Я хочу поддержать «Медузу»
Heidi Levine / SIPA Press / Scanpix / LETA
истории

«Даже мертвые не были в безопасности» Годовщина Бучи. Интервью фоторепортера Хайди Левин: она одной из первых попала в освобожденный город — и смогла зафиксировать кошмарные последствия российской оккупации

Источник: Meduza

Ровно год назад, 1 апреля 2022-го, мир увидел первые фото- и видеосвидетельства массовых убийств в Буче. Кадры из небольшого городка под Киевом, из которого незадолго до этого отступили российские войска, потрясли многих людей — и стали главным символом жестокости россиян на этой войне. Кажется также, что именно Буча стала настоящей точкой невозврата в отношениях двух народов, которые прежде называли «соседскими» и «братскими». Фоторепортер Хайди Левин оказалась одной из первых журналисток, побывавших в освобожденной украинцами Буче. Спецкор «Медузы» Лилия Яппарова поговорила с ней о том, что она там увидела и почувствовала. Материал проиллюстрирован снимками, сделанными Хайди Левин.


Хайди Левин, фотограф

— Где вы застали начало войны?

— Я из Израиля — и снимаю войну уже больше 35 лет: палестино-израильский конфликт, Балканы, Косово, Ливия, Грузия [в 2008 году]. Но в Украине я оказалась впервые: приехала 20 февраля [2022-го], за четыре дня до российского вторжения, и с тех пор не уезжала. Только раз в полтора месяца делаю короткие перерывы, ухожу на эмоциональный детокс: такие правила у The Washington Post, для которых я освещаю этот конфликт.

Ночью 24 февраля [2022-го] мы с коллегой поднялись на крышу нашей гостиницы, чтобы увидеть, что происходит в городе, — но ничего не смогли разглядеть. А наутро Киев моментально обложился мешками с песком, вооружился блокпостами.

На следующие сутки я уже снимала один из первых авиаударов по жилому дому, потом — похороны его жильцов. Потом — женщин в подвале роддома и детскую больницу, всех пациентов которой тоже переместили в бомбоубежище под зданием. У некоторых детей не хватало сил сидеть — их, не отсоединяя от капельниц, укладывали прямо на спальных мешках.

[В те дни] мы с коллегами тоже паниковали [как и местные жители]. Непонятно было, дойдет ли российская танковая колонна до Киева — или все-таки нет. Было много разговоров об эвакуации — и если придется, то куда? И как?

Дети и женщины в подвале киевской больницы «Охматдит». 1 марта 2022 года

Heidi Levine / The Washington Post / Sipa Press / Scanpix / LETA

— Вы тогда, в марте 2022-го, задумывались о том, что происходит в Буче?

— Мы понимали, что там происходит что-то ужасное, но не могли туда попасть. Над Бучей поднимались клубы черного дыма; по дороге, ведущей из города в соседний Ирпень и в Киев, бежали люди. Одна из женщин шла, рыдая и размахивая белым флагом, — очевидно было, что она пережила ад.

Беженцы из Бучи и Ирпеня. 10 марта 2022 года

Heidi Levine / The Washington Post / Sipa Press / Scanpix / LETA

На той же дороге лежало чье-то тело. Я сняла его только издалека, не могла подобраться ближе: украинские солдаты предупредили нас о снайперах. К тому моменту я уже понимала, что российские войска не обращают внимания на наши жилеты с надписью «пресса». Когда я в начале войны проезжала село Горенка под Киевом, кто-то выстрелил прямо в мою машину. Там же в марте [2022-го] погибли оператор и продюсер телеканала Fox.

— Что вы увидели, когда смогли попасть в Бучу?

— Это была бойня. Большинство фотографий, которые я там сделала, никогда не будут опубликованы. Они слишком шокирующие.

Уже на подъезде [к городу] мы увидели обугленные тела российских солдат в окружении подорванных бэтээров. У одного был расколот череп, другого разорвало пополам. А недалеко на обочине лежал гражданский. Кажется, он погиб, когда возвращался в город с раздобытой где-то едой. Все эти авоськи так и остались лежать вокруг него.

