истории

«Меня стали пугать всеми сортами директорских пыток» Ночные кошмары в русских дневниках разных лет

Источник: Meduza

«Медуза» вместе с проектом «Прожито» публикует выдержки из дневников, посвященные страшным снам. О своих ночных кошмарах рассказывают люди разного возраста, профессий и эпох — сперва молодые, затем те, кто постарше. 

«Прожито» — электронное собрание дневников XX века на русском языке с удобной системой поиска текстов.  

Василий Бушин, писатель, фельетонист, 20 лет

24 июля 1944 года

Ходят слухи об аресте Гитлера. Что ж, неудивительно, если так.

В последние дни снятся какие-то невероятные сны. Приснился Маяковский с какой-то женщиной, бледный, почти призрачный, совершенно не схожий с портретами. Они сидели за столом и молчали.

Несколько раз снилось, что меня расстреливали. Но во сне я понял, что это сон, и от радости проснулся. Неужели это отзвук расстрела Лаврова?

Михаил Гробман, 31 год

16 января 1964 года

Мне приснилось: на Кузнецком мосту, напротив «Пирожковой» стоял длинный стол и я сидел в углу. Я уже выпил вина, и мне по моей просьбе поставили еще бутылку сухого вина. Ко мне стал задираться А.С. Пушкин, мы хотели драться, но нас развел высокий человек, с которым мы отошли и вдруг увидели, что люди бегут куда-то на Пушечную улицу. Пошли мы тоже и увидели в каком-то дворе транспортер. Груды мусора строительного, и лежат кровавые куски трупов. Лежит торс; голова, ноги и руки оторваны, все облито кровью. Еще лежит огромная, облитая кровью нога мужчины. Оторванная голова. Мы встали на горке мусора, рядом куча оторванных рук и ног. Мы стоим у желоба, по которому стекает что-то вроде кровавой смолы. Пушкин стоит рядом и говорит мне: «И перед лицом такого несчастья мы занимаемся какой-то ерундой». Вокруг стоят люди. Какая-то женщина зачерпнула ковшиком смолу и льет ее на бумажный желобок. Говорит, мол, очень большой состав крови — и передает другой женщине выше. Все погибшие люди жили в этом доме во дворе, и они как-то попали в транспортер, и их разорвало. А дом стоит с выбитыми рамами и стеклами.

Иван Попов, инженер-электротехник, 34 года

2 января 1931 года

Снился любопытный сон: гимназия. Я среди былых товарищей на уроке закона Божия, но священник спрашивает меня почему-то по геометрии. Он вызвал меня к доске и дал задание. Я стоял и чувствовал всю отчаянность своего положения. Урок я не знал и молча стоял, возмущаясь своим бессилием. Никогда я не допускал такого положения, чтобы я стоял «немо», а тут вдруг… Я стоял, терялся в догадках и никак не мог понять, почему меня так глупо застали врасплох. Гибель приближалась. Пахло плохой отметкой. Молча стоял я у доски и проклинал все и вся на свете. Батюшка «Ноздря», как мы его прозвали за большие лошадиные ноздри, смотрел на меня волком. Я напрягал все силы, чтобы выйти из положения, и я решил выйти в коридор «по надобности». Конечно, наяву это было невозможно, но здесь, во сне, я так и поступил. Я вышел и буркнул бате: «Я в коридор… на минутку». Крадущимся, нерешительным шагом вышел я из класса. В коридоре обступили гимназисты и стали меня пугать всеми сортами директорских пыток. Я снова напрягал мысль, ища выхода, и вдруг: «Эврика!!!» С затаенной надеждой я обратился к молодежи: «Что за глупость, зачем мы изучаем закон Божий, когда у нас… революция… когда есть советская власть… подадим начальству бумагу, соберем подписи, и батьку снимут…» Не правда ли, какой сумбурный новогодний ералаш? Проснулся я с оттенком радости. Действительно, положение мое было «хуже губернаторского».

Дмитрий Каралис, писатель, 35 лет

24 января 1984 года

Дома. Приснился сон. Я — участник Первой мировой войны, командир то ли роты, то ли батальона. А может, и корпуса. Попадаю в среду 1914 года и понимаю, что это фантастический сдвиг в пространстве и времени.

Военные действия ведутся то ли в Прибалтике, то ли в Польше. Красивые хутора, узкоколейка, заросшая травой. Я понимаю бессмысленность войны, хочу бежать, мне страшно. С аэропланов летят стаи железных стрел. Стрелы впиваются мне в голову, но не глубоко — я вытаскиваю их. По узкоколейке едут солдаты кайзера в островерхих касках, они сидят на танках, веселые, крепкие. Въезжают в тыл нашего корпуса. Паника среди командования. Мой зам отпросился домой в отпуск. Я понимаю — это хитрость. Хочется спрятаться в погреб, но я на виду, солдаты следят за мной. Невнятная мысль о большевиках, тяжелые взгляды солдат — я для них офицерская сволочь, спасающая свою шкуру.

