истории

«В России у меня была театральная семья. Теперь мне безразлично, что с ними происходит» Интервью латвийского режиссера Алвиса Херманиса — о визах для россиян, Горбачеве (и, конечно, телеканале «Дождь»)

Источник: Meduza

Лидер Нового Рижского театра латвийский режиссер Алвис Херманис в 2022 году стал одним из наиболее бескомпромиссных критиков России (и сторонников Украины) в западном культурном сообществе. Он изменил репертуарный план театра, чтобы выпустить две премьеры о российско-украинской войне, обеспечил работой актрису Чулпан Хаматову (она не вернулась в РФ, когда началось вторжение) и запретил московскому Театру наций использовать свою фамилию в рекламе спектакля «Рассказы Шукшина». 9 августа Херманис неожиданно обрушился с критикой на телеканал «Дождь», который с 18 июля возобновил вещание в том числе из Риги, и даже призвал латвийские власти закрыть его местную редакцию. В тот же день режиссер высказался и по одной из самых резонансных тем последней недели: по его мнению, россияне, которым дома грозила опасность, «уже покинули страну» — а значит, выдавать в РФ латвийские визы больше незачем. По просьбе «Медузы» журналист Антон Хитров поговорил с Херманисом — о визах, россиянах, журналистике и войне.

— Вы действительно считаете, что все, кому может угрожать режим Путина, уже покинули Россию?

— Нет, конечно. Я понимаю, что многие не имеют такой возможности: больные родители и так далее… Об этом я тоже писал, это понятно. Но ответ, вообще-то, простой. Помимо Европы в мире как минимум 150 стран. Послушайте, ваша страна сейчас, как я понимаю, воюет с Европой и грозится сбросить на нее атомную бомбу. Это, вообще-то, ненормально, что сюда будут приезжать ваши туристы.

— Наша страна и с нами тоже воюет.

— Это ваши проблемы.

— Вы против того, чтобы Латвия принимала политических беженцев из России?

— Я знаю, что наши органы безопасности составляют списки россиян, которые уже приехали в Латвию и нуждаются в политическом убежище. Я не возражаю. Но, повторяю, есть много стран за пределами Европы, где жизнь точно лучше, чем в России.

— Однако, когда Чулпан Хаматова выбрала Латвию, а не, например, Казахстан, вы предложили ей работу.

— Слушайте, Чулпан грозила реальная опасность. Когда началась война, ее не было в России. Ей советовали не возвращаться.

— Вы призвали власти вашей страны запретить телеканалу «Дождь» работать в Латвии. Это случилось после того, как журналистка «Дождя» Екатерина Котрикадзе взяла интервью у мэра Риги Мартиньша Стакиса о предстоящем сносе советского памятника победы. Что вас задело в этом интервью?

— Начнем с того, что за те несколько недель, пока «Дождь» работает в Латвии, они умудрились настроить против себя огромную часть нашего общества. Может, они что-то делают неправильно?

— Что же?

— Три пункта. Первое. Они выступают против Путина, как и мы в Европе, но некоторые их позиции противоположны нашим. Например, по вопросам [антироссийских] санкций, виз и символов [советской] оккупации [в странах Балтии]. Во всем этом они полностью совпадают с путинскими журналистами, поэтому я приравниваю их к российской пропаганде. 

Второе. Миссия «Дождя», как они сами выразились, — остановить войну. У нас здесь немножко другие планы. Наша главная задача — делать все возможное, чтобы в этой войне победила Украина. Если оппозиционные [российские] медиа в эмиграции не собираются поддерживать украинскую армию, тогда на чьей они стороне? Ты не можешь быть наполовину беременной: ты или на одной стороне, или на другой. 

Наконец, третье. Я бы советовал российским журналистам-эмигрантам не соваться во внутренние дела той страны, которая дала им убежище. Почему? Короткая версия: это просто не их дело. У них нет права вмешиваться в проблемы чужой страны. Версия подлиннее: чтобы обсуждать историю нашей страны, историю оккупации, желательно немножко подготовиться. Такие темы невозможно обсуждать, если журналист прожил у нас в стране несколько месяцев.

— Значит, у вас претензия к качеству разговора, а не к его теме?

— Нет, я начал с того, что это вообще не их дело. Это, по-моему, стандарт порядочности, чуткости. Они приехали из страны, которая развязала войну и убивает людей. [Российский журналист, живущий в Эстонии] Артемий Троицкий [в интервью латвийскому ютьюб-каналу «И грянул Грэм»] хорошо сказал: все эти московские понты — «мы такие крутые, такие модные журналисты» — надо надолго забыть.

— Но ведь одно дело — обвинять журналистов «Дождя» в некорректности по отношению к Латвии, и совсем другое — требовать, чтобы государство запретило им работу.

