Мещанский суд Москвы начинает рассмотрение уголовного дела оппозиционера Ильи Яшина, которого обвиняют в распространении «фейков» о российской армии. Бывшему муниципальному депутату грозит до 10 лет колонии за то, что во время стрима на своем ютьюб-канале он рассказал об убийстве мирных жителей в Буче. Почти пять месяцев политик находится в СИЗО. Перед началом процесса спецкор «Медузы» Светлана Рейтер задала Илье Яшину главные вопросы о войне, тюрьме и возможной эмиграции — а политик письменно на них ответил.
Ему вменяют пункт «д» части 2 статьи 207.3 УК о «публичном распространении заведомо ложной информации об использовании Вооруженных сил Российской Федерации». В указанном пункте говорится о распространении «фейков» по мотивам политической или идеологической ненависти в отношении социальной группы. Это карается миллионным штрафом, запретом занимать определенные должности или сроком до 10 лет колонии.
Поводом для возбуждения дела стал один из стримов на ютьюб-канале Яшин, где он говорил о массовых убийствах украинцев в городе Буча — событии, которое стало одним из главных свидетельств военных преступлений со стороны российских солдат. Предположительно, речь идет об эфире от 7 апреля, который набрал более миллиона просмотров.
В обвинительном заключении говорится, что Илья Яшин «испытывает неприязнь к политической системе в РФ, отрицает явную необходимость обеспечения безопасности РФ от внешних угроз и пресечения нарушений основополагающих прав граждан ДНР и ЛНР, понимает, что является публичным лицом, в связи с чем его деятельность вызывает повышенный интерес неопределенного круга лиц, а высказываемые личные утверждения воспринимаются ими как достоверные», а также что он «решил публично распространить под видом достоверных сообщений заведомо ложную информацию… с целью формирования в обществе негативного отношения к Вооруженным силам Российской Федерации и институтам государственной власти РФ».
— Жалеешь ли ты сейчас о том, что не уехал за границу?
— Наоборот — убедился в том, что все сделал правильно. Хотя не буду скрывать: в первый месяц под арестом мучили рефлексии и сомнения. Адаптация к тюрьме ни у кого не проходит просто. Ты просыпаешься утром, видишь решетки, мрачные стены и думаешь: какого черта я здесь делаю? Кому и что пытаюсь доказать?
Много раз представлял в мыслях альтернативную реальность, в которой я сел в самолет с билетом в один конец и покинул Россию. Прислушивался ко внутренним ощущениям и понимал, что я просто морально сломался бы за границей. Каждый день искал бы себе оправдание, раздражался, злился на собственное малодушие и был бы в совершенно разобранном психологическом состоянии. В конце концов мне стало очевидно: этой альтернативной реальности не существует. Я просто не смог бы уехать.
Да, изоляция и бытовые условия в тюрьме очень напрягают. Это не курорт. Но мне гораздо проще находить в себе силы, чтобы справиться с этим испытанием, чем жалеть и оправдывать себя в эмиграции. Держать удар психологически проще, чем бежать от драки.
— Что ты почувствовал, когда тебя задержали?
— Сильную тревогу. Меня взяли на выходе из спецприемника после пятнадцати суток административного ареста, и силовики старались создать максимально драматическую атмосферу. Автозак, бойцы спецназа в бронежилетах и балаклавах, оперативники ЦПЭ с болгаркой для выпиливания двери…
Опыт общения с такой публикой у меня есть, да и арест был вполне ожидаем, поэтому я довольно быстро взял себя в руки. Но когда меня привезли домой на обыск, стало грустно, конечно. Понимал, что в следующий раз уже не скоро окажусь в родных стенах.
В это время под окнами собирались люди, в том числе мои родители и друзья. Когда меня в наручниках вывели на улицу, я хорошо осознавал, что это начало новой и очень непростой главы моей жизни.
— Готовился ли ты к аресту? Оформил ли доверенность, продал квартиру?
— К аресту я начал готовиться фактически на следующий день после того, как Путин подписал пакет поправок к Уголовному кодексу, который журналисты назвали «законом о военной цензуре». Месседж государства был предельно понятен: либо заткнитесь, либо валите, либо сядете. Молчать и уезжать я не собирался, поэтому решил действовать рационально: взял лист бумаги и составил список дел, которые надо успеть завершить до того, как за мной придут. Оформить доверенность у нотариуса, закрыть кредит, собрать команду адвокатов… Постепенно ставил галочки напротив каждого из пунктов.