Тело жителя украинского села Мощун. 30 марта 2022 года

Heidi Levine / Sipa Press / Vida Press

Разрушенное во время боев село Мощун. 20 марта 2022 года

Heidi Levine / Sipa Press / Vida Press

Я постоянно чувствовала запах горелой плоти. Посреди кольцевой развязки мы увидели целую семью, погибшую, видимо, при авиаударе — так невероятно сильно они обгорели. Полиция расставила у тел пронумерованные таблички — и только по ним я поняла, что здесь лежат шестеро. Сколько взрослых, а сколько детей, я разобрать так и не смогла. 

За свою карьеру я видела много мертвецов, и некоторые из них выглядят почти умиротворенно. Но убитые в Буче напомнили мне погибших, которых я снимала в Ливии: по их лицам (если голова оставалась на месте) было понятно, что они умерли чудовищной, мучительной смертью. 

— Как вы работали в первые дни после освобождения города?

— В первые дни по городу бродили только журналисты и украинские солдаты, и это само по себе уже было опасно. Перед отступлением российские войска успели заминировать даже тела погибших. Я видела одно такое: когда взрывчатку обезвредили и следователи смогли осмотреть убитого мужчину, оказалось, что все его тело превратилось в один большой синяк. После пыток ему выстрелили в сердце.

Просчитать, где ты наткнешься на следующее тело или захоронение, было невозможно. Когда мы с коллегами обменивались информацией, это звучало буквально так: «Иди вниз вон по той улице — по правой стороне будет зеленый забор, там во дворе есть погибшие». Многих жителей Бучи не удается отыскать до сих пор; никто не знает, что с ними, были ли они где-то здесь похоронены. Город окружен лесами, которые почти невозможно прочесать целиком.

Внутри одного из домов я нашла тело подростка — он лежал у подножия лестницы в спортивном костюме и белых кроссовках; ноги ему связали его же собственными шнурками. Кровь вокруг его рта, глаз и носа давно запеклась. Рядом валялась какая-то оранжевая веревка — не знаю, для чего ее использовали.

По поводу одной из моих фотографий в The Washington Post созвали целое совещание: решали, публиковать ее или нет. Это был снимок обезглавленного мужчины: его почерневшая от разложения голова лежала в полушаге от трупа. Там же был и второй погибший — и тоже с глубокими порезами на шее.

Местные рассказали нам их историю: сначала российские солдаты вели себя с ними дружелюбно, даже рассказывали про свою семейную жизнь, но однажды вечером объявились смертельно пьяные — и обезглавили обоих мужчин. Я раньше такого не видела. Мне это напомнило убийство [журналиста] Дэниела Перла, которого [в 2002 году] казнили пакистанские боевики. [Мой] снимок в итоге опубликовали только на сайте газеты — для печатной версии фото показалось слишком жестоким.

Мы пытались реконструировать, что происходило в Буче в месяц российской оккупации: кто-то из местных рассказывал, что «в этом сарае держали людей, которых потом убили»; кто-то просто сообщал, что «мой муж пропал». Полиция, как и мы, собирала свидетельства по крупицам.

В какой-то момент местные жители рассказали нам про российский лагерь, укрытый в окружающем Бучу лесу. Мы отправились на место вместе с полицией и нашли там пустые ящики из-под боеприпасов, остатки пайка — и тело мужчины, завернутое в одеяло и полиэтиленовую пленку. Его убили выстрелом в голову непосредственно перед отступлением. Когда на опознание привели жену погибшего Юлию, она попросила нас ее не снимать.

— Заходили ли вы на территорию баз, оборудованных российскими войсками внутри города?

— Да, и за [одним из этих] зданий мы нашли тела восьми мужчин, которые были казнены российскими военными — это было потом доказано в расследовании The New York Times. Некоторым перед смертью связали руки за спиной. Но не всем — и рука одного из погибших, как будто в жесте утешения, лежала на щеке другого. Может быть, они просто так упали, когда их застрелили.