— Я действительно резко выразился, и моя резкость была сознательная. Когда я увидел интервью с мэром города Риги, я понял: это красная лампочка. Журналистка зациклилась на обсуждении так называемого памятника освободителям. Для латышей это, вообще-то, символ оккупации. С начала войны в Латвии много месяцев шли дискуссии об этом памятнике, в какой-то момент они кончились, решение [о сносе] было принято [13 мая в Рижской думе], сейчас остается только выполнить это технически. И вдруг приезжают журналисты из Москвы и снова поднимают эту тему, снова раскачивают эту лодку. Это действительно опасно. Нам не нужны здесь никакие провокации, никакие приключения на улице. Радикалов везде хватает, давать им флаг в руки — ошибка.

— Среди русскоязычных жителей Латвии много тех, кто поддерживает Путина и развязанную им войну?

— До сих пор никто не может ответить на этот вопрос. Среди моих знакомых местных русских нет сторонников Путина. Но подозреваю, что такие люди все-таки здесь есть, и их немало. Почему? Стандартный ответ такой: они до сих пор живут в российском информационном поле. Но мне кажется, это связано с имперским комплексом, с русским шовинизмом. Даже очень порядочные, «европейские» русские признаются мне, что в них это есть, что они стараются с этим бороться.

— После поездки [российского актера] Евгения Миронова в Мариуполь вы назвали Театр наций «нацистским театром». Вы знакомы с Мироновым, вы наверняка обсуждали с ним политические ценности, когда работали над спектаклем «Горбачев», — как вы думаете, почему он так поступил?

— «Нацистский театр» — это не я придумал, я цитировал кого-то из Москвы. Для меня это по-прежнему неразгаданная тайна, в моей башке этот случай до сих пор не умещается. У нас с Женей Мироновым почти полгода не было никаких контактов: он мне не звонил, я тоже боюсь ему звонить. Даже если бы я позвонил, я бы не мог ожидать, что он станет говорить со мной искренне. Я от этого шока не отойду до конца жизни. Это был слишком большой сюрприз.

— В российском театральном сообществе немало людей, которые не выступают против войны и даже публично поддерживают режим, а в приватных разговорах оправдывают это заботой о своих площадках и в целом об искусстве. В России ваш авторитет по-прежнему высок. Что бы вы сказали таким людям?

— Знаете, спустя полгода [после начала полномасштабной войны] у меня больше нет советов. У Рэя Брэдбери был рассказ [«Лед и пламя»] о космическом корабле, который терпит катастрофу, — и все космонавты разлетаются в разные стороны в маленьких спасательных капсулах. Вот так же с нами. Вы там, а мы здесь.

За последние полгода мы так отдалились друг от друга, что какие уж там советы. Я даже не всегда способен оценивать какие-то ваши поступки с точки зрения морали. Да, когда Миронов едет в Мариуполь и обещает взять шефство над местным театром — это запредельный случай. А что думать об остальных, о тех, кто просто продолжает ходить на работу в театр — я уже не знаю…

Я должен признаться — хотя это прозвучит страшно не только для вас, но и для меня: в России у меня была своя театральная семья, но после всего, что ваша страна вытворяет в Украине, мне становится безразлично, что с ними и со всеми вами происходит. Мы здесь думаем только об одном: что сделать, чтобы украинцы победили. Страдания российских театральных деятелей абсолютно никого здесь не волнуют. Говорю от чистого сердца.

— Как вообще изменилась Латвия с 24 февраля?

— Сознание изменилось у людей. Несколько актрис из нашего Нового Рижского театра весной поступили в военное ополчение, а летом проходили военную подготовку. Мы здесь никогда не поймем русских, которые не сопротивляются своему режиму, потому что в январе 1991 года латыши с голыми руками стояли против русских танков. Народ настроен по-боевому. После того, как Финляндия вступила в НАТО, люди в нашем регионе уверены: в случае чего мы дадим России отпор. Визит Нэнси Пелоси в Тайвань показал нам, что Америка готова защищать маленькие демократические страны. У американцев менталитет ковбоев, они будут с нами.

Вообще, война радикальнейшим образом меняет повестку всей Европы. Взять, например, политиков. Типичный европейский политик последних 20 лет — это бюрократ, чиновник. Руководители Украины развернули стандарты политиков на 180 градусов. Я говорю не только об одежде, стиле, но и о менталитете, об ответственности. Украинский тип политика предполагает креативность, большое мужество, предприимчивость — в общем, такие качества, которые типичному европейскому политику не снились. Общество это понимает, поэтому в Европе будет спрос на других лидеров. Спустя пару месяцев войны западные политики начали подражать украинским, даже внешне. Это было довольно театрально. 

— Какие латвийские инициативы в поддержку украинцев вам особенно созвучны?

— Могу говорить только о театре. Мы поставили пьесу [украинки] Наталки Ворожбит «Плохие дороги» [о войне в Донбассе], которую она написала несколько лет назад. В России эта пьеса никого не интересовала, как она мне говорила. А в другом рижском театре «Дайлес» украинские актеры показывали спектакль [«Шоу пошло не так»], настоящую английскую комедию с постановочной командой из Великобритании.

— Украинские беженцы меняют повседневную жизнь страны?

— На самом деле в Латвии не так много беженцев из Украины — по-моему, 30 тысяч. Не так много по сравнению с Польшей. Но для маленькой Латвии это все равно почти предел.