Очень рад, например, что успел привести в порядок здоровье. Смотрю, как сейчас мучается мой сокамерник после визитов к тюремному стоматологу, и думаю: хорошо, что заранее вылечил зубы. Но самое главное — я морально подготовил к своему аресту (насколько это вообще возможно) родственников и друзей. И очень благодарен близким за то, что они приняли мое решение. Хотя понимаю, что для мамы этот арест гораздо тяжелее, чем для меня самого. Тем не менее она держится очень достойно и всеми силами поддерживает меня вместе с отцом. Большое счастье, когда родители тебя не только любят, но еще и уважают.
Что же касается квартиры, то мне и в голову не приходило ее продавать. Зачем? Я же не собираюсь никуда уезжать. А из тюрьмы, надеюсь, когда-нибудь выйду.
— В каких условиях ты сидишь в СИЗО?
— У Бутырской тюрьмы специфическая репутация. Еще в царские времена сюда сажали бунтовщиков: одну из местных камер, в частности, занимал Емельян Пугачев. Советская власть отправляла сюда многочисленных диссидентов, ученых, писателей. Здесь же погиб и Сергей Магнитский.
Однако условия моего содержания вполне сносные. Меня держат в спецблоке, где заключенных более строго контролируют. Камера крошечная: девять квадратных метров я делю с тремя соседями. Но у меня хотя бы есть своя койка. В общих блоках «Бутырки» двадцатиместные «хаты» населяют по тридцать арестантов, и сидят там люди по очереди.
Дни здесь проходят рутинно. Около семи утра нас выводят в один из бетонных колодцев, оборудованных под прогулочный дворик. В некоторых из них есть турник, так что можно поупражняться. Потом проверка камер и завтрак. В первой половине дня пару раз в неделю меня навещают адвокаты. Время между обедом и ужином, а также вечера я, как правило, провожу за чтением или за работой. В основном пишу — готовлю тексты для своих соцсетей, отвечаю на письма, которые мне в большом объеме приходят в СИЗО, переписываюсь с журналистами.
Ощущение, что время в тюрьме пролетает очень быстро. Дни походят один на другой. Ты просыпаешься, делаешь глубокий вдох — и уже почти ночь. Ну а быт… Условия не самые комфортные, но я знаю, как тяжело сидят некоторые политзэки в России. Так что, наверное, грех жаловаться.
— Подсаживали ли к тебе кого-нибудь? «Прессовали» ли тебя?
— Была пара странных сокамерников в первые дни, когда меня еще держали в ИВС на Петровке, 38. Первый представился сержантом украинской армии и рассказал, что взорвал мост где-то в Брянской области. Он странно вел беседу и как будто вытягивал из меня слова одобрения подобных диверсий, ну то есть в логике российских властей оправдывал теракты. Впрочем, я в основном слушал и не говорил слов, которые можно было бы использовать против меня. Так что вскоре этого парня сменил пожилой мужчина, который заявил, что был арестован во время антивоенного митинга где-то на окраине Москвы.
Но это, насколько я могу судить, была настолько явная подсадная утка, что местами становилось просто смешно. Дед как бы невзначай поинтересовался, не платят ли мне иностранные спецслужбы. При этом растерялся, когда я спросил, по какой статье его задержали, и когда попытался уточнить подробности того самого митинга, в котором он якобы участвовал.
В общем, качество агентурной сети у наших силовиков оставляет желать лучшего. Какие-то артисты погорелого театра.
— Просили ли тебя дать показания на кого-то из ваших знакомых?
— Нет. На первом же допросе следователь и оперативники ЦПЭ прямо сказали, что понимают: никакого сотрудничества у нас не получится и они просто выполнят поручение начальства. Ну то есть доведут дело до суда. Должен признать, что вели они себя вполне корректно. Заявили даже, что понимают мою мотивацию и чисто по-человечески считают врагом, достойным уважения. Так что никаких оскорбительных сделок (типа «сдай товарища в обмен на домашний арест») мне и не пытались предлагать. Я это ценю.
— О чем ты больше всего сейчас жалеешь?