Тела восьми жителей Бучи, казненных российскими военными. 3 апреля 2022 года

Heidi Levine / The Washington Post / Sipa Press / Scanpix / LETA

Еще нам показали подвал, который использовали как пыточную. Было темно, полиция освещала помещение фонариками. На полу и стенах я увидела кровь. Там я встретила 44-летнюю [местную жительницу] Викторию Верду: она попросила полицию отвести ее на место, где погиб ее муж, чтобы увидеть все собственными глазами. Она горько плакала. 

В здании, где базировались российские силы, осталось много пустых бутылок. Были ли эти солдаты постоянно пьяны? Что должно происходить в голове человека, чтобы он устроил такую бойню?

— Что вам рассказали люди, пережившие оккупацию?

— Когда мы только заходили в город, шел снег, было очень холодно — но все остававшиеся в Буче люди высыпали из своих разрушенных домов. У них месяц не было связи с внешним миром. Многие из них видели и слышали, как убивали их соседей. Или наблюдали из окон, как ни за что — не задав ни единого вопроса, даже не окликнув, — расстреливают прохожих и велосипедистов. Каждый в Буче боялся расправы. Я видела даже прошитые пулями машины со знаком «Дети». Тел внутри не было.

72-летняя [жительница Бучи] Лариса Савенко, подняв кулаки в воздух и почти крича, рассказала нам, как российские бэтээры трое суток, с 5 по 7 марта, стояли в ее дворе. Как пятеро мужчин — все вооруженные — вошли в ее дом и забрали все телефоны, добавив, что Ларисе «еще повезло: другие с ходу бы вас, бабушка, расстреляли».

Соседей Ларисы, как она говорит, солдаты посреди ночи выкинули из их собственных домов в частном секторе — им пришлось жить в хлеву вместе с тремя собаками и пятью кошками. Военные даже запретили им разжигать костер.

Стрельба не прекращалась ни на секунду. Еще солдаты проводили «постановочные казни». [Местный житель] Андрей Забарило рассказал мне, что пережил такое: военные сказали ему и его соседям лечь на землю — и выстрелили в землю в 20 сантиметрах от их голов.

Украинские солдаты в освобожденной Буче. 3 апреля 2022 года

Heidi Levine / The Washington Post / Sipa Press / Scanpix / LETA

— Как жители Бучи умудрялись хоронить погибших в условиях военных действий?

— Я видела такие могилы. Одного мужчину его соседи закопали просто во дворе: вместо надгробного камня положили две цементных плиты и одеяло, а сверху водрузили фарфоровый заварочный чайник. По православной традиции, как мне объяснили, душе в первые дни после смерти еще нужно что-то есть и пить — а другой еды в доме, видимо, не было.

Другую могилу, которую мне показали, разрушило авиаударом — и стало видно тело. Даже мертвые в Буче не были в безопасности.

— Как проходила начавшаяся после освобождения города эксгумация?

— Я видела, как начали эксгумацию огромной братской могилы за храмом Андрея Первозванного. Запах был чудовищным. Все происходило очень медленно: это ведь сложно — поднять тело из земли, не нанося ему дальнейших повреждений. Я отчетливо помню руку женщины, едва выглядывающую из-под наваленного сверху песка. Смотреть на это было невыносимо даже через объектив.

Братская могила у храма Андрея Первозванного в Буче. 5 апреля 2022 года

Heidi Levine / Sipa Press / Vida Press

Поднятые из братской могилы в Буче тела. 8 апреля 2022 года

Heidi Levine / Sipa Press / Vida Press

Все эксгумированные тела относили на бучанское кладбище: полиция принимала останки, укладывала их на земле, делала заметки, есть ли следы пыток. Я попыталась сосчитать тела, но просто не смогла. Свободного места быстро стало не хватать.

Все это напомнило мне снимки, оставшиеся от Второй мировой. Как будто это она, Вторая мировая, и есть — только фотографии цветные. Я еврейка и знаю об ужасах Холокоста от переживших его родственников. Исторические ошибки такого масштаба должны были нас чему-то научить — но этого как будто не произошло. Да, Международный уголовный суд выдал ордер на арест Владимира Путина — но будет ли он арестован? Вероятно, нет. 

