В понедельник, 22 июня, в Мещанском районном суде Москвы прошли заключительные прения сторон по делу «Седьмой студии», которое длится уже почти три года. Заседание шло почти десять часов — все это время судья Олеся Менделеева и спецкор «Медузы» Анастасия Якорева слушали позиции сторон и последние выступления обвиняемых.
В 11 утра перед залом заседаний в Мещанском суде толпятся журналисты. Вместе с ними композитор Александр Маноцков, директор Центра Мейерхольда Елена Ковальская и несколько актеров «Гоголь-центра», которые пришли поддержать обвиняемых. В самом зале приставы рассаживают людей с дистанцией около метра друг от друга — поэтому заметная часть людей вынуждена отправиться слушать трансляцию заседания в другой зал. Пока журналисты и слушатели рассаживаются, Кирилл Серебренников снимает зал на телефон, но уже через несколько минут судья Олеся Менделеева в черной плотной маске начинает заседание.
Позиция обвинения
Прокурор Михаил Резниченко говорит, что вина подсудимых доказана, они нанесли государству ущерб в 128 миллионов рублей, стоимость спектаклей была завышена, но проблем с Министерством культуры у них не было благодаря покровительству бывшего директора департамента поддержки искусства Минкульта Софьи Апфельбаум. А сами деньги обналичивались с ведома режиссера Кирилла Серебренникова. Прокурор ссылается на слова Элеоноры Филимоновой, помощницы бывшего бухгалтера «Седьмой студии» Нины Масляевой — хотя недавно она заявила о давлении следствия. Это не мешает опираться на ее показания, говорит Резниченко. Затем почти полчаса прокурор монотонно зачитывает несколько листов с описанием транзакций: даты и суммы, которые перечислялись из бюджета «Седьмой студии», а затем компаниям, которые занимались обналичиванием. Явно устав, он прерывается:
— Ваша честь, все ссылки приведены в тексте моей речи, наверно, не буду все это читать?
— Да-да, — оживляется судья.
Заключительная часть речи прокурора более эмоциональна, он даже начинает жестикулировать и уже не ссылается ни на чьи показания.
— Очевидна несостоятельность и даже некоторая комичность версии защиты, — говорит Резниченко. — Получается, что вышедшая из-под контроля бухгалтер «Седьмой студии» Масляева начала чуть ли не самостоятельно выводить с банковских счетов огромные суммы денег на счета знакомых индивидуальных предпринимателей. Во-первых, возникает вопрос: а зачем это нужно было Масляевой? Наверно, защита будет говорить, что затем, чтобы поживиться на тех самых комиссионных за обналичку, но каких-либо данных о том, что Масляева получала выгоду, нет и быть не может, потому что комиссия по показаниям свидетелей составляла 8–9%, как минимум 7% процентов уходило на уплату налогов, а были еще транспортные расходы, да и сами обналичиватели должны были что-то получить. Как же Масляевой удавалось проворачивать эти схемы под носом у опытных Итина и Малобродского? Как можно было не заметить уменьшение финансирования на 8–10%? Ответ один — все руководство «Седьмой студии» не только знало, но и было заинтересовано в этом. Ведь нет ничего проще чем сказать Масляевой: пойди на улицу Земляной Вал, там Альфа-Банк, сними денежные средства и возвращайся. Там пять минут идти. Нет. Они денежные средства возили из Санкт-Петербурга.
Толпа на входе в зал перед началом заседания по делу «Седьмой студии». 22 июня 2020 года
Максим Шипенков / EPA / Scanpix / LETA
По версии обвинения, аудиторская проверка, которая началась в «Седьмой студии» в сентябре 2014 года, была сделана, чтобы «замести следы» — потому что в октябре 2014 года из Минкультуры уволилась Софья Апфельбаум, «обеспечить прикрытие хищениям было уже некому» и пришлось срочно приводить в порядок документы. А заметать следы пришлось, потому что деньги на спектакли были похищены в составе организованной группы, подытоживает Резниченко. Он просит признать подсудимых виновными и назначить Серебренникову наказание в виде шести лет лишения свободы в колонии общего режима, Малобродскому — пять лет, Апфельбаум и Итину — по четыре года, лишить всех подсудимых возможности занимать административные должности на три года и удовлетворить гражданский иск о взыскании с них 128 миллионов рублей. Правда, оговаривается Резниченко, следствие установило, что подсудимые нанесли потерпевшей стороне — Министерству культуры — ущерб в 130 миллионов рублей, но эта сумма будет уточняться, и пока фигурантам вменяются в вину только 128 миллионов.
А в экспертизе было 129 миллионов
Серебренникову гособвинитель также просит назначить 800 тысяч рублей штрафа, Малобродскому — 300 тысяч, Апфельбаум и Итину — по 200 тысяч.
После прокурора Резниченко выступает представитель Минкультуры Людмила Смирнова — молодая рыжеволосая девушка в белой юбке и с зеленым рюкзаком. Она говорит, не снимая маски, так что ее плохо слышно, но в целом поддерживает позицию обвинения и считает, что стоимость спектаклей «Седьмой студии» была необоснованно завышена.