— Жалею разве что о собственной наивности. Мои соратники и я сам все время пребывали в иллюзиях и верили, что можно как-то фундаментально поменять путинскую систему цивилизованными методами. Вот мы сейчас соберем миллион подписей под петицией. Вот изберем пятьсот муниципальных депутатов. Проведем митинг или серию одиночных пикетов. Напишем статью или снимем ролик, в которых объясним все понятным языком. Еще немного поднажмем, и Путин сбежит, а «свобода нас встретит радостно у входа».
Как говорил Борис Немцов, мы каждый раз, на каждом историческом этапе недооценивали отмороженность этого человека и потому проигрывали. На митинги он отвечал мордобоем посреди городских улиц и арестами. За антикоррупционными расследованиями Немцова и Навального следовали убийства и покушения. А на вопрос о смене власти он ответил большой кровавой войной.
С другой стороны, я спрашиваю себя: а что нам надо было делать? Стать еще более отмороженными? Жечь, взрывать, убивать? Но это невозможно — мы не убийцы, мы из другого теста. Я знаю, что честно и последовательно делал все, что мог в условиях усиливающейся диктатуры. Но мне действительно искренне жаль, что это не принесло желаемого результата и моя страна скатилась в чудовищную мешанину из крови и грязи.
Илья Яшин на акции в поддержку независимых кандидатов в Мосгордуму, чьи подписи забраковал избирком. 15 июля 2019 года
Евгений Фельдман
— Что ты видишь из окна?
— Окна спецблока выходят на внутренний двор Бутырской тюрьмы. Пейзаж не очень веселый. Кирпичные обшарпанные стены. Решетки на окнах, через которые выглядывают арестанты. Высоченная стена с колючей проволокой, небо, тучи. Всю эту депрессивную [картину] оживляет разве что кот, который безуспешно пытается охотиться на голубей. В русской тюрьме, как оказалось, вообще на удивление много котов. Это радует.
— Сколько у тебя было допросов?
— Всего два, да и допросами их можно назвать с большой натяжкой. В день задержания меня доставили в главное здание СКР в Техническом переулке. После первого же вопроса следователя я пояснил, что не собираюсь ничего говорить, так как считаю дело заказным и политическим, а 51-я статья Конституции дает мне право не свидетельствовать против самого себя.
Следователь был явно готов к тому, что я займу такую позицию, и никак не возражал. Еще раз он предложил мне дать показания спустя три месяца, сразу после предъявления обвинения в окончательной редакции. Я вкратце изложил под протокол свое отношение к обвинению, и это позволило моим адвокатам приобщить к материалам дела объемные доклады ООН и ОБСЕ о военной агрессии Кремля против Украины, на которые я ссылался. Эти документы, содержащие многочисленные свидетельства военных преступлений, составили в итоге два тома уголовного дела.
— Сколько томов в твоем уголовном деле?
— Пять. Но кроме документов, приобщенных моей защитой, в основном там какая-то бессмысленная макулатура. Гора рапортов, переписка следователя с начальством, справки из ЦПЭ, пресс-релизы Минобороны, цитаты генерала [Игоря] Конашенкова и Марии Захаровой…
У меня сложилось впечатление, что руководству СКР было как-то неловко передавать в прокуратуру и суд один-два тома уголовного дела. Для группы из трех следователей по особо важным делам такой объем выглядел несолидно и легковесно — вот и начали запихивать в материалы все подряд.
Собрали, например, целую кипу административных протоколов, связанных с моими задержаниями на протестных митингах, за много лет. Здесь же — три судебных решения, когда меня штрафовали якобы за «дискредитацию» вооруженных сил РФ. Помнишь, я весной опубликовал фотографию 1963, кажется, года, на которой американские девушки-хиппи держали плакат против войны во Вьетнаме с лозунгом «Бомбить за мир — все равно что трахаться за девственность»? Все это попало в материалы уголовного дела.
Отдельно следователь изучил, что про меня пишут в интернете. В протоколе он так и описывает проделанную работу: открыл сайт «Яндекс», вбил в строку поиска «илья яшин депутат»… обнаружил статью в РБК, где Яшин критикует партию «Единая Россия»… выявил доклад Яшина с критикой в адрес главы Чечни Рамзана Кадырова…
Из всего этого следователь делает глубокомысленный вывод, что я «испытываю неприязнь к политической системе России и негативно оцениваю деятельность органов государственной власти». Такое вот страшное преступление.
