истории

«Должно быть, это рай» Элии Сулеймана: смешной и поэтичный фильм о Палестине Без политической пропаганды и с режиссером в главной роли

Источник: Meduza

В Каннах прошла премьера картины «Должно быть, это рай» самого титулованного палестинского режиссера Элии Сулеймана. Он сыграл в фильме самого себя — а точнее наблюдателя, который почти не реагирует на происходящее вокруг. Действие фильма, лишенного какой-либо пропаганды, разворачивается в Назарете, Париже и Нью-Йорке; режиссер пытается найти финансирование для своей новой картины. О «Должно быть, это рай» рассказывает кинокритик Антон Долин.

Большая религиозная процессия со свечами и в торжественных одеяниях направляется по ступеням к таинственным заветным вратам, распевая гимн. Во главе шествия епископ, который стучится в эти врата и церемонно приказывает их открыть. Но дверь остается запертой. Более того, глумливый голос отвечает, что открывать не собирается. Тогда епископ снимает головной убор, засучивает рукава и готовится выломать дверь… С этой поразительной сцены, абсурдистской и метафорической одновременно, начинается новый фильм Элии Сулеймана «Должно быть, это рай». Как можно понять и из пролога, и из названия — картина о том, что попасть на небеса не так-то просто. 

Сулейман — уникальный кинематографист. И не только потому, что обладает специфическим, глубоко персональным стилем и киноязыком, сочетающим немую комедию и социальную драму. В современном кино он не похож ни на кого — может быть, за исключением столь же особенного Роя Андерссона, среди классиков явно наследует Бастеру Китону, Жаку Тати и грузинским комедиографам. Сулейман, вероятно, является самым знаменитым и титулованным палестинским режиссером — так свою национальность определяет сам уроженец Назарета, христианского израильского города с преимущественно арабским населением. В 1996-м его «Хроника исчезновения» получила приз за лучший дебют в Венеции, в 2002-м «Божественное вмешательство» — приз жюри в Каннах. При этом он предельно далек от бойцов невидимого фронта, которые снимают политически заряженные памфлеты об израильтянах-оккупантах и страданиях палестинского народа. Сам его экранный образ этому противоречит. Сулейман не религиозен (и ближе к христианству, чем к исламу), охотно выпивает, неравнодушно рассматривает женщин, с удовольствием включает в саундтрек Леонарда Коэна. А главное — во всех контекстах, на экране или за его пределами, держится отстраненно и хранит дистанцию, не желая сливаться с толпой. 

Как и другие режиссеры-палестинцы, Сулейман собирает бюджет для своих аскетичных картин с миру по нитке (в «Должно быть, это рай» вложились Франция, Германия, Канада, Турция и Катар), но не занимается пропагандой, даже высокохудожественной. Палестина интересует его примерно так же, как первых крестоносцев или сионистов. Для него это состояние души, Земля Обетованная, недостижимый рай, которого все еще не существует на самом деле. При этом евреи, арабы, а в новом фильме — также французы, японцы, американцы и мексиканцы, ведут одинаково грустное и смешное существование, будто не замечая того, как схожи по сути. 

Фильмы Сулеймана лишены прямолинейного сюжета, они составлены из мастерски выверенных и срежиссированных эпизодов, в центре которых сам режиссер, он же исполнитель — хрупкий и плохо выбритый немолодой человек с удивленным взглядом и неловкой полуулыбкой, в соломенной шляпе и очках. Хотя в центре ли? Он, скорее, наблюдатель, чем главный герой. Что бы ни происходило, он не реагирует и молчит. Решайте сами, увидеть ли в этом оммаж немому кино или иронический комментарий о состоянии мира, в которое лучше не вмешиваться. Потому что творится бог знает что. Впрочем, каждая из сценок узнаваема, где бы она ни происходила. 

Отец и сын — соседи Сулеймана в Назарете — сидят на соседних балконах, апатично проклиная друг друга последними словами. Два угрожающего вида мусульманина требуют от официанта в ресторане компенсации за то, что тот накормил их сестру курицей в белом вине: женщина не должна прикасаться к алкоголю! Японская пара в Париже выразительно смотрит на палестинского джентльмена и спрашивает, не Бриджит ли он? Карета скорой помощи останавливается у лежащего на тротуаре клошара и неожиданно щедро одаривает его обедом из нескольких блюд. Активистка Femen в нью-йоркском Центральном парке, нацепив ангельские крылья, демонстрирует голую грудь, раскрашенную в цвета палестинского флага. Это дни Хэллоуина; на соседней улице смерть, зажав косу под мышкой, с аппетитом пожирает бургер. Шофер такси, пересекая бруклинский мост, выясняет, что везет палестинца и приходит в неожиданно необузданный восторг. «Поездка за мой счет, обожаю вашего Карафата!» — радостно восклицает чернокожий здоровяк. В этом маленьком эпизоде саркастически сконденсирована вся суть поддержки Палестины западным миром.  

Единственное, что не меняется из города в город, из страны в страну, это столь же безмолвные и невозмутимые репрессивные органы — полицейские, вечно кого-то преследующие или обыскивающие, даже охраняющие так, что смотреть на это неуютно. В одной из сцен трое жандармов на моноколесах гонятся за человеком с букетом цветов. Тот воровато, как оружие убийства, швыряет его под припаркованную машину. Невольно вспоминается известное граффити Бэнкси, на котором уличный экстремист швыряет не гранату, а такой же букет. Кинематограф Сулеймана — такой же мирный протест против агрессии, вшитой в базисную программу современного человечества. Это роднит его с фильмом-антиподом (и, в то же время, ближайшим родственником) — «Синонимами» израильтянина Надава Лапида, где житель того же государства искал прибежища в том же Париже, с таким же переменным успехом. Только герой Лапида пытался сбежать от своей идентичности, а Сулейман, наоборот, никак не может ее догнать. 

Сюжет в картине ближе к финалу все-таки обнаруживается. Из родного Назарета Сулейман едет в Париж и Нью-Йорк не просто так, а в поисках финансирования для очередного фильма. «Комедия о мирном арабо-израильском урегулировании? Уже смешно, удачи вам!» — безразлично бросает американская продюсерша. Француз, отказывая режиссеру, более корректен: «Мы очень вас уважаем, и проект у вас замечательный… но поймите правильно, он какой-то слишком уж не палестинский! Как будто это могло происходить в любой стране». И он совершенно прав.