полигон

«За Гагарина пили вино 1934 года, за Титова — 1935-го» Крым в русских дневниках разных лет

Источник: Meduza

С момента присоединения Крыма к России прошел год. «Медуза» вместе с проектом «Prozhito» изучила русскоязычные дневники последних двух с половиной веков, посвященные жизни (и отдыху!) на полуострове. 

«Prozhito» — сетевой проект историка Михаила Мельниченко, который планирует с помощью краудсорсинга собрать, оцифровать и опубликовать все личные дневники, написанные в советский период истории России. На своей странице в Facebook «Prozhito» ищет единомышленников, готовых оказать помощь в оцифровке дневников. Составляя подборку для «Медузы», «Prozhito» не ограничивается советским периодом.

Принц Карл-Генрих Нассау-3иген, 40 лет

Крым

3 июня 1787

День, проведенный в Севастополе, не представил ничего интереснаго. Мы сопровождали императрицу при осмотре эскадры. Она посетила порт; вечером бомбардировали небольшую крепостцу, построенную нарочно с этою целью; она была подожжена, когда в нее бросили шестую бомбу; крепостца была наполнена горючим материалом, и взрыв был весьма эффектный. Император сообщил государыне известия, полученные им из Фландрии. Он весьма не одобряет поведения своей сестры и зятя, и предполагает двинуть шесть полков. Я знал об этом уже шесть дней тому назад, но император говорил об этих событиях с императрицей только сегодня, по прибытии курьера с подробными донесениями. Это должно быть ему очень неприятно, но он этого не показывает. Это обеспечивает нам мир, в настоящее время, и поэтому сегодня отправлен в Париж курьер; условия, предлагаемые туркам, так справедливы, что только они одни могут не согласиться на них. Но конец венчает дело.

Василий Жуковский, поэт, 54 года

Крым

5 сентября 1837 

Пребывание в Карабаге. Целый день дождь и попеременно сильный ветер. Обход виноградника. До 170 сортов. Лучший — фиолетовый мускат. Кипарис. Фиговое, миндальное, ореховое, каштановое деревья; лавр; крупная рябина. Крымских татар до 140 000; остальные русские, колонисты, греки, караимы. Татары степные чистые, татары горные смесь, ногайские татары в Мелитопольском уезде чрезвычайные разбойники. Русские по границам, в центре колонисты и мемониты, молокане и духоборцы. После обеда прогулка к Кучук-Ламбату. Гора Кастель впереди. Хаос камней. В море утес, имеющий вид церкви, и пред ним монах. Предание о освящении дома развратного владельца, коему монахи монастыря на Аюдаге отказали; один монах согласился, замок разрушился, а монах — в камень. Владение Бороздина, Андрея Михайловича, в Кучук-Ламбате. Ввечеру луна. Потом сильная буря и дождь.

Вера Аксакова, общественный деятель, 36 лет

Абрамцево

14 ноября 1854

Воскресенье. Абрамцево. Сегодня я не была у обедни, потому что ездила вчера, а сегодня ездили сестры. — Почту привезли рано, — кроме газет, три письма — от Гриши, от Хлебникова и совершенно неожиданно от Смирновой.

Известий из Крыма никаких особенных, кроме того, что 2 ноября была буря и корабли неприятельские пострадали. Маменька слышала в Хотькове, будто бы в «Городском листке» 12-го числа было напечатано известие о сильном нашем поражении, но это не может быть: иначе в «Московских ведомостях» должно уже было быть перепечатано. Смирнова также пишет, что Ходят какие-то неблагоприятные слухи; может быть, они оправдаются, как предчувствия, но еще известий невозможно было получить. Что-то Бог даст! Какие бы ни были известия, все же они нам возвестят страшное кровопролитие, иначе быть не может, ни нам, ни врагам нашим отступить нельзя. Сердце сжимается, как подумаешь об этом ужасном истреблении людей, об этих страшных человеческих страданиях. И как больно, и тяжело, и обидно думать, что часто наше храброе войско погибает от непростительной оплошности начальника, как, напр. этот Данненберг, который, по его собственному донесению, как он ни старался представить его в другом виде, кругом виноват в той гибели нашего войска, которой они подверглись в последнем деле при вылазке 25 октября. Данненберг, очевидно, опоздал, а про редуты, которые он заставил строить под страшным огнем неприятельским, он не упоминает, хотя Меншиков об этом донес в первом своем донесении об этом деле.