Единственный документ в материале дела, заслуживающий внимания, — это экспертиза, которая представляет мнение работающего в СКР лингвиста. Этот специалист посмотрел мой ролик на ютьюбе и посчитал, что я «с помощью риторических приемов оболгал российскую армию». На основании такого мнения меня и хотят отправить в колонию на срок от пяти до десяти лет. Никаких иных доказательств моей вины в пяти томах уголовного дела нет.
— По чему ты сейчас больше всего скучаешь?
— Скучаю по нормальному человеческому общению. Я привык к активной и насыщенной социальной жизни. На воле каждый день с кем-то встречался, часто принимал гостей, обсуждал что-нибудь с друзьями и знакомыми. Сейчас близких мне людей я вижу разве что в коридоре суда, когда меня в наручниках заводят в зал. Заседания проходят в закрытом режиме, поэтому внутрь не пускают даже родителей.
Впрочем, мама и отец иногда навещают меня в тюрьме; это положено по закону. Мы разговариваем по телефонным трубкам через стекло с решеткой. А вот с друзьями приходится общаться исключительно по переписке. Уже привыкли, конечно; я за последнее время здорово прокачался в эпистолярном жанре. Но знаешь, как хочется иногда собрать всех за столом и просто поговорить о всякой ерунде?
И еще очень не хватает полноценных прогулок. Я люблю ходить пешком — в центре Москвы по бульварам, в Сокольниках, в Лосином Острове. А Мещерский лес мне вообще буквально снится ночами. Все-таки в крошечной камере тесновато. Возникает жажда воздуха и пространства.
— Когда ты был муниципальным депутатом, ты был главой призывной комиссии. Что входило в твои полномочия? За что тебя вывел из состава комиссии Сергей Собянин?
— В 2017 году меня избрали главой муниципалитета, а пост председателя районной призывной комиссии по закону прилагается к этой должности. Я мог отказаться, конечно. В этом случае во главе комиссии осталась бы моя предшественница из «Единой России», которой в военкомате были очень довольны. Она лично разносила повестки призывникам, вместе с полицией участвовала в рейдах на уклонистов и придерживалась весьма жестких милитаристских взглядов.
Илья Яшин (в центре) во время не согласованной с властями акции в Лермонтовском сквере. 24 декабря 2017 года
Сергей Савостьянов / ТАСС
Мой стиль работы, как ты понимаешь, сильно отличался. На первой же встрече с комиссаром у нас произошел конфликт, потому что он пытался добиться от меня обещания деятельно помогать в выполнении призывного плана. А я объяснял, что не ношу погоны и у меня иные приоритеты: защита прав призывников, контроль сотрудников военкомата, пресечение нарушений закона.
По сути, я взял на себя правозащитную роль. Разъяснял парням, какие документы надо собрать для оформления отсрочки, что нужно делать для прохождения альтернативной гражданской службы ну и так далее. Разумеется, план призыва из-за этого страдал, и на меня жаловались Собянину, который совмещает пост мэра Москвы с должностью главы общегородской призывной комиссии. В какой-то момент он попытался лишить меня полномочий из-за недовольства военных, но действовал совсем уж топорно, поэтому вскоре я смог вернуться на пост.
По итогу этой эпопеи в наш район пришел новый комиссар, с которым все-таки удалось выстроить рабочие отношения. Через пару лет он даже вручил грамоту с удивительной формулировкой: военкомат официально благодарит меня за то, что я не оставил его сотрудникам возможности нарушать закон. Это дословная цитата, я не шучу.
Так что вообще не понимаю, какие претензии ко мне могут быть по поводу работы в призывной комиссии. Я никого на войну не отправлял. Наоборот — помогал избежать службы тем, кто имел на это законное право.
Ну и кстати, сразу после 24 февраля наш совет депутатов полностью прекратил сотрудничество с военкоматом. Ни одной бумаги мы им не подписали, ни одного решения не завизировали. Насколько я понимаю, это одна из причин, почему сейчас из семи независимых депутатов нашего района двое сидят в тюрьме, а одна заочно арестована и объявлена в розыск.
