если ты не можешь — наверное, себя надо поставить в комфортный для жизни график.

— В «Женском стендапе» был фокус на конкретный вид шуток?

— Нет. Можно шутить как хочешь, если это «попадает» в видение креативных продюсеров. Ведь это в первую очередь их проект, у них есть понимание, каким они хотят видеть конечный продукт. И ты подстраиваешься не под абстрактные истории, а под видение конкретных людей. 

Люди часто хотят услышать что-то такое: «Да, нам все говорят шутить про мужчин, что они вонючие». Почему-то люди ждут, что будет простой ответ, но такого нет. Шути про что хочешь, если оно по итогу покажется креативным продюсерам достаточно классным и смешным. 

— Про что ты сама любишь шутить?

— Я много шучу про родителей, про детство, [о том] как быть. Мне нравится шутить про отношения. 

— Материал для шуток ты берешь из своей жизни?

— Да. Либо из опыта моих друзей, когда они мне что-то рассказывают. Я спрашиваю [у них], могу ли про это рассказать [со сцены]. 

— Бывает время, когда совсем нет материала?

— Да, в последние полгода материала в час по чайной ложке, даже меньше. В час по чайной ложке — это много. Считается мало, но звучит ****** [офигеть] как много — [с таким темпом] у меня был бы уже вагон материала. Бывают периоды, когда сильно стагнирую. Бывает, пишу материал, а потом проходит месяц и [понимаю]: «Ой, это собачье говно». Хотя месяц верила, работала, что-то писала. 

— Ты как-то учишься юмору? Этому вообще можно научиться? 

— Я ничего не делаю, я — худший пример. Я почти ничего не делаю специально, но я знаю много людей, которые читают литературу, связанную со стендапом, смотрят юмористический контент не для того, чтобы посмеяться, а чтобы почерпнуть что-то.

— На ком ты пробуешь новый материал?

— Иногда могу скинуть приколы друзьям. Иногда подругам-комикессам, чтобы проверить, не было ли это [уже] у кого-то. Это не прямо проверка [материала на качество] — просто можно случайно запомнить чью-то шутку, а со временем мозг скажет, что ее придумал ты. Если это ощущение появилось, лучше сразу спросить у кого-то. [Такое случается] очень часто. Бывает, придумывается реприза, ни с чем не связанная. Я тогда думаю: «Это как будто странно, почему она появилась в моей голове?»

— Когда у тебя застой, что ты делаешь?

— Ничего. И я не знаю, что с этим делать. Но это не происходит на одном поле жизни, к сожалению, вообще все — цитируя великих — переплетено. Если что-то одно просело, скорее всего, сломалось [и] все вокруг. Поэтому ты не можешь [сказать себе]: «Пойду посижу в коворкинге побольше, и точно что-то напишется». Я в этот момент, скорее всего, не очень имею силы вставать с кровати. 

— Многие люди смотрят стендап, чтобы поднять настроение. Где ты берешь силы? Смотришь выступления своих коллег?

— У меня нет схемы, которая работала бы всегда. Это вообще глобальная проблема моей жизни. Когда происходят такие эпизоды, я думаю: «Ага, я себя чувствую так. В прошлый раз я делала это, и, возможно, что-то исправится, если сейчас я сделаю так же». Иногда работает, но с творчеством такого нет, я просто жду. Стараюсь что-то исправлять в сферах, не связанных с творчеством. 

— А в творчестве в это время что делаешь?

— Были моменты, когда вообще не выступала. Или выступаю со старым материалом — это полезно, его можно переписать. Пусть это будут капельки, но все равно лучше, чем ничего. 

— Выгорание среди комиков — это общая история?

— Нет. Просто раньше стендап был тем, что [мне] помогало в жизни. А сейчас я, видимо, сделала для себя что-то неправильно, это [стендап] стало основной частью моей жизни. Я этого хотела, пришла к этому и поняла, что не справляюсь. Я не такой человек, который должен заниматься чем-то одним успешно.

Есть люди, для которых стендап действительно спасение — и абсолютно всегда он приносит радость. Еще есть люди, которые воспринимают это как работу. Но у многих комиков бывают моменты, когда сильнее обычного провисаешь. Со стороны это почему-то не так заметно. 

— У тебя есть чувство нужности того, что ты делаешь?

— Это очень зависит от периода. Иногда кажется, что да, иногда — что нет. Сейчас нет. Сейчас кажется я ****** [ерундой] занимаюсь. А бывает, выступала и люди писали: «Мы то же самое переживаем! Круто, что ты про это говоришь, это так важно». Бывает такое, что ты делаешь людям сильно лучше. Есть в этом нужность и важность. А бывают моменты, когда с грустным лицом бубнишь в микрофон. 