[…]

Смирнова пишет, что ходят слухи о мирных переговорах, а между тем Пальмерстон поехал к императору Францу, чтобы уговорить его послать 100-тысячную армию к Перекопу, чтоб отрезать нам всякое сообщение и завладеть Крымом, как Мальтой. — Что-то будет! Да смилуется Бог над нами! — Смирновой письмо умно, дружественно и в самом благонамеренном духе. Она говорит:

Какие времена! Совершаются судьбы Божий над народами. Но мы противимся судьбам святым над нами, да не покарает нас Бог за то; но народ не виноват, что правительство против его желания так поступает, или, может быть, народ всегда виноват, если у него такое правительство. Справедливы стихи Хомякова, теперь они еще более оправдались. Где же покаяние, возможно ли оно или, может быть, нужны в самом деле страшные испытания, чтоб Русская земля очистилась? Куда ведет нас Божья воля? Страшно. Если и настанет наконец светлый день, то через что должны пройти люди? Господь да свершит святые судьбы Свои в милости, и да укрепит людей Своих на пути испытания, и да узрим мы день спасения!

Максимилиан Волошин, поэт, 15 лет

Москва

17 марта 1893

Сегодня великий день. Сегодня реши<лось>, что мы едем в Крым, в Феодосию и будем там жить. Едем навсегда! Как страшно звучит это навсегда. Теперь прощай все, что было раньше — вся прошлая жизнь. Теперь начнется все новое. Новое место, новые люди, все новое. Прощай, Москва! Теперь на юг! на юг! На этот светлый, вечно юный, вечно цветущий, прекрасный, чудесный юг! Но что же будет там? Какая жизнь? Что? Неизвестно. Теперь надо расстаться с товарищами. Расстаться с Чернцовым. Увижусь ли я с ними еще когда-нибудь или нет? Мне кажется, что вот именно теперь, только теперь, начинается настоящая жизнь. Прежняя была какая-то ровная, размеренная, правильная. А теперь кто знает, что там будет? Лямины также уедут из Москвы, если только дядя не получит место управляющего. Ура! на юг!

Я сегодня в волнении, ничего не могу ни делать, ни думать. Мы уезжаем только в мае. Боже! Еще целых полтора длинных, скучных гимназических месяца. А там потом юг, Крым, солнце, море, природа. Господи! как хорошо! Я не был никогда так счастлив, как сегодня. Одно море! Можно только из-за этого одного сбеситься от радости. Да! Опять видеть море, опять взглянуть на него. Да что взглянуть! Тут будешь смотреть, смотреть до пресыщения, до одурения. Господи, как хорошо! Мама только просила никому не говорить до поры до времени. П<авел> П<авлович> там около Феодосии купил вместе с мамой маленькое имение. Всего в версте от моря, недалеко от гор… Боже, как хорошо!

Вера Судейкина, актриса, живописец, 30 лет

Крым

20 мая 1918

Двадцать дней как немцы в Крыму! Все случилось так невероятно, что мы, привыкшие к самым большим неожиданностям, до сих пор не можем привыкнуть к мысли, что Крым стал немецким, и, наверное, на очень долгое время. Еще накануне 1-го мая, когда Сережа побежал в Алупку и когда проехал автомобиль с большевицкими солдатами, которые оказались не большевицкими, а украинскими, было получено известие, что «неприятельские» войска, украинцы с немцами во главе, вошли в Ялту и что 1 мая в двенадцать часов дня они будут в Алупке, то есть приедет несколько человек, чтобы утвердить городскую думу и так далее. Мы вечером еще решили, что не пойдем смотреть. Ночь была еще тревожная, но мы решили спать, кто-то дежурил. На другой день, 1 мая, погода была изумительная. Пришел Никодим, рассказал, что вся Алупка вычищена, убрана, в магазинах порядок и чистота, и все жители в большом волнении ждут на улицах прибытия немцев. Прошел Исак, когда я убирала перед дверью, и сказал. «Немцы пришли, они уже в Ялте». Я ответила: «Вот как? Это — наверное?» — «Да».