Позиция защиты
После прокурора выступает адвокат Апфельбаум Ирина Поверинова. Она говорит о том, что у ее подзащитной не было возможности влиять на выделение средств, а первые документы «Седьмой студии» она подписывала и вовсе по доверенности и по стечению обстоятельств, потому что ее начальник Алексей Шалашов был в отпуске, а его зам уволился. Апфельбаум не была наделена правом финансовой подписи, а департамент господдержки не должен был контролировать финансы, говорит Поверинова.
После нее выступает сама Апфельбаум. Она заметно переживает, говорит быстро и эмоционально. «У меня не было доверенности, не было права составлять конкурсную документацию, — перечисляет она. — У меня даже вертушки не было, я только на суде узнала, что у руководителей департаментов есть такая спецсвязь. Никак продвинуть проект я не могла». Апфельбаум говорит, что ее увольнение из Минкульта в октябре 2014-го и аудиторская проверка в «Седьмой студии» в сентябре того же года не могут быть связаны, потому что она сама узнала о своем увольнении только в октябре. «Меня вызвал в кабинет [министр культуры Владимир] Мединский и сказал: „Понимаете, Софья Михайловна, обстоятельства так складываются, что вы не можете больше работать“», — говорит Апфельбаум. При этом ни один свидетель не дал показания о том, что ей передавалось какое-то вознаграждение, указывает она: «Кажется, звучала фраза: „Сходи, отнеси коньяк в Минкультуры. Но я вообще коньяк не пью“».
Следующим выступает адвокат Юрия Итина Эдуард Лысенко. Он говорит о том, что, по версии обвинения, обналичивание приравнивается к хищению, а доказательств того, что обналиченные 130 миллионов рублей были потрачены не на проекты, в деле нет, как нет и доказательств, что обналиченные деньги вообще передавались кому-то из руководства «Седьмой студии».
После Лысенко выступает сам Итин. Он, в отличие от остальных, не пользуется никакими записями и говорит не больше 10 минут, сцепив руки за спиной.
— Я не могу себе простить, что уехал в Ярославль и не уделял должного внимания «Платформе», — говорит он. — Не было преступного деяния, была масса ошибок. Я не признаю вину в том виде, в котором она предъявлена. Это не значит, что я не совершал ошибок. Я корю себя за многое и чувствую себя ответственным и перед товарищами и перед собой, конечно, надо было уделять проекту больше времени.
После Итина очередь доходит до адвоката Малобродского Ксении Карпинской. Она говорит о том, что в деле не описан механизм хищения, в показаниях свидетелей обвинения нет подтверждений того, что обналиченные деньги кому-то передавались, а Минкультуры почему-то до 2017 года не считало себя потерпевшей стороной, а, наоборот, считало проект «Платформа» важным достижением.
Следующее выступление — самого Малобродского. Он говорит неспешно, много шутит, и судья улыбается ему. Он рассказывает про свой арест и то, как он был обоснован, и делает вывод — арестовать его нужно было, только чтобы надавить и получить нужные показания.
— Но бюрократические нормы требуют, чтобы задержание было обосновано, и тогда возникла справка об оперативно-разыскных мероприятиях, в которой оперативник категорически утверждал, что я совершил преступление, угрожаю свидетелям и консультируюсь с сотрудниками правоохранительных органов, и использую связи в правительстве. Два последних утверждения о связях в правительстве и правоохранительных органах — они как-то окончательно обезоруживают, — читает свою позицию Малобродский.
11 месяцев в СИЗО закончились для Малобродского ишемической болезнью сердца и несколькими госпитализациями, говорит он.
Потом выступает адвокат Серебренникова Дмитрий Харитонов. Его выступление самое длинное из всех.
— Есть группа, которая оговаривает Серебренникова, — говорит Харитонов. — Мотивы этого оговора очевидны — эта группа сама нарушила закон. Я называю эту группу «группа Масляевой». В эту группу входит сама Масляева, ее любовник Синельников, ее друг и коммерческий партнер Педченко и другие. В общем, ваша честь, это все свидетели обвинения. Эти лица и создали незаконную банду. Но их никто к ответственности не привлекает. Они молодцы. Но весь их оговор состоит в том, что Серебренников знал, что денежные средства обналичиваются, или давал об этом показания, или без Серебренникова вообще ничего не происходило.
Подробно о показаниях Масляевой
- Дело «Седьмой студии»: версия прокуроров «Медуза» прочитала обвинительное заключение и выяснила, что бухгалтер Нина Масляева рассказала следствию
- «Наша версия о том, что Масляева говорит неправду, подтвердилась» Суд вернул дело главного бухгалтера «Седьмой студии» в прокуратуру. Что это может значить?
Пока Харитонов говорит, несколько человек из слушателей уходят с заседания. Судья Менделеева резко прерывает Харитонова и говорит, что запрещает хождение по залу — и если еще кто-то выйдет, то она выведет вообще всех слушателей.
— Тогда друг на друга обижайтесь, — резюмирует судья.