Сейчас у меня большой человеческий кризис смыслов. Каждый раз, когда я сталкиваюсь с этим, я чувствую себя слепым котенком и на вопросы «Зачем?», «Почему?» могу только сказать: «Я не знаю, ничего не понимаю». 

Еще я часто хочу отказаться от интервью. Потому что я плюс-минус понимаю, что буду говорить, при этом люди ждут чего-то другого. Все хотят хлестких точных ответов, а их у меня нет. Я чувствую, как разочаровываю. Это так же, как когда в теории людям кажется, что стендап-комики очень интересные люди, но они начинают с ними разговаривать и такие [разочарованно]: «А-а-а». 

— У тебя были мысли оставить стендап?

— Я десять раз оставляла и возвращалась. Все желание перестать заниматься стендапом у меня сводится к тому, что в некоторые моменты я ловлю [ощущение], что мне нечего сказать. Думаю: «Какую ценность для меня самой и для зрителей имеют мои выступления?» Ничего страшного в мире не случится, если я перестану заниматься стендапом, стендап без меня не умрет. И никто без меня не умрет. 

Конечно, есть люди у которых они [мысли бросить стендап] вообще не возникают. Есть и такое [отношение]: «В смысле ты думаешь бросить? Да ты предательница стендапа!» Но есть куча людей, которые делают перерывы, думают закончить, а потом снова возвращаются.

— Если бы ты перестала заниматься стендапом, что бы ты делала?

— Писала бы что-то на фрилансе. Мне писать на заказ гораздо легче. Когда ты не думаешь «Что я хочу сказать?», а когда есть «О, хотят сказать про это и про это, только с шуткой». Ты такой: «Пфф, изи-бризи».

— Из чего состоят твои будни?

— Выступление со стендапом — это не только «написала шутку и рассказала на открытом микрофоне». Это интервью, съемки, подготовка к съемкам, разговоры с юристами, зрителями, общение с другими комиками, обсуждение проектов, не связанных со стендапом. Ты занимаешься стендапом, и люди такие: «О, ты умеешь шутить, пойдем в шоу вообще не про стендап, но ты там будешь иногда шутить». Это все часть юмора, который занял всю мою жизнь.

Я недавно разговаривала с Ксюшей Дукалис, мы были вместе на съемке. Она очень клевая. У меня никогда не будет такого запаса жизненной энергии, я никогда не смогу жить как она. Не потому что я хуже, а потому что у меня другие вводные.  

— А зачем нужна вторая Ксюша?

— Человек успевает делать десять проектов, учиться на очном, играть [диджей-]сеты, ездить с друзьями в другие страны, и ты такой: «***** [ничего себе], а я сегодня с кровати встала. Вот такой у меня денечек».

Сначала расстраивалась, что я не такая. Сейчас, думаю, я приму факт, что я не обязана быть супервеселой и энергичной. Просто я другой человек.

— Если бы ты снимала документальный фильм про стендап в России, как бы ты его назвала?

— Никак. Когда люди что-то пытаются сделать про русский стендап, я всегда не до конца понимаю прикола. Я много раз ловила разочарованные взгляды людей, которые только начинали сталкиваться со стендапом. 

Документалка — это обычно не про то, что человек говорит, а про то, что происходит вокруг. А вокруг стендап-комика редко что-то происходит. Ты проснулась, позавтракала, занялась своими делами. Есть люди, которые пишут, сидя за компьютером, — я даже не пишу, я просто думаю. Я убралась в квартире, поехала на выступление. Выступила раз, два, приехала домой, посмотрела сериал и легла спать.

Я, конечно, все время думаю [о шутках], но это *********** [невероятно] скучно. [Если для фильма мне предложат] «Ой, а давайте вместе в тур поедем?» Ну давайте! Вы будете смотреть, как я играю в телефон, сидя в поезде.

Когда музыкантов снимают, [допустим] их захватило [вдохновение] — они начали наигрывать. Если захватило стендап-комика, значит, человек сидит с застывшим лицом. Очень интересно выглядит со стороны.

— У тебя есть любимые фильмы про стендап?

— Я могу сказать, что, когда стендап пытаются интегрировать в сериалы или что-то другое, это всегда выглядит очень странно и тупо. На мой вкус, есть три хороших зарубежных сериала про стендап: «Умирая со смеху», «Луи», «По друзьям». Мне нравится сериал «Миссис Мейзел», но такой путь в карьере, который показан в сериале, вряд ли возможен. Хотя, возможно, так и было.