Было решено, что сегодня Сережа не будет работать, ибо 1 мая — «пролетарской праздник», и мы пойдем смотреть немцев, потому что, в сущности, такой исторический момент пропустить нельзя. Римма с Леонидом уже в десять часов собрались идти в Алупку. Мы их задержали, чтобы идти вместе. Я забежала сказать маме, чтобы она шла скорей, и мы уже в одиннадцать отправились в Алупку. Погода была дивная, весенняя, легкая. Настроение праздничное, потому что большевиков нет и не будет, так надеялись мы.

[…]

Мы были недалеко от главного шоссе, всюду стояли кучки народа, на балконах, в окнах висели любопытные. Стали раздаваться возгласы, что сейчас приедут. Кто-то увидел всадников на верхнем шоссе, и все ринулись вперед. Мы тоже пошли. За нами шла процессия с украинскими флагами, шли татары и, очевидно, украинцы. Было немного тяжело это видеть, и мы, переглянувшись с Сережей, старались скрыть от других слезы. В ожидании, томительном и волнующем, были и минуты радости — торжествующей радости, и минуты скорби, но первые преобладали. Как мы измучились за последнее время!

Мы долго ждали на перекрестке двух улиц, идущих с верхнего шоссе, пока толпа, возвращавшихся сверху, не сообщила нам, что уже видела нескольких немецких солдат, едущих в Севастополь, и что все они едут туда. «А украинцев тоже видели?» — «Нет, одни лишь немцы».

Мы ринулись вперед. На верхнем шоссе, окруженные толпой народа, стояли две арбы с четырьмя солдатами. Сережа, торопя меня, просил с ними поговорить.

Мы бежали бегом. «Куда Вы едете?» — спросила я по-немецки. — «Мы хотели бы в Севастополь». Меня почему-то поразил оборот речи. Очевидно, они дожидались начальства, и, действительно, через минуту подъехали два автомобиля с офицерами. Они остановились, и <офицеры> заспорили между собой о дороге и стоит ли остановиться в Алупке. «Говорит ли кто по-немецки?» — спросил один и, выйдя из автомобиля, направился ко мне, так как ему уже сказали, что я разговаривала по-немецки. В любезнейшей форме он меня расспросил, как проехать в Алупку, есть ли хороший отель, сколько верст подъема и так далее, называя меня все время Ghadigste <милостивая государыня>. Вокруг нас собралась толпа, и Сережа мне стал подсказывать вопросы, тогда я спрашиваю: «Мы столько времени не имеем известий от своих из Петрограда и Москвы, скажите, что там делается?» — «Мы заключили мир с Великороссией, но она не хочет мира с Украиной, и между ними не сегодня-завтра разгорится война. В Петрограде голод и большевики, и в Москве тоже ужасы. Но Вы за своих не беспокойтесь, потому что кто лишь был в состоянии уехать, уехал из Петрограда». — «Когда кончится война?» — «Мы надеемся, к осени, ведь должны же наконец все einsehen <понять>, что побеждены». — «Сейчас немцы и украинцы вошли в Крым?» — «Нет, одни лишь немцы, ни одного украинца. А Вы украинка?» — спросил он маму, так как она поставила вопрос. «Теперь Вы можете спокойно спать — весь Крым занят немецкими солдатами». — «А Севастополь?» — «Если вы услышите бум, то, значит, он пал!» Вся речь велась в сдержанно-веселом тоне — страшно вежливо, ни единой насмешки. Один из офицеров вышел из автомобиля и снимал фотографическим аппаратом толпу татар. Затем они весело уселись и поехали в Алупку. Так как они нам сказали, что идут еще немцы, мы пошли по шоссе по направлению к Кореизу, чтобы увидеть еще. Римма стала приставать с расспросами, что они рассказали (она ведь плохо говорит и понимает по-немецки!). Мне пришлось повторить все ей и толпе, окружавшей нас. Затем мы пошли дальше. Татьяна Николаевна шла позади нас и плакала. Сережа стал издеваться: «Когда, мол, спохватились! Раньше надо было думать, а теперь выпейте валерьяновых капель». — «Неужели у Вас, Сергей Юрьевич, не болит сердце за родину?» — «Оно переболело уж давным-давно, и теперь я благославляю приход немцев, которые делают нас снова людьми! И неужели Вы думаете, что Россия была раньше Россией, а не немецкой колонией? А Николай был русский? А Екатерина Великая была русской? Нет, не говорите мне о России, она умерла вместе с Алексеем Михайловичем. Теперь, может быть, наступил момент, когда Русский дух снова возродится!»

