истории

«Клара и Солнце» — камерная и чистая сказка нобелевского лауреата Кадзуо Исигуро Об андроиде, который создан, чтобы дружить с подростком, но которого забывают (и это нормально)

Источник: Meduza

Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о новом романе британского писателя Кадзуо Исигуро «Клара и Солнце», который выходит в продажу 25 апреля. Книга нобелевского лауреата рассказывает историю андроида Клары, созданной для дружбы с подростками: в мире будущего дети учатся дома и искусственные друзья нужны им, чтобы не чувствовать себя одиноко. Рассказываем, почему «Клара и Солнце» скорее напоминает светлую сказку, чем предыдущие эпические работы автора.

Кадзуо Исигуро. Клара и Солнце. М.: Эксмо, 2021. Перевод Л. Мотылева

Присужденная в 2017 году Кадзуо Исигуро Нобелевская премия по литературе, в общем, не открыла миру ничего нового, но лишь зафиксировала очевидное: начиная с романа «Не отпускай меня» каждая книга писателя — это событие, причем (что в наши дни случается нечасто) не только литературное, но, шире, общекультурное и даже социальное. В 2005 году роман «Не отпускай меня» сформировал мощный тренд на полемику о границах человеческого (в мире, одновременно предвкушающем трансгуманизм и до смерти его боящемся, трудно придумать что-то острее). В 2015-м масштабный «Погребенный великан» разом всколыхнул в общественном сознании все проблемы, связанные с памятью — исторической, персональной, ложной, ускользающей, определяющей нашу личность, на несколько лет сделав эту тему чуть не магистральной как в литературе, так и в медиа. 

Логично было бы ожидать, что новый роман писателя «Клара и Солнце» продолжит ту же тенденцию на создание (или, если угодно, извлечение) глобальных интеллектуальных тенденций из чистого духа высокой словесности. Но вместо этого Исигуро делает нечто прямо противоположное — пишет камерную, нежную и чистую сказку в лучших традициях анимационной «Истории игрушек».

Вынесенная в заглавие героиня-рассказчица Клара — ИП, искусственная подруга, порождение новой реальности, в которой дети не ходят в школу, а учатся дома (эта деталь, судя по всему, появилась в романе Исигуро под влиянием коронавирусных ограничений). Для того, чтобы лишенные общества сверстников подростки не чувствовали себя слишком одинокими, родители покупают им кукол-андроидов, внешне похожих на детей и призванных помогать своим хозяевам в быту и скрашивать их досуг.

Однако домашнее обучение не единственная (и вовсе не самая тревожная) примета тотального обновления в мире Клары. Успехи в сфере автоматизации и роботизации породили глобальную безработицу, миллионы людей оказались на улице без средств к существованию. И единственный шанс человечества вырваться вперед в конкурентной борьбе с машинами — это «форсировать» собственных детей, генетически модифицировать их таким образом, чтобы естественный интеллект вновь превзошел искусственный. Но операция эта рискованная: многие дети после «форсирования» остаются инвалидами или умирают. И эта ситуация, как несложно догадаться, возлагает на родителей новую, гибельную в своей тяжести ответственность: оставить своего ребенка «как есть», лишив тем самым надежд на благосостояние и карьеру, или поставить под угрозу его жизнь и здоровье.

После долгого волнительного ожидания в витрине магазина (купят ли ее? будут ли хозяева с ней добры? справится ли она?) Клара обретает наконец дом и хозяйку — ею становится девочка Джози, хрупкая, порывистая и смешливая. Они счастливы вместе, но довольно быстро Клара понимает, что Джози из числа тех, кому не повезло в генетической лотерее: неудачное форсирование ее постепенно убивает. Кажется, что удержать девочку в мире живых не способны ни самоотверженное обожание матери, ни чистая детская влюбленность лучшего друга — мальчика Рика, одаренного, но не прошедшего форсирование и потому физически здорового, но обреченного на пожизненное прозябание. И тогда Клара решается на сделку: она, живущая на солнечной энергии и в прямом смысле слова одушевляемая солнечным теплом, уверена, что исцелить Джози способно только Солнце — достаточно лишь принести ему достаточно весомую жертву.

Первая ассоциация, возникающая в начале чтения романа, — это, конечно, позапрошлая книга Исигуро «Не отпускай меня», где также действовали «не совсем люди» — не андроиды, как в «Кларе и Солнце», но клоны, выращенные человечеством в качестве дешевого источника органов для трансплантации. На это же указывает и тема любви, которая вновь играет в романе роль спасительного якоря, дающего иллюзорное право на отсрочку неизбежного: подобно героям «Не отпускай меня», и Клара, и Рик, и мама Джози верят, что та, кого настолько сильно любят, просто не может, не имеет права умереть так рано. Что любовь и преданность — лучший оберег от смерти и зла. 

Считав эти знаки и распознав параллели, опытный читатель Исигуро, скорее всего, испытает небезосновательную тревогу: «Не отпускай меня» проходился по всем нашим болевым точкам с такой убийственной точностью, что повторение этого опыта видится одновременно и манящим (не всякий день книга вызывает настолько яркий эмоциональный отклик, далеко выходящий за пределы чисто эстетического переживания), и пугающим. Однако аллюзия это поверхностная и, как показывает дальнейшее чтение, неточная. Бояться нечего: больно не будет — во всяком случае, точно не будет так больно. 