Мне кажется, что «По друзьям» — это самый реалистичный сериал про стендап, который я видела. Чем занимается главный герой? Он ходит грустный, неприкаянный и плохо выступает. Первые несколько лет в стендапе выглядят плюс-минус так. Параллельно [есть] проблемы с тем, что у тебя не прям много денег, никто с тобой с кайфом не общается в среде. 

— Ты упомянула, что советуешься с юристами перед выступлениями. Зачем?

— Обычно до съемки ты показываешь текст выступления, и юристы могут сказать, какие места опасные. У телеканалов есть [свои] юристы — ты им сбрасываешь материал. Они смотрят, под какие законы эти шутки подпадают. Под «пропаганду наркотиков» можно легко попасть. Это считается большой проблемой — как вообще говорить про наркотики? Почти что угодно попадает под пропаганду.

А дальше на усмотрение продюсеров: пофиг или надо что-то поменять. Чаще даже не смысл, а именно формулировки. Но мне кажется, такое и в журналистике у вас [есть].

— Как ты отреагировала на то, что происходило с Идраком? Для человека не из среды комиков это выглядело абсурдом.

— Да… Всем было очень грустно. Я ничего не понимаю ни в законах, ни в каких-либо юридических делах. Мне кажется, что я живу в рамках человеколюбия. И когда что-то происходит не по моим законам «нормальности», мне становится грустно и непонятно. Слово «абсурд» очень правильное. Ты просто слушаешь [новости] и такой: «Я ничего не понимаю». Мне казалось, что я живу в мире, где люди любят людей, и когда происходит что-то такое злое и одновременно глупое, ты такой: «Что? Почему? Так не должно быть! А-а-а!» 

Но я не обладаю никакими инструментами, как с этим бороться. Не знаю, где что говорить или не говорить. Постоянно думаю, что мои слова могут повлиять не на меня, а на кого-то другого. 

Можно было заметить, что в СМИ не было массовой поддержки Идрака. Но [ведь] суть его шутки была очень человеколюбивая. Все не знали, что сказать, чтобы это не было воспринято неправильно в контексте истории, в которой берутся чужие слова, вырываются из контекста, а потом передергиваются так, что звучат неправильно.

— Твое нынешнее состояние связано с давлением на комиков или с тем, что в целом происходит в России, не обязательно в стендапе?

— Это связано не только со стендапом. Это связано с медиа (речь о признании независимых СМИ «иностранными агентами», — прим. «Медузы»), Хованским. В целом чувствуешь себя очень незащищенной, чем бы ты вообще ни занималась. Есть люди, которые думают: «Я буду тут жить, делать все правильно, а все, кого сажают, — это дураки». Эти люди заблуждаются.

— Недавно произошла еще одна история — с извинениями Арианы Лолаевой и Саши Ни за шутку об осетинском пироге. Как такое происходит?

— Не уверена, что имею право про это говорить, потому что не хочу сказать что-то, что может сделать еще хуже. Чуваки [Лолаева и Ни] серьезно переживают, что это не пустые угрозы. Когда тебе из «Мужского государства» пишут, ты заходишь [в профили написавших], и это все фейки. [Это] стремно, неприятно, но [они] фейки. А когда реальные люди пишут…

Это был первый раз, когда независимые комики извинились. До этого такое если и было, то на телеканале [или] с людьми, которые относятся к телеканалам. Там все по-другому: ты внутри команды и это все решается изнутри.

— Ты получала когда-нибудь сигналы от аудитории, коллег или кого-то еще, что надо что-то поменять в шутках? О чем-то не шутить?

— У меня такого никогда не было. Был один случай, когда чувак мне сказал, что о чем-то лучше не рассказывать. Это было очень давно, шутка была про религию.

У меня были шутки, о которых я думала, что их не стоит рассказывать. У меня есть шутки про [главу Чечни Рамзана] Кадырова. Но фишка в том, что они не только про Кадырова, они просто грубые. Они были бы грубыми про кого угодно, а про Кадырова — совсем. Я их записала, но не стала выкладывать.

Бывает, темы, что ты рассказываешь, людям жестковаты. Но это значит, что ты просто недоформулировала, чтобы им было больше смешно, чем неприятно. И тогда ты дорабатываешь.

— Кто главный цензор твоих шуток? Ты сама? Сотрудник полиции, который может прийти на выступление? Воображаемый зритель?