Никто его не понял, и дамы обиделись.

Николай Мендельсон, преподаватель, 49 лет

Москва

23 апреля 1921

Сегодня довольно долго беседовал с П.П. Гензелем, вернувшимся в Москву из Крыма, где он был профессором Таврического Университета. Мрачен, безнадежно смотрит на будущее России. Самое любопытное в его рассказах о Крыме — «профессор» А.И. Елистратов. Колоритная фигура. Достаточно сказать, что он, в качестве особо-уполномоченного большевиками лица, «вез» в Москву пересылаемых из Крыма профессоров. Любопытна его лекция о пролетарском Университете и его задачах, в которой он лягал Мануилова, уверяя, что, переделавшись в Мануэлянца, он читает в Эривани, что он ушел в 1911 году из Университета, так как туда вошла полиция, а затем в Комм. Институте, получая громадное жалование, читал под охраной полиции, и так далее. Это было так возмутительно-пошло, что тут же встал один из слушателей и дал Елистратову резкую отповедь. Недурно так же из той же лекции утверждение Елистратова, что в ученом обществе историко-литературном при Университете занимаются житиями святых, и это тогда, когда… пролетариат… Маркс… коммунизм… Советский строй… А на заседании-то поминали Кадлубовского, умершего от ужасов большевизма, и речь шла об известной его диссертации, посвященных житиям святых. — Рабфак для своих сельско-хозяйственных курсов получил Совхоз — имение. И зря получил: с этим делом не справиться. Когда Б-ий и Кизин о своей поездке туда для осмотра, сердце кровью у меня обливалось: во что превратили коммунисты культурное имение, какой там наглый грабеж и тунеядство!

[…]

С Гензелем в одном вагоне ехал глава Крымской ЧК, который в пьяном виде хвастал, что в Крыму расстреляно 18 000 человек. — Университет Таврический разгромлен особой комиссией из трех коммунистов + Елистратов. По словам Гензеля, Университет был обставлен солидными силами и студенты работали прекрасно. Во время разгрома одна приват-доцентка (кажется, Фрейшюц) поинтересовалась, за что ее удаляют. Тогда Елистратов сказал: «А помните, что Вы говорили в вагоне, едучи в Крым, о Красной армии?»

Владимир Борисенко, школьник, 15 лет

Феодосия

3 октября 1943

Воскресенье. Давно уже не брался за дневник, а сейчас и совсем не хочется ничего писать из-за вчерашнего дня. Ну, да все надо писать по порядку.

Экзамены по немецкому сдал и учусь в 6-м классе мужской гимназии, или 8 средней школы. На винограднике весь виноград уже собрали. На огороде, кроме кабаков, капусты, да помидор ничего уже не остается. У Сидоренко купил двух 4-ех месячных кроликов за 150 рублей и держу их на огороде. Недавно купил ещё двух по 30 рублей за штуку, но они совсем маленькие и один уже пропал неизвестно куда. Эти крошки родились 8-го сентября.