В отличие от «Не отпускай меня», где главным инструментом воздействия на читателя было абсолютное подобие, фактическая неразличимость клонов и людей при впечатляющем и трагичном различии в их судьбах, в «Кларе и Солнце» Исигуро не очеловечивает свою героиню. Клара не девочка, облаченная в пластиковую плоть, но существо совершенно иной природы. Приметливая, любознательная и тонко чувствующая, она, тем не менее, ограничена своим функционалом: любить, помогать и поддерживать. В сущности, у нее нет персональных устремлений и желаний — весь ее мир вращается вокруг Джози. Для того чтобы подчеркнуть эту принципиальную инаковость, Исигуро задействует несколько вполне формальных приемов — так, к примеру, он наделяет свою героиню очень специфичной, совершенно не человеческой оптикой, причем не в переносном, а в совершенно буквальном смысле: Клара видит мир пиксельным сочетанием плоскостей разного цвета, которые не всегда просто сложить в опознаваемые трехмерные конструкции. 

Внутренний мир Клары также не похож на внутренний мир живого настоящего ребенка: ее психология — это, если так можно выразиться, плоскостная психология игрушки, унаследованная по прямой линии от милновского Винни-Пуха или кролика Эдварда из повести Кейт Дикамилло. Разница состоит лишь в том, что оживает Клара не ночью, как плюшевые леопарды и игрушечные зайцы в известном стихотворении Веры Полозковой, и не в воображении хозяина — ее наполняют жизнью Солнце и высокие технологии. Она не горюет, сталкиваясь с жестокостью, и не обижается на пренебрежение — в ее эмоциональном диапазоне просто нет места горю и обиде. Мы переживаем за нее, приписывая ей человеческие чувства (неслучайно одна из самых тяжелых сцен в романе — та, где заигравшиеся подростки ведут себя с Кларой откровенно дурно), но сама она не мыслит в таких категориях.

А раз Клара всего лишь игрушка, то и жертва, которую она приносит во имя Джози, не противоестественная и мучительная, как у клонов из «Не отпускай меня»: Клара рождена для этого, она больше ничего не хочет и не умеет. Ее создали для того, чтобы преданно служить хозяйке, некоторое время быть ею любимой, а потом оказаться ненужной, запертой сначала в чулане, а после на задворках памяти.

Таким образом, драма Клары — это, по сути дела, драма Винни-Пуха: ее Джози, ее Кристоферу Робину, тоже суждено однажды уйти от своей любимицы, и порождаемое этим чувство болезненно лишь отчасти — как болезненно все, что сопряжено со взрослением. Клара ограничена по своей природе, в ней не заложена способность к изменениям, и потому она уязвима в своей неизменности: ее удел — остаться трогательной и неподвижной механической константой на перроне, мимо которого с грохотом проносится поезд изменчивой, текучей органической жизни. И это печально, спору нет, но ни в коей мере не мучительно. Важная для Исигуро тема изначальной предопределенности на сей раз вновь разрешается в миноре, но миноре очень мягком, сдержанном, начисто лишенном трагического и надрывного пафоса двух его прежних вещей. 

В одном из своих интервью Кадзуо Исигуро рассказывает, что изначально писал «Клару и Солнце» для детей и планировал издать в большом формате и с картинками, но потом под влиянием жены и редактора отказался от этой идеи. Пожалуй, это решение было правильным: для детской книжки в «Кларе и Солнце» все же слишком много «взрослых» проблем, связанных с экологией, искусственным интеллектом, социальной напряженностью, ответственностью родителя за будущее ребенка и тому подобными вещами. Однако на сей раз они предстают в виде рассеянного света, дополняющего картину, но не отвлекающего внимание читателя от негромкой детской драмы, разыгрывающейся на авансцене. В мире конкуренции человека и машины история девочки и ее любимой куклы, спору нет, звучит не так, как в декорациях уютного сказочного Леса, высаженного для своих героев Александром Милном, но суть ее от этого не меняется — именно эту мысль, в сущности, и пытается донести до нас Кадзуо Исигуро. Взрослея, человек неизбежно теряет что-то важное, и потеря эта горька и вместе с тем нормальна независимо от антуража.

На фоне двух предыдущих эпически значимых, поистине симфонических романов Кадзуо Исигуро «Клара и Солнце» может показаться разочаровывающе локальным, едва ли не тривиальным в своей щемящей простоте. В самом деле, интонационно и концептуально новый роман Исигуро больше похож не на «Погребенного великана» или «Не отпускай меня», но на его куда более камерные и менее амбициозные по замыслу ранние вещи, такие как «Там, где в дымке холмы» или «Художник зыбкого мира». Но если отвлечься от собственных ожиданий, сформированных двумя последними книгами писателя, придется признать, что камерные пьесы для одного ломкого полудетского голоса удаются Исигуро ничуть не хуже, чем величественные симфонии. Более того, именно в них собственно литературное (а не философское, визионерское или, допустим, деонтологическое) мастерство автора проступает с особой ясностью и неоспоримой силой.