истории

«Это худший сценарий интенсивной терапии, что я видел за свою карьеру» Нью-йоркский реаниматолог о том, как борются с коронавирусом американские врачи — и к чему нужно готовиться российским

Источник: Meduza

По данным Университета Джонcа Хопкинса, в Нью-Йорке, который стал центром распространения коронавируса в США, в результате эпидемии за последние недели умерло более 1300 человек. Очевидцы сообщают о перегруженных больницах и хаосе в системе здравоохранения. Журналист Дмитрий Вачедин по просьбе «Медузы» поговорил на условиях анонимности с реаниматологом одной из городских больниц Нью-Йорка о том, почему город оказался не готов к эпидемии, как врачи с ней справляются и к чему стоит готовиться их российским коллегам.

Все материалы «Медузы» о коронавирусе открыты для распространения по лицензии Creative Commons CC BY. Вы можете их перепечатать! На фотографии лицензия не распространяется.

— Что происходит в Нью-Йорке? Есть ощущение, что его здравоохранение захлебнулось в борьбе с коронавирусом, это так? 

— Пока не захлебнулось, но в процессе. Скажем так, мы довольно долго жили в предсказуемом медицинском мире. Мы примерно знали, как ведет себя большинство болезней, в какое время ожидать поступления пациентов с теми или иными проблемами. Конечно, случается ураган или события вроде 11 сентября, но в целом медицина очень предсказуема. Когда она связана с экономикой, как в США, обычно спрос и предложение идут вместе — вот у нас есть Х пациентов в год и соответствующее количество того, что им нужно. Когда вдруг на больницы буквально в течение нескольких дней сваливается такое количество тяжелых пациентов, подготовиться к этому невозможно. Моя первая тяжелая пациентка с COVID-19 была 7 марта. Сейчас их больше 40.

— Тяжелая ситуация возникла из-за количества пациентов или из-за сложного течения болезни?

— И то и другое. На самом деле мы примерно представляли течение болезни. Но наши глаза были затуманены данными из Китая, из Кореи, из Японии, где все было более-менее хорошо. Глаза открылись, только когда это началось в Италии, и у нас оставалась всего пара недель, чтобы как-то среагировать. Болезнь протекает ужасно тяжело. То есть у тех пациентов, у которых она протекает тяжело, это реально худший сценарий интенсивной терапии из тех, что я видел за почти десять лет своей карьеры.

— Разве в Китае все было хорошо? 

— В Китае мы смотрели на абсолютные цифры. 80 тысяч заболевших на 60-миллионную провинцию. Какая ерунда! Нам казалось, что уж с этим мы справимся. Понимаете, Нью-Йорк уже переплюнул китайские цифры. В итоге мы довольно больно упали и сделали вывод, что даже чтобы стать Китаем и Кореей, нам надо трудиться. А мы решили, что если мы не будем делать ничего, то у нас будет все то же самое.

— Объединяет ли что-то регионы, в которых вспыхнули очаги — Китай, Италия, США, — или это случайность? 

— Тут много теорий. Есть теория широты — что все очаги с плохим течением болезни происходят на одной широте. Температурная — что именно в этих регионах в это время года идеальная температура для распространения вируса. Социальная — о скученности населения. Все эти теории имеют право на существование. Понимаете, это экстраординарная ситуация, когда мы имеем дело с болезнью, которая совсем не изучена. Большинство пациентов, которые поступали до этой ситуации, были предсказуемыми — мы знали, что это за болезнь, ее смертность, у нас была куча гайдов от ведущих специалистов о том, как правильно лечить. Сейчас мы оказались в мире абсолютного незнания.

— Правильно я понимаю, что сейчас во всех больницах идут похожие процессы? Все одновременно изобретают велосипед. Ищут методы лечения с нуля.

— Да, именно с нуля. Мы привыкли к тому, что любое лечение влечет за собой серьезную клиническую статистику, серьезные рандомизированные исследования. Сейчас у нас нет времени ни на какие исследования. Мы пробуем все, что угодно. Все, что хоть теоретически подходит по патофизиологическим механизмам. И смотрим на результаты. К сожалению, делаем ошибки.

— Дают ли положительный эффект какие-то экспериментальные препараты? Например, ремдесивир? 

— К сожалению, получить ремдесивир для пациентов сейчас очень трудно. Все больницы за ним охотятся. У двух пациентов, которым мы даем ремдесивир, наблюдается улучшение, но, понимаете, по двум пациентам сказать о положительной динамике очень сложно.

— Насколько я понял, прошлая неделя была для врачей довольно кошмарной. Сейчас ситуация получше?

— Вы знаете, да. Но мы пережили жуткие пять дней. Я, естественно, состою в куче обсуждений с другими реаниматологами, у меня друзья по всему Нью-Йорку. Судя по всему, последние пять дней, по понедельник включительно, были сами страшными. Вторник был легче. Сегодня посмотрим (разговор происходил в среду, 1 апреля, — прим. «Медузы»).