— В 2015 году вы уволились из гамбургского Thalia Theater, потому что не сошлись с ними в вопросе отношения к беженцам. Ваша позиция изменилась сегодня, когда беженцами стали европейцы?

— Сейчас очевидно, что эти люди бегут от войны. В 2015 году [когда в Европу ехали беженцы из Северной Африки, Южной Азии и стран Ближнего Востока] это было совсем не так. Уже потом западные европейцы имели смелость посчитать, что среди всех этих молодых смуглых людей только 30% были из Сирии. Хороший пример — Польша: в 2015 году они не поддерживали миграционную политику Брюсселя, а сейчас украинцы живут почти в каждой польской семье.

— Недавно вы рассказывали, что Ангела Меркель в личном разговоре делилась с вами некими историями о Владимире Путине. Помните какие-нибудь?

— Она жаловалась, что во время встреч с Путиным не понимала, издевается он над ней или говорит всерьез. Мы-то с вами знаем его стиль — фирменные шутки и так далее… Кстати, в [латвийском интеллектуальном] журнале Rīgas Laiks было интересное интервью с [российским] историком Львом Лурье: он уверен, что человек с таким мышлением, таким юмором, как у Путина, мог появиться только в советском Ленинграде. Но вообще фрау Меркель, как и многие западные европейцы, сильно заблуждалась по поводу Путина и путинской России, и мы сейчас от этого страдаем. Хуже всего — зависимость Европы от русского газа. Это вина немцев, и прежде всего Меркель, при которой в Германии уничтожили все проекты атомных электростанций и стали рассчитывать только на российский газ. Французы сделали все наоборот, и сейчас, конечно, мы понимаем, кто был прав.

— Вы всерьез допускаете, что Путин — китайский шпион? Об этом вы тоже [недавно] писали.

— Можно напомнить, что я человек искусства? Я не политолог, не историк и даже не журналист. Все, что я говорю и пишу — это только мои мысли, иногда спонтанные. Но вообще ваш президент разрушает свою страну так эффективно, что это неизбежно провоцирует разные конспирологические теории. То, что происходит с Россией — эпическая катастрофа. Как когда 11 сентября рушились башни в Нью-Йорке. Тогда все мы смотрели в телевизор как под гипнозом, и никто не мог поверить в происходящее.

— Вы изменили планы Нового Рижского театра, чтобы выпустить два спектакля о российско-украинской войне — «Плохие дороги» Кристине Крузе по тексту Натальи Ворожбит и ваш собственный «Постскриптум», моноспектакль Чулпан Хаматовой по текстам Анны Политковской и главе из «Бесов» Достоевского. Почему вы считаете важным реагировать на войну не только как публичное лицо, но и как художник?

— Для нас с Чулпан было необходимо выплеснуть на сцену наше ощущение трагедии, выразить его на привычном нам языке. Рассказать о нем нельзя. То, что я могу рассказать, я могу написать у себя в фейсбуке. А то, что невозможно описать словами, я могу передать только в спектакле.

— Как режиссер, вы немало сделали для популяризации русской культуры в своей стране и в Европе в целом. Вы об этом не жалеете?

— Я буду продолжать делать русских авторов. В следующем сезоне я сам буду ставить, извиняюсь за банальность, «Идиота» Достоевского — этот спектакль мы начали делать еще до войны с моими студентами, я должен его закончить. Другой режиссер поставит у нас в театре «Старосветских помещиков» Гоголя, где, наверное, Чулпан впервые будет играть по-латышски. Кстати, в «Старосветских помещиках» дело происходит именно там, где сейчас проходит линия фронта.

— Кто-то поправил бы вас, что Гоголь — украинский писатель, а не русский.

— Это мне не так важно.

— А как ваши зрители реагируют на русские названия в афише?

— Очевидно, русских авторов в театре будет меньше. Я предвижу, что русские пьесы уже не будут вызывать у латышских режиссеров такого энтузиазма. Но запрещать их никто не собирается.

— Что, по-вашему, должен сейчас чувствовать Михаил Горбачев, протагонист вашего последнего московского спектакля?

— Я не знаю, что у него сейчас со здоровьем. Когда я встречался с ним три года назад, его взгляд на мир уже был слишком философским, слишком отстраненным. Глубокие старики смотрят на мир откуда-то сверху. Я называю это «ракурс божьего глаза». Некоторые, правда, называют это старческим маразмом.

Думаю, если посмотреть на сегодняшние события из космоса, — оттуда, где моя актриса Пересильд каталась на корабле, — все мы выглядим как муравьи, которые делят территорию. Может, вот так Горбачев это все и видит.

Знаете, я не идеализирую ни его, ни его время. Нынешняя катастрофа стала возможна, потому что Россия 30 лет назад не провела люстрацию, не ликвидировала советское наследие, начиная с бредовых коммунистических идей и заканчивая Мавзолеем. Эта война — отголосок советского кошмара, с которым можно было покончить еще 30 лет назад.