Дома пока все живы и здоровы. В школе заплатил 70 рублей за обучение. В библиотеке по-прежнему беру разные книги и заплочено до 20-го.

[…]

В городе тоже все по-прежнему. День провожу тоже почти по-прежнему. Утром делаю уроки, дома или на огороде, один или с ребятами, кормлю кроликов, даю им воды, читаю, меняю книги в библиотеке, а потом иду в школу. В школе слушаю, балуюсь, скучаю, отвечаю и в конце концов иду домой, или идем играть в футбол. Дома читаю, обедаю, а затем иду с ребятами слушать радио. Затем гуляю в городе, пока не стемнеет, а затем иду домой и ложусь спать или рассуждаю с Вовкой Чибаровым о том да о сём. В городе новый городской голова, какой-то инженер. В последнее время, да и сейчас у меня разболелись зубы и получился флюс, надо рвать корень, но я не хочу, так как боль не очень большая, и кладя на зуб опий, я даже могу заснуть.

Положение на фронте все усложняется, сдали Темрюк и говорят, что находятся в 12 км от Керчи, через пролив конечно, значит в Тамани. Взяли Полтаву, идут бои у Запорожья и пытаются перейти середину Днепра. Здесь самолеты почти не летали весь сентябрь, за исключением разведчиков. Один раз были сброшены листовки, но они упали за город.

Да вот еще вчера, благодаря тому, что в порту много барж, катеров и кораблей, вчера тоже прилетел разведчик и сбросил бомбы в порт, попав в баржу, а в половине 12-того, когда я вместе с мальчиком из нашего класса Черепахиным, которого случайно встретил, шел в школу, то прилетело 9 тяжелых двухмоторных бомбардировщиков, ну и разумеется, зашипели эти надоевшие всем бомбы.

Мы как раз были на скрещении двух улиц Бульварной и Крепостной (Розы Люксембург), где проходит Генуэзский ров, через который и был протянут скромный мостик, который чуть не стал и нашим мостом, соединяющим эту жизнь и царство смерти.

Так как укрыться было почти негде, то мы, естественно, бросились под этот мост, он к тому же был почти в метр толщины и весь из камня и цемента. Возле моста был вырыт маленький, но довольно глубокий земляной окоп, который тоже чуть не стал нашей могилой. Проще говоря, это была узкая яма, ничем не закрытая сверху, шириной в полметра, а глубиной метра в два, с выходом к мосту.

Стена, которая была обращена к мосту, была толщиной сантиметров в 80 и сделана из камня. Вверху гудели грозные самолеты, рвались снаряды, вокруг сыпались бомбы, а я всё ещё не решался, куда мне прятаться, в то время как Черепахин уже стоял под мостом и звал меня к себе, но я не пошел к нему под мост, а спрыгнув в окоп, стал звать его оттуда к себе, пока он, наконец, не согласился. Окоп был рассчитан не более чем на двух человек, и мы как раз в нем уместились. Вдобавок ко всему я сказал, что если даже в мост попадет бомба, то мы еще как-нибудь останемся живы, и затем я присел на корточки в углу окопа.

Только лишь я уселся как следует и мы стали считать оттуда самолеты, которые были как раз над головой, как взрывы раздались где-то поблизости, а затем шипение новых. Через несколько мгновений я услышал какой-то адский грохот, который слышался как будто из-под земли, а через несколько мгновений я понял, что весь с ног до головы засыпан землей.

Ни одной секунды во мне не было ни страха, ни отчаяния, несмотря на то, что в глотке у меня застрял какой-то комок земли, который мешал дышать, уши тоже были полны грязи, и в довершение всего я не мог двинуть ни одним членом.

Всего меня сдавила большая масса земли, которая навалилась на меня сверху.

Рассудок мой был ясен, и я ясно понял, что сам я не могу спастись, но имея возможность кричать, я начал кричать изо всей силы, но вовсе не от ужаса, а с расчетом на возможность того, что кто-нибудь меня услышит, думая, что участь, постигшая меня, постигла и Черепахина, но вскоре я услышал откуда-то издалека его голос. Он чуть не плача откапывал меня, в то же время призывая людей на помощь. Между тем я чувствовал, что задыхаюсь, и стал кричать еще громче, но голос Черепахина доносился все ближе и ближе, и наконец мелькнул свет в моих глазах, которые могли его больше никогда и не увидеть.