— Многие политологи и сами политики говорят: для того чтобы российскому политику оставаться политиком, нужно оставаться в России. Чем сидеть лучше, чем не сидеть и продолжать какую-то деятельность?
— Нет ничего хорошего в том, чтобы сидеть в тюрьме. И поверь, я совершенно сюда не рвался. Да, наверное, можно оставаться политиком и за пределами России. У кого-то получается, хотя это очень сложно. Но я бы так не смог. Мне нужно стоять на этой земле и дышать этим воздухом, чтобы чувствовать свою страну. Это моя потребность.
Ну и скажу откровенно: я смотрел на некоторых уехавших коллег и представлял себя на их месте. Записывал бы ролики в какой-нибудь европейской студии, встречался бы в кафе с журналистами и хрустел французской булкой, выступал бы на эмигрантских конференциях. И меня бы просто выворачивало изнутри, потому что я знаю: мое место в России. Здесь мой дом и мои близкие, здесь то, что мне дорого, здесь мои сторонники и избиратели.
Я отстаиваю право жить в собственной стране, а тюрьма — цена, которую приходиться за это платить. Понимаю, что многим мой выбор кажется странным, и я никому его не навязываю. Но я действительно люблю Россию. Мне было бы плохо от осознания, что я сбежал и не могу вернуться.
— Тебе не кажется, что ты ошибся, оставшись в России?
— Тут нет правильного и неправильного ответа. Каждый решает сам для себя. Я точно знаю, что не мог поступить иначе. Несмотря на отсутствие физической свободы, у меня нет внутреннего конфликта. Тюремное заключение когда-нибудь закончится, а самоуважение останется.
— Еще один суперпопулярный тезис, который вспоминается при каждом политическом приговоре: «Они выйдут раньше, после конца режима». Откуда уверенность, что после Путина — даже если он, например, умрет в ближайшие годы — курс будет взят на либерализацию? Не кажется ли тебе, что это просто успокаивающая мантра для оппозиционеров?
— Я далек от мысли, что после ухода Путина все автоматически нормализуется. Он наломал много дров и оставит тяжелое наследие, так что, боюсь, нас ждет довольно мрачный период смуты. Разные силы будут бороться даже не за власть, а за форму и содержание будущего государственного устройства.
Вполне вероятно, на смену Путину попытается прийти военная хунта, и гражданам придется встать на ее пути, как это случилось в августе 1991 года. В общем, прекрасная Россия будущего сама себя не построит. Будет борьба, но я верю, что у демократического движения, которое я представляю, есть шансы победить. Просто потому что общество устало от агрессии и насилия, а мы в состоянии предложить людям мир и спокойное развитие.
— За оппозиционеров, которых сажают, мало кто выходит на улицы. Ты уверен, что людям в целом это важно? Или это уже воспринимается как часть картины: ну да, оппозиционеров сажают, на то они и оппозиционеры.
— Есть и фактор страха, и усталость, и психологическое выгорание. Все это не стоит сбрасывать со счетов. Но не забывай, что и сами оппозиционеры в момент ареста, как правило, воздерживаются от призыва к сторонникам выходить на улицу. Ну, по крайней мере в последние месяцы.
Знаешь, я чувствую довольно большую поддержку в Москве и других крупных городах. Думаю, люди могли бы откликнуться на мой призыв, но это вряд ли привело бы к моему освобождению. А вот хорошие ребята могли бы отправиться за решетку вслед за мной после задержаний на акциях протеста. Я такого не хотел. Мне кажется, сейчас надо особенно бережно относиться друг к другу.
— Как, на твой взгляд, мобилизация изменила диспозицию уезжать/остаться?
— После 24 февраля люди уезжали из России по моральным соображениям, а также из-за гипотетических рисков. Опасались, что страну накроет экономический кризис, что власть закроет границы, усилит репрессии.
После объявления мобилизации риски перестали быть гипотетическими и превратились в реальную угрозу. Война буквально пришла в дома россиян и начала забирать мужей, отцов, сыновей. Неудивительно, что это вызвало панику: граждане массово бежали за границу, просто спасая свои жизни.