— Поток пациентов продолжает расти?

— Продолжает, но есть данные, что тяжелых стало меньше. Мы в Нью-Йорке сейчас делаем огромное количество тестов, тестируем в день больше пациентов, чем за все время протестировали в Южной Корее. Судя по всему, количество пациентов, которым требуется искусственная вентиляция легких, постепенно устанавливается, то есть не растет пока. Но это только данные нескольких дней.

— Правда ли, что среди пациентов неожиданно много молодых людей, которым требуется искусственная вентиляция легких?

— Мне кажется, это было ожидаемо. К сожалению, есть молодые люди, к сожалению, их достаточно много. Мы видим молодых и теоретически здоровых людей с тяжелым течением.

— Аппаратов для искусственной вентиляции легких достаточно? На этот счет есть разные мнения.

— Да, мы получили партию хороших, надежных аппаратов. Этот вопрос у нас пока что не стоит. Я знаю, что многие больницы получили помощь от федерального правительства. И есть другие пути, есть университеты, где аппараты используются для обучения студентов. Их все реквизировали. Говорят, в ветеринарных клиниках есть много аппаратов для вентилирования крупных животных, которые вполне подойдут. Tesla переоборудовала завод для производства вентиляторов — есть шансы, что новые машины начнут производить довольно быстро.

— Есть ли случаи заражения среди врачей?

— Да, есть врачи больные, к сожалению, есть и тяжелобольные. Есть бессимптомные. При этом мы не знаем, заразились ли они на работе от пациентов или заразились, потому что живут в городе, где, судя по всему, болеет каждый третий, а то и каждый второй.

— Зараженные врачи работают?

— Бессимптомные — да. С маской. С максимальными предосторожностями. Это выбор личный, можно отказаться, но вообще врачей у нас в больнице мало. Семь человек на три реанимации. Всем, кто может, приходится работать. В тяжелом состоянии никто, естественно, не приходит.

— Есть что-то, что вас удивило в течении болезни?

— Мы не ожидали, что этих пациентов настолько сложно ввести в медикаментозный сон. Когда пациент на искусственной вентиляции, если он не спит под наркозом, он борется с «вентилятором», выдергивает трубки и катетеры. Но, как выяснилось, ввести его в медикаментозный сон намного сложнее, чем с другими болезнями, во всяком случае, по моим наблюдениям. И в выходные у нас закончились все седативные препараты, просто потому, что никто не ожидал, что столько их понадобится.

— Некоторые нью-йоркские врачи рассказывают, что просят пациентов с коронавирусной инфекцией лежать на животе. Зачем? 

— Людям легче дышать из-за улучшения механических свойств диафрагмы. Улучшается дренаж воспалительной жидкости, которая заполняет легкие. Требуется меньше кислородной поддержки. Чтобы делать это на «вентиляторе», нужен очень четкий подход, это не так просто. Но пока до этого не дошло, сказать человеку лежать на животе — в принципе, проблем нет. Некоторые соглашаются, но многие говорят, что им неудобно, тяжело и неприятно. К сожалению, это борьба. Приходится объяснять, что это может дать им шанс не оказаться на ИВЛ, что гораздо тяжелее, чем полдня полежать на животе.

— Правда ли, что на фоне коронавируса исчезли почти все другие болезни?

— Это некоторое преувеличение, но не слишком большое. За неделю мы увеличили количество реанимационных коек на 100%, сами пока не понимаем, как будем этим жонглировать, но при этом пациентов без коронавируса у нас единицы. А ведь раньше реанимация была заполнена другими болезнями. Думаю, сейчас люди сидят дома и не так часто вызывают скорую помощь. Огромное количество людей, которые были нашим контингентом — пожилые, тяжелобольные, из домов престарелых, — поступили с коронавирусом. То есть группа риска почти полностью получила коронавирус.

— Ожидаете ли вы подобной ситуации в российских больницах? Что вы посоветуете делать российским коллегам?

— Вы знаете, я бы сказал — просто никому не выходить из дома. Это очень серьезно, никаких шуток. Если все это начнется, важно заранее раздавать четкие планы: что и как мы будем делать. Как мы решаем вопросы со средствами защиты? Кто интубирует пациента? Этим врачам нужны лучшие средства защиты. Кто доставляет лекарства? Лекарства при этой болячке уходят с огромной скоростью, мы просто не успеваем бегать в аптеку за новыми мешками… Это реальная ситуация, она очень тяжелая. Я тоже, в общем, в это не верил еще в феврале. Если пронесет и над вами будут смеяться — ничего страшного. Ради этого все и делается, чтобы над вами потом посмеялись, сказали, что вы идиот, нагнали панику и из-за вас мы пропустили несколько важных вечеринок.