Солдаты кайзера начинают сгонять местный народ в толпу, никто не сопротивляется, даже рады… Кошмар, одним словом.

Виталий Рубин, философ-востоковед, 40 лет

4 ноября 1963 года

Вчера снился странный сон. Какое-то празднество у нас дома, много народу, мама, но папы почему-то нет. Уже поздно, все удивляются, я же говорю: «Наверно папа где-нибудь задержался, ведь он человек увлекающийся. Если бы он не увлекался, он не был бы тем Ароном Ильичом, которого мы знаем». Но самому тревожно. Где он может быть в самом деле? Ведь уже поздно. Я постепенно просыпаюсь с этой тревогой. Где он, где он? И вдруг вспоминаю — его нет, но беспокоиться не нужно. Я помнил во сне, что его нет среди нас, но забыл, почему.

Яков Друскин, философ, 44 года

21 августа 1945 года

Мама вынула мои вещи из стола и положила их на диван на берегу реки, и они скатились в реку. Я сказал: «Что ты сделала, ведь это моя жизнь». Потом мама ушла. Мы с Мишей тоже возвращаемся домой. По до­роге нас останавливают несколько человек, должно быть, убийцы. Я ухожу дальше: меня ничто не касается, а перед М. препятствие: веревки. Он их умело обходит, последнюю надо разрубить, он разрубает ее. Но затем для чего-то рубит и другую веревку, которая ему уже не мешает. Я забыл ска­зать, что веревки соединены узлами, в узлах стоят убийцы, главный убий­ца — вне узлов. Как только М. разрубил веревку, которая ему не мешала, я подумал: он совершил лишнее, он погиб. И действительно, главный выхва­тывает пистолет и стреляет в одного из убийц, говоря: ты, в другого: ты, в Мишу: ты совершил лишнее. Я хочу незаметно удалиться. Главный обо­рачивается ко мне: тебя ничто не касается, умри. Я увертываюсь, оправды­ваюсь, бросаюсь к реке, он стреляет, и я умираю.

Андрей Тарковский, режиссер, 44 года

19 февраля 1976 года

Ночью приснился очень тревожный сон. Будто я попадаю во «внутреннюю тюрьму» в результате какой-то мелкой уголовщины. Понимаю, что повод ничтожен, но он влияет, тем не менее, на контакты мои с заграницей. Тюрьма где-то на окраине (но не современной окраине, а скорее довоенной, а точнее, послевоенной). А затем каким-то образом оказываюсь «на свободе». Приблизительно как у Чаплина в «Новых временах». Я страшно пугаюсь и начинаю искать тюрьму, плутая по этому довоенному московскому кварталу. Какой-то молодой человек, очень любезный, показывает мне путь. Потом я встречаю (а может быть, и до молодого человека) Марину, которая узнает меня на улице и идет, рыдая, за мной, говоря, что «мама так и знала», что со мной это произошло (хотя я никому об этом не говорю). Я ужасно на Марину сержусь и убегаю от нее через лестницу с бюстом Ленина. Наконец я с радостью вижу вход в тюрьму, который узнаю по выпуклому гербу СССР. Меня беспокоит, как меня там встретят, но это все мелочи по сравнению с ужасом моего в ней отсутствия. Я иду к дверям и просыпаюсь…

Андрей Аржиловский, счетовод тюменской сельхозартели, примерно 51 год

18 декабря 1936 года

Назовите чепухой, но тем не менее и сны есть факт. Хочется записать интересный сон. Кто-то сказал мне, что я могу увидеть Сталина. Фигура историческая, увидеть любопытно. И вот…

Небольшая комната, простая, мещанская. Сталин пьяный, «в дрезину», как говорят. В комнате одни мужчины; из мужиков — я и еще один чернобородый. Не говоря ни слова, Виссарионович повалил чернобородого мужика, закрыл простыней и яростно изнасиловал… «И мне то же будет!» — в отчаянии подумал я, припоминая тифлисские обычаи, и хотел бежать; но после сеанса Сталин как будто несколько отрезвел и вступил в разговор:

— Почему вы интересуетесь видеть меня лично?

— Ну, как же: портреты портретами, а живой человек, да еще великий, — совсем другое дело, — сказал я.