В это время подбежали еще люди, и взяв меня за руки, которые Черепахин откопал, вытащили меня из этого окопа, вместе с моими книгами, они и сейчас еще лежат здесь на столе, все в грязи, как я когда их принес и положил сюда.

Все это: мои разговоры с Черепахиным, свист бомб, взрыв, и мое освобождение, произошло всего в несколько мгновений, хотя мне казалось, что прошли века.

Николай Каманин, генерал-полковник авиации, 53 года

Крым

14 сентября 1961

14 сентября на самолете Ил-14 вылетели на отдых в Крым. Гагарин с семьей, Титов, полковники Азбиевич, Рудный, Аристов с женой и я с Марией Михайловной разместились на бывшей даче А.М. Горького (в двух километрах от основной базы санатория «Форос»). Первая неделя отпуска прошла хорошо, все время стояла солнечная погода. 21 сентября, группой в составе 23 человек, ездили в Севастополь. Осмотрели город, побывали в Панораме и Диараме, на Сапун-горе. Обедали на крейсере «Михаил Кутузов», где нас принимал командующий флотом адмирал Касатонов. Посещение города прошло хорошо, но к концу обеда Гагарин и Титов были заметно навеселе.

Возвращались в «Форос» на двух автомобилях «ЗИМ» и автобусе. До Диарамы Гагарин ехал в машине вместе с Валентиной Ивановной, мной и Марией Михайловной. После осмотра Диарамы Гагарин, ничего нам не сказав, пересел в автобус. Это обидело Валентину Ивановну, было по меньшей мере бестактно. Проезжая в Золотой долине мимо ресторана, автобус остановился, из него вышли Гагарин, Масалов, Ахмеров и направились к ресторану. Желая предупредить злоупотребление спиртным, я также поднялся в ресторан. Быстро выпили по стакану вина и спустились к машинам. Я сказал Юре, что его зовет Валентина Ивановна. Гагарин подошел к машине и спросил: «Ну, что тебе нужно?» Валя настойчиво просила его сесть в машину и ехать вместе с нами. Гагарин отказался, а Валя не согласилась перейти по его просьбе в автобус. Тогда он сердито хлопнул дверью машины и пошел в автобус один. Валя заплакала, мне и Марии Михайловне было очень неудобно. На следующий день я сказал Гагарину: «Вчера мне в первый раз было стыдно за тебя, ты очень обидел Валю». Юра признал свою вину и заверил меня, что он уже извинился перед Валей и больше ничего подобного не допустит.

25 сентября были в Артеке, где пионеры показали нам очень интересную спортивную игру «Снайпер». На обратном пути обедали в ресторане «Ялта», перед обедом осмотрели завод «Массандра» и попробовали более 12 различных вин. За Гагарина пили вино выдержки с 1934 года, за Титова — 1935, за меня — 1908. Обедом «дирижировали» первый секретарь Ялтинского горкома партии А.А. Куценко и его первый заместитель Н.Н. Дементьев. Оба любят крепко выпить. В этой и других встречах они спаивали Германа и Юрия. Герман зачастил в Ялту, возвращался поздно и изрядно выпившим. 26 сентября я обнаружил, что охранник Титова — Роберт Ахмеров — пьет, спаивает Германа и занимается сводничеством. Серьезно поговорил с Титовым и Гагариным, предупредил их, что они на скользком пути, объявил, что немедленно отправлю Ахмерова в Москву. Оба признали свои ошибки и очень просили не наказывать Ахмерова. Герман уверял меня, что во всем виноват только он сам. Я им поверил. Ахмеров сдержал слово и вел себя хорошо, но Масалов, Серяпин, Логинов и другие продолжали пьянки и плохо влияли на Гагарина и Титова.