Потом Менделеева несколько раз просит Харитонова говорить покороче:
— Вы посмотрите, Серебренников голову повесил, и Софья Михайловна почти спит, — уговаривает она защитника.
Серебренников говорит ей с места:
— Не волнуйтесь, ваша честь, зато я буду краток.
Почти через два часа, когда Харитонов заканчивает выступать, наступает очередь Серебренникова. Его речь действительно короткая, он не ссылается в ней на чужие показания или нестыковки в материалах дела, он говорит только о проекте «Платформа», его влиянии на искусство и театр и отношение к нему государства.
— Есть разные версии, почему вообще возникло «театральное дело». <…> Сейчас это не важно — важно, что мы сделали «Платформу» со всей ее многоукладностью, свободным перетеканием жанров, с необычностью, с яркостью и непривычностью, и она оказалась онтологически чужда всей системе культуры бюрократии, культуры лояльности. И теперь понятно, что это «пострадавшее» министерство — совершенно токсичная контора, которая в любой ситуации только предаст и подставит.
Он также признает, что бухгалтерия велась из рук вон плохо, и говорит, что не удивился бы, если бы разбирательство велось именно в этой плоскости — «как бухгалтеры обналичивали наши деньги через собственные фирмы».
Когда Серебренников заканчивает, один из слушателей начинает хлопать, но его никто не поддерживает, и он перестает.
Речь Серебренникова целиком
Последние слова
Судья предлагает перейти к репликам по поводу позиции обвинения. Это занимает не больше 30 минут — адвокаты и подсудимые делают несколько технических уточнений по датам и другим деталям. Прокурор Резниченко только один раз просит говорить ближе к делу, но больше в дискуссию не вступает. На часах уже около девяти вечера.
— Теперь последнее слово, — говорит судья.
Возникает легкое замешательство: кажется, что никто не ожидал, что прения закончатся сегодня и что сегодня же прозвучат последние слова.
— Последнее слово — это последнее обращение к суду перед тем, как судья удалится в совещательную комнату, — на всякий случай уточняет Менделеева.
Серебренников переспрашивает:
— Но я же правильно понимаю, что это в свободной форме?
Судья кивает. Серебренников говорит, что один из экспертов не учел в своих оценках мероприятие «Платформы», которое называлось «Конец прекрасной эпохи».
— Поэтому я в качестве дополнения прочту это стихотворение, — говорит Серебренников.
— От начала до конца? — с опаской переспрашивает судья
— Оно небольшое, — успокаивает ее Серебренников.
После этого он достает телефон и читает стихотворение «Конец прекрасной эпохи» Иосифа Бродского. Его мало кто слушает: прокурор смотрит в телефон, многие поправляют маски или смотрят на часы.
Вот это стихотворение
Потому что искусство поэзии требует слов,
я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, —
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, —
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто; туалеты невест — белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей —
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу —
да чешу котофея…
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем — все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе «Из зала суда»?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить — динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Следующее последнее слово — Софьи Апфельбаум. Она говорит совсем коротко:
— Прошу меня оправдать, поскольку я ни в чем не виновата. Хочу поблагодарить свою семью, свой театр, адвоката и всех, кто приходил в суд.
Следом выступает Итин. Он говорит о том, что не входил ни в какую преступную группу и не обсуждал никакие преступные замыслы, но за последние три года из-за «театрального дела» потерял любимую работу в театре.
— Гособвинение смотрит на мир через призму УК, но я не теряю надежду, что судья смотрит на мир иначе и видит в человеке в первую очередь человека, я не теряю надежды, что все сомнения должны толковаться в пользу обвиняемых, — говорит он.
Кирилл Серебренников выходит из здания Мещанского суда Москвы после заседания по делу «Седьмой студии». 22 июня 2020 года
Валерий Шарифулин / ТАСС / Scanpix / LETA
Малобродский в последнем слове благодарит тех, кто не усомнился в его честности.
— Я не прошу учитывать мой возраст, состояние здоровья и обстоятельства моей вины. Нет в этом необходимости, поскольку я уверен в своей абсолютной непричастности к преступлению, — говорит он. — Но от приговора зависит не только моя личная свобода, абсурдность обвинения ставит вопрос о перспективах для всех нас, особенно для тех молодых людей, которые стали изумленными свидетелями «театрального дела».
Все последние слова укладываются в 15 минут. Судья Менделеева объявляет, что приговор будет озвучен 26 июня в 11 часов.
Юрий Итин
Бывший гендиректор «Седьмой студии», один из подсудимых по ее делу.
Алексей Малобродский
Бывший генеральный продюсер «Седьмой студии», один из подсудимых по ее делу.
Вертушка
Разговорное название аппаратов закрытой партийной и правительственной телефонной связи в СССР, а позднее — аппаратов спецсвязи в России.
Валерий Синельников
Один из подрядчиков «Седьмой студии», занимавшийся обналичиванием денег.
Валерий Педченко
Один из подрядчиков «Седьмой студии», занимавшийся обналичиванием денег.