— С марта 2022-го вы неоднократно возвращались в Бучу, продолжали работать. Это был ваш личный профессиональный выбор?

— Да, это был мой выбор как журналиста. Я до сих пор считаю, что мы должны сфокусироваться на Буче, что эту историю нельзя отпускать. Свидетельства очень многих преступлений еще не обнаружены. Многих пропавших так и не нашли. Многих из эксгумированных до сих пор не могут опознать. И это уже через год после освобождения города.

— Как на вас повлияла работа в Буче?

— Во время съемки я представляла, что я судмедэксперт. Это такой ментальный трюк — уловка, которой я научилась давным-давно, еще в Газе. Я как будто переключаю мозг в режим следователя, чтобы эмоции меня не захлестнули.

В моменте это помогает. Но когда я возвращаюсь в номер, к своему ноутбуку, чтобы разобрать снимки и сделать подписи к фотографиям, становится тяжело. Помню, как в 1990-е я впервые снимала последствия устроенного смертником взрыва — и начала плакать, только когда увидела свои негативы. Они меня просто уничтожили.

Полгода назад я усыновила котенка, ее зовут София — и она теперь всегда со мной. Это для меня способ начать хоть как-то справляться.

— Отличается ли эта война от других, на которых вы работали?

— Я видела много жестокости. В Ливии я снимала место, где заживо сгорели 50 человек. От них остались только кости. Но Россия и Украина — это ведь не Ливия, правда? И воюют здесь не ближневосточные наемники или африканские боевики.

Изнасилования, пытки. В Запорожье я снимала похороны ребенка, которому даже двух дней не было! Мне трудно понять, как российские солдаты могли оказаться настолько бесчеловечными. Может быть, у меня есть все эти ложные ожидания, но разве профессиональные военные не должны быть более сдержанными? Хотя бы настолько, чтобы воздержаться от изнасилований и пыток?

— У вас есть гипотеза, почему последствия оккупации оказались настолько чудовищными?

— Я даже не могу представить, что в голове у человека, который творит такое. Честно. И не понимаю, как российские военнослужащие — без разницы, совершали ли они преступления сами или просто были их свидетелями, — с собой уживаются. Как им хватает духу посмотреть на себя в зеркало.

— Кремлевская пропаганда продолжает настаивать, что военные преступления в Буче — это «постановка». Многие в России с этим соглашаются: им трудно поверить, что российские солдаты убивают и пытают гражданских. Что бы вы им сказали как свидетель произошедшего в городе?

— Пропитавший Бучу запах смерти, сотни тел, тысячи выживших и скорбящих — такое не подделать. Конечно, принять, что твои соотечественники, твой собственный сын или муж сотворили такое, что они собственными руками написали одну из самых жутких страниц современной истории — фантастически тяжело. Но если ото всего этого отвернуться, ужас никуда не денется. И свидетельства из Бучи никуда сами собой не пропадут.

Виновные должны быть наказаны. Я всегда считала себя прежде всего фотожурналистом. Но теперь надеюсь, что мои снимки смогут быть использованы для расследования военных преступлений.

— Помогает ли вам осознание того, что фотографии, сделанные в Буче вами и вашими коллегами, помогли обеспечить Украине беспрецедентную международную поддержку?

— Я понимала, что Буча станет символом всех этих чудовищных преступлений. Что никто в мире больше не сможет сказать, что «просто не знал» о происходящем в Украине. Даже в России есть способы подключить VPN.

Но фотографии из Бучи не остановили эту войну. Иногда я думаю, что лучше бы я никогда их не снимала. Порой хочется просто стереть их все. Взять жесткие диски — и выбросить в море.

Беседовала Лилия Яппарова

Magic link? Это волшебная ссылка: она открывает лайт-версию материала. Ее можно отправить тому, у кого «Медуза» заблокирована, — и все откроется! Будьте осторожны: «Медуза» в РФ — «нежелательная» организация. Не посылайте наши статьи людям, которым вы не доверяете.