Виталий Рубин, востоковед, сионист, 51 год

Крым

4 мая 1974

Вчера вечером приехали в Керчь с группой Нины. У меня сохранились детские воспоминания о городе, и сейчас еще раз (после шестьдесят пятого года) я видел, как уничтожается облик старого милого южного города, как он заменяется стандартной провинцией со скучнейшими пятиэтажными жилыми домами и т. д. Греческого храма, стоявшего на Митридате, конечно, давно нет, вместо него на горе какая-то пушка и мерзкий обелиск. Здесь ведь я услышал в ответ на вопрос, есть ли памятник на месте расстрела шести тысяч евреев: «А зачем памятник? История зарегистрировала, и хватит!» Мышление homo soveticus. Вчера, когда [экскурсовод] Володя показывал Дом поэта, какая-то женщина спросила: «А почему после такого долгого перерыва Волошиным стали интересоваться и его стали издавать?» Володя, разумеется, ушел от ответа, что-то пробормотав о том, что это участь не одного Волошина.

Все же Коктебель — место исключительное. Микро-Веймар. Место, по существу, основанное поэтом и до сих пор сосредоточенное вокруг него. Вместо идиотского «Планерского» оно должно бы называться «Волошин». Конечно, масштабы не те, но зато Веймар не был основан Гете. И здесь, конечно, природа занимает место веймарской культуры: Кара-Даг, степи, еще до сих пор дикие и необжитые горы за могилой…

Николай Работнов, физик, поэт, 43 года

Крым

10 августа 1979

Живем в Крыму, на кордоне у лесника Виктора (Степановича Петренко) над бухтой Ласпи, триста метров над уровнем моря. Стоим уже неделю. Он с помощником делят пополам большой каменный дом — бывшую давильню винодела-француза, с огромным прохладным подвалом, где живут крысы, уже сожравшие батон твердокаменной и полукопченой колбасы. Куры, кролики, собаки, названные в честь модных кино героев — Мухтар и Бим. Кролики дохнут, от одного до трех в день. Куры жрут виноград, квочка научилась взбираться с крыши сарая на навес с лозы. Когда-то был виноградник от скал до моря, теперь только кизил, но одичавшая лоза вьется кое-где по зарослям. Место изумительное — чуть наклонная поляна перед скалами, огромный грецкий орех, под ним беседка, качели. Электричество, газ, водопровод, собранный из родников. Огурцы, помидоры, зелень. Сперва подавляла необходимость спускаться для купания на тысячу футов и подниматься. Потом хозяин договорился с сержантом Толей, и теперь ездим на машине через три «кирпича» и один шлагбаум, от которого имеем ключ. Гнетут жара и мухи. Компания: Лебеденцы — Володя с Ларисой и две дочки, помоложе наших. Лебединец — мужчина непростой, доктор физ-мат наук, зав.отделом в ИЭМ. Недавно исполнилось пятьдесят, но на море — только пешком — ходит трижды в день, а если дважды, то пробегается еще по горам, и вся семья так же. Убежденные пешеходы. Оперирует массой неожиданных сведений из разных областей. В оккупацию, в Харькове, тринадцатилетним мальчишкой содержал семью, как признается, спекулируя валютой и краденым немецким казенным имуществом. Разбирается в национальном вопросе. Очень много ездит, в основном по южным республикам. Читает Олеся Гончара и Петруся Бровку. Лучший роман Олеся Гончара — про «Собор».

Веткин, сотрудник НИИ

Казань

14 июля 1990

Из Крыма приехали мать и Мишка. Там назревают какие-то события. За месяц, пока они отдыхали, сначала передвинули время на час, потом перенесли рабочее время на час и все вернулось на свое место и наконец ввели московское время. Говорят что в Крыму живут 70% русских и 30% украинцев и что местные власти готовят референдум с целью присоединиться к России.

В Москве один за другим прошло уже минимум два митинга с очень острыми лозунгами. Примеры: «Долой гидру социализма», «В России было две беды — марксизм и бюрократия».