— Нет, это я. Но фишка в том, что, что бы ты ни говорил, при желании что угодно может оказаться «опасным, тлетворным и подвигающим подростков к суициду». Я себя цензурирую в том, что не хочу в своих шутках обижать близких [мне] по духу людей, говорить что-то, что их заденет. Но если я говорю что-то, за что меня решат расстрелять, то, значит, так и должно быть. 

— Было время, когда ты была полнее, и часть твоих шуток была с этим связана. Потом ты похудела. У тебя не было ощущения, что кто-то может решить, что ты «предаешь» свой образ? 

— Мой образ — это я. И если я хочу худеть, толстеть, то это часть меня. Я не набор из трех слов, который меня описывает. Тогда [до того, как похудеть] я плохо себя чувствовала, ходила к психиатру, мне выписали таблетки. Я думала: «Что я могу сделать, чтобы не чувствовать себя так плохо?»

Я чувствовала много давления и нелюбви извне [до того, как похудела]. Но я не худела странными способами, я просто правильно питалась. Я хотела в первую очередь чувствовать себя более здоровой и активной. Да, я также хотела выглядеть более приемлемой для общества. Но это была часть того [ощущения], что мне было трудно из-за давления со стороны, что я какая-то не такая.

— В то время, когда ты начинала заниматься стендапом, ты представляла это как дело своей жизни?

— Я в целом очень инфантильная. Я просто хотела угорать и хотела, чтобы мне было весело.

— Сколько ты зарабатываешь, будучи комиком?

— Я всегда говорю, что это не совсем корректный вопрос, потому что я зарабатываю деньги [только] последний год. Я занимаюсь стендапом шесть лет, но пять лет до этого я зарабатывала от нуля до 50 тысяч каждый месяц. 50 тысяч — это хороший месяц. Последний год я зарабатываю в районе 100 тысяч в месяц. Сюда я включаю и фриланс, который появился благодаря стендапу. 

— Какое твое выступление тебе кажется лучшим?

— Они все адекватны своему времени. Очень просто смотреть на свой рост в стендапе. Ты просто смотришь, сколько времени ты можешь стоять на сцене, чтобы и тебе, и зрителям было комфортно, сколько приглашений выступить ты получаешь, сколько денег [зарабатываешь, какое] количество просмотров, у твоих видео. На длинных дистанциях оценить, все ли ты делаешь правильно, несложно. Сложно на коротких. 

— Тебе приходится от чего-то отказываться из-за стендапа?

— Ни от чего не отказываюсь. Я когда-то думала, что не смогу больше работать вожатой в детском лагере [как раньше]. Но все, кому я об этом говорила, отвечали: «Есть „Камчатка“ и куча разных прогрессивных мест. Если захочешь, флаг тебе в руки». 

— Были моменты, когда тебе приходилось бороться за какое-то выступление?

— Мне неловко про это говорить. Я знаю людей, которые боролись за возможность где-то появиться. Которые годами доказывали, что они не просто достойны, [а] что они круче большинства чуваков, которые есть [в стендапе]. А мне просто предлагали, и я соглашалась или отказывалась. У меня не было никакой борьбы. Мне стыдно про это говорить, потому что меня записывают в ряды борцов. Но у меня все легко.

— Сказала ты об этом грустно.

— Да, просто общество устроено так, что нам за это должно быть стыдно. Я не бывала в ситуации, когда мне нужно было бороться за то, чтобы мне [что-то] предложили. А если мне говорят: «Мы пригласим, ты давай-ка постараешься, а мы потом решим, ок ты или нет», — я просто забиваю хер на таких чуваков. Я не борец, я не воин. Ну я правда не воин.

— Ты видишь себя в стендапе через десять лет?

— Я ни в чем на столько [лет вперед] не уверена — ни в стендапе, ни в чем другом. Я вообще не уверена, что я себя вижу. У меня [сейчас] тот момент, когда я вообще ни в чем не уверена особенно сильно.

Но я вижу себя человеком, который занимается любимым делом. Сейчас это стендап, но я не знаю, что со мной случится [в будущем]. Может, меня ******** [переклинит], и я уйду в нашисты. Они ведь еще есть?

Есть клевое видеоэссе «История русской попсы» про 1990-е и нулевые. Там есть смешной момент про Шнурова. Он раньше любил всякого рода дурацкую провокацию. И то, что он сейчас делает, — это тоже как игра в провокацию. Просто никто не знает, как кого ******** [переклинит] через год, два, десять.