Откровенно говоря, меня расстраивали очереди на границе и то, что люди предпочли бегство сопротивлению. Но по-человечески я хорошо понимаю эмоции и мотивацию тех, кто уехал. И понимаю, что бегство — это тоже форма протеста. Уехавшие хотя бы не побрели покорно в военкомат и по факту отказались убивать украинцев в угоду Путину.
— Если бы тебя не задержали, ты бы уехал после объявления мобилизации?
— Я бы никуда не поехал и продолжил публично выступать против войны. Лично для меня мобилизация ничего не изменила. Вполне вероятно, что мне пришла бы повестка. В этом случае я бы демонстративно отказался брать в руки оружие и ехать на фронт, в очередной раз называл бы эту войну преступной и незаконной, призвал бы ее остановить. Постарался бы своим примером мотивировать других. Ну в общем, скорее всего, меня бы посадили в тюрьму на три-четыре месяца позже, чем это случилось в реальности.
— Попал ли кто-то из твоих знакомых под мобилизацию? Что ты, сидя в СИЗО, знаешь о ходе «частичной» мобилизации?
— Нескольким знакомым пришли повестки в Москве, Петербурге, Екатеринбурге и Костроме. Но почти все к этому моменту уже были за границей.
Один из моих друзей, за спиной которого медицинский вуз с военной кафедрой, уехал еще в марте, сказав, что эта мясорубка точно приведет к массовой мобилизации. Как в воду глядел. Другой мой приятель, известный актер, получил повестку прямо на съемочной площадке. Но работодатель пробил ему «бронь», используя свои связи на высоком государственном уровне, так что на фронт артиста в итоге не отправили и оставили его в покое.
В общем, я даже из-за решетки вижу, что война, как это часто бывало в России, становится налогом на бедность. Насколько я могу судить, умирать отправляют в первую очередь тех, у кого нет денег и возможности уехать и за кого некому заступиться перед генералами в высоких кабинетах.
— Путин постоянно угрожает ядерным оружием. Ты еще веришь в какое-то хотя бы нормальное будущее для России?
— Конечно, верю. Если бы я утратил эту веру, то давно бы уже лишился мотивации, воли и сил. Иногда в шутку говорю: я оптимист, хотя у меня для этого нет никаких оснований.
Но на самом деле, если говорить серьезно, основания есть. Посмотрев на историю России, можно увидеть много крови, горя и жестокости. Веками наш народ загоняли в крепостное право и скотское состояние. А люди всякий раз сопротивлялись. Всегда находились те, кто в безнадежной ситуации и часто ценой собственной жизни расправляли плечи и выступали против. Несмотря ни на что, в духе нашего народа сохранялась тяга к свободе и справедливости. Эта тяга живет в нас. Ни царь, ни красные комиссары, ни генсеки, ни чекисты не смогли ее выжечь. Поэтому я верю, что в конце концов Россия станет свободной и справедливой.
Илья Яшин
Объявлен в России «иностранным агентом» (как и многие другие организации и люди). Имейте в виду, что во время войны с Украиной в России приняли новый закон: теперь «иноагентом» могут объявить кого угодно.
А точнее?
Яшина задержали вечером 27 июня во время прогулки в московском парке. На следующий день его арестовали за «неповиновение полиции». 13 июля политику предъявили обвинение по делу о «фейках» и отправили в СИЗО. C тех пор суд неоднократно продлевал срок ареста.
ЦПЭ
Центр по противодействию экстремизму.
Сергей Магнитский
Юрист Сергей Магнитский был арестован по делу об уклонении от уплаты налогов фондом Hermitage Capital. Свой арест Магнитский связывал с тем, что он разоблачил коррупционные схемы по возврату налогов. В 2009 году Магнитский умер в СИЗО.
ИВС
Изолятор временного содержания.
СКР
Следственный комитет России.
ОБСЕ
Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе.
Специальный блок в следственном изоляторе
Камеры для изоляции конкретных арестованных от остальных людей. Осужденный оппозиционер Андрей Пивоваров в интервью «Медузе» описывал это как «тюрьму внутри тюрьмы».
О чем речь?
Муниципальный депутат Алексей Горинов приговорен к семи годам колонии по делу о распространении «фейков» из-за того что называл войну войну. Преемница Яшина, глава Красносельского округа Москвы Елена Котеночкина — в розыске по статье о распространении «ложной информации» о российских военных (она находится за границей).