В общем, для меня дело кончилось более благополучно и меня даже угощали…

Снится мне Сталин второй раз: пред освобождением снился и вот сегодня. Дело в том, что Николай II мне тоже снился перед революцией. Я тогда думал: к чему это? Никогда я его не видел, интересовался очень слабо. А вот в революцию и после казни его приходилось часто вспоминать этого странного последыша. Полагаю, что Сталин снится не зря. Эта огромная комета так или иначе должна как-то особенно ярко пройтись по вселенной, но именно путем кометы, а не планеты. Во всяком случае, я не выдумал, а фиксирую факты, хотя и бредовые…

<…>

Михаил Пришвин, писатель, 65 лет

22 сентября 1938 года

Кошмарный сон, — будто бы среди множества людей я как в лесу, заваленном сучьями в три яруса: люди вплотную везде вокруг и даже подо мной. Я плюнул туда вниз и, взглянув туда, в направлении плевка, увидел, что два доктора режут кому-то толстую ногу. Я вздрогнул и ахнул от ужаса. «Вот барчонок какой, — раздался голос снизу, — неужели еще не привык?» и я, сконфуженный, поправился очень ловко: «Я не тому ужаснулся, что человека режут, а что я, недоглядев, плюнул туда». И тут я заметил, что всюду по серым, лежащим на земле людям перебегают большие крысы. Одна и по мне поперек прошла по животу, другая ближе, и я даже отпихнул рукой. И вдруг она остановилась и глянула на меня страшно, готовая броситься, и я понял, что она сейчас находится в своих крысиных правах, имеющих силу перед правами человека, и я смертельно обидел ее, и обиженная крыса может сделать со мной, что только ей захочется…  

Анатолий Черняев, помощник Михаила Горбачева, 56 лет

22 марта 1977 года

Накануне XVI съезда профсоюзов мне приснился сон. Воспроизвожу как записал проснувшись. «Парк. Похоже — где-то на месте зоопарка, но по конфигурации напоминает Сокольники. В центре какие-то лестницы царского типа, они поднимаются к платформе. Справа внизу — бассейн и бани. Слева — теннисные корты. Весенний майский день. Много народу. Ждут. Я стою на платформе с краю. Появляется Брежнев. На руках у него ребенок, девочка явно еврейского вида. Рядом — женщина, сухая, некрасивая, похожа на одну мою знакомую. Он в белом летнем костюме. Веселый, шутит с окружающими. По толпе шепот: пойдет в баню или на корт? Свернул вроде направо, к бассейну. Но через минуту появился опять на платформе, уже в пижамных штанах и безрукавке (таким я его видел однажды в Завидово), в накинутом неопрятном халате. Вид растерянный, пьяный. Девочка по-прежнему на руках. Рядом паясничает какой-то молодой человек, спортивного вида, в коричневых трусах и тенниске.

И вдруг Брежнев вынимает член, большой, полунапряженный, и начинает ссать. Не под себя, а в толпу. И как-то так получилось, что близко бывшие от него расступились, и струя направлена на меня. И хотя я метрах в 15-и и почему-то уже в углу какого-то зала, струя чуть не достигает меня. Вижу, что он не „персонально“ на меня ссыт (помните? никогда ко мне не оборачивался, когда я даже ему лично что-то говорил). Тем не менее, я не знаю, что мне делать. Все на меня смотрят. Я колеблюсь — ловко ли, не оскорбительно ли для него уклониться от его брызг. Я все-таки пытаюсь отстраниться… Провал. Брежнев исчезает куда-то в сторону кортов. И в этот момент начинается страшная сумятица. Все в панике бросаются к ограде, перед нею крутой обрыв, за ним — канава, потом уже улица, по которой мчатся машины. Люди срываются с обрыва, катятся, сбивают друг друга, лезут сквозь прутья ограды и под нее. Визжат дети, женщины растрепанные мечутся среди упавших. Грохот, вой сирен.

Я просыпаюсь и долго не могу понять, что со мной, наяву ли, во сне все это произошло?»

Евгений Мравинский, дирижер, 61 год

26 августа 1964 года

Среда. Приснился сон: хоронят Инну. Но Инну живую… Молчаливо толпятся люди. Я знаю: это все люди доброй к ней воли. Инна лежит на высоко натянутом полотнище, одетая в свое любимое бежевое пальто. Я стою около, касаясь рукой ее колена. Мелькает мысль: «На этот раз крик ее из могилы донесется и будет услышан». Инна с трудом подтягивается на руках, повертывается. Ее ложе вместе с ней отплывает от меня, поднимается выше. Инна садится и чистым своим голосом явственно произносит: «Мне плохо».

Если все виденное мной вмещалось во внутренний мой кругозор, в атмосферу сна, то голос Инны, наоборот, был мной воспринят не внутренним слухом, а прозвучал как бы извне, коснувшись уха, — и я проснулся с ощущением его звучания.

Материал подготовили Ксения Оранская и Ксения Борисова