истории

«Я остался на рабочем месте. Я не имею права его покидать» Месяц назад Россия захватила Чернобыльскую АЭС. Больше ста сотрудников провели на станции 25 дней вместе с российскими солдатами. Вот рассказ одного из них

Источник: Meduza

Утром 24 февраля, в первый день вторжения, российские войска подошли к Чернобыльской АЭС. Силы были неравны, и охранявшая станцию национальная гвардия Украины сложила оружие. Российская армия заняла ЧАЭС. В этот момент на объекте находились, по разным данным, от 150 до 210 сотрудников станции: они заступили на 12-часовую смену вечером 23 февраля, а покинуть ЧАЭС смогли только через 25 дней. О том, что происходило на станции в эти дни, «Медузе» рассказал начальник смены электроцеха Алексей Шелестий. 1 апреля с территории Чернобыльской АЭС ушли все российские военные.

Я работаю на Чернобыльской АЭС 15 лет. Прошел путь от дежурного электромонтера до начальника смены электроцеха. У меня в подчинении 11 человек: дежурные монтеры и инженеры. Мы занимаемся электроснабжением площадки ЧАЭС и внешних объектов — их в районе десятка.

Все это электрическое хозяйство находится у меня в оперативном управлении. Я решаю самые разные вопросы: от замены лампочки до переключений по линиям электропередачи в главной схеме ЧАЭС.

Смена на станции длится с девяти [утра] до 21 часа — или с 21 до девяти. Мы по определенному графику заезжаем на ЧАЭС и в течение 12 часов управляем всем энергоснабжением. Всего таких смен [то есть составов сотрудников] пять, плюс одна подменная.

Наша станция недействующая, мы не генерируем электроэнергию с 2000 года. Основное предназначение персонала — контроль параметров для удержания радиоактивных отходов в каких-то пределах.

Сам я живу в Славутиче. До работы мы добираемся электричкой через Беларусь. Если смотреть по карте, там такой небольшой отросточек Беларуси, вклинившийся в Украину. С одной стороны этого клинышка — Славутич, с другой стороны — ЧАЭС. Если объезжать — получается очень долго, поэтому у нас есть прямое сообщение. Ну, было, во всяком случае.

В последнее время молодежь, которая устроилась на ЧАЭС, часто переезжает жить в Чернигов: это где-то 45 километров от Славутича. Там больше население, больше всяких развлекаловок: боулингов, кафе, дискоклубов. Славутич, при всем своем громком звании города, — это всего лишь 25 тысяч жителей. Здесь молодежи скучновато.

Город у нас скорее русскоговорящий. Але ми всі знаємо українську мову, можемо нею розмовляти. У нас часть персонала по-украински розмовляє. В последнее время большая часть наших инструкций переведена на украинский язык, и сопутствующая документация, приказы, распоряжения по станции робляться на українській мове. Но в общении скорее превалирует русский язык.

«Мы не были готовы к такому развитию событий»

[Когда в начале февраля 2022 года Запад объявил, что Россия готовится к нападению,] большинство моих знакомых, да и я сам, были уверены, что ничего не будет. Побряцают оружием и разойдутся, никто это всерьез не воспринимал. Когда поперли российские войска, конечно, это был шок. 

Может быть, руководство станции к чему-то такому и готовилось, но лично меня никто ни о чем таком не предупреждал. Мы не были готовы к такому развитию событий.

Мое рабочее место — помещение без окон, без дверей, с толстенными бетонными стенами. И единственная связь там — [служебная] телефонная, мобильной нет. 24 февраля, где-то около пяти утра, мне позвонил инженер с подстанции и спросил: «Леш, а че происходит?» Я ему: «В смысле, что происходит? Смену заканчиваем, домой собираемся». Он говорит: «Да че-то за Припятью грохот такой стоит. И причем не просто что-то, а канонада». 

Я посидел, перекурил эту новость, полистал локальную сеть на рабочем компьютере: на сайте ЧАЭС никаких сообщений нет. Позвонил начальнику смены станции:

— Персонал передает, что за Припятью слышна канонада.

— Да, мы в курсе, грохочет уже какое-то время. Пока сохраняем спокойствие. 

В семь утра я позвонил сменщику, поинтересовался, собирается ли он на работу. Он сказал, что собирается на электричку. Где-то в половине восьмого сказали, что смена не приедет — электричку отменили.

Я всех просил: спокойствие, у нас есть начальник смены станции — Валентин Гейко. В отсутствие руководства ЧАЭС это самый главный руководитель на станции, он должен дать какую-то информацию. В 8:05 Гейко дал на ЧАЭС объявление о введении режима аварийной готовности. Он вводится при возникновении чрезвычайных ситуаций — на случай ядерной катастрофы, радиационной аварии. Войны в этом плане нет.

Мы все остались на рабочих местах. Смену нам сдавать было некому, поэтому по указанию начальника смены станции я дал своему персоналу команду сделать записи о том, что сдача смены не производилась.

Через короткое время по официальным каналам связи пришло оповещение о воздушной тревоге. Часть персонала, которая могла быть освобождена, направились в укрытие. Я остался на рабочем месте: я не имею права его покидать. Даже выйти на обед или на ужин я могу только в том случае, когда меня подменяет начальник смены станции. На мне лежит контроль параметров по состоянию электроснабжения ЧАЭС.

Я сейчас не вспомню, в каком часу пришла информация, что якобы в зоне [ЧАЭС] появилась какая-то армия. Сотрудники мне звонят: «А ты слышал?» Ближе к обеду начали все смелее говорить: «Это война». То есть войска России пошли в атаку и зашли на территорию нашей страны. 

Из Славутича тоже звонили: мол, в городе тихо, но где-то со стороны Чернигова уже грохочет. Я хорошо помню, что в тот день выходил на обед и лично видел возле АБК-1 [административно-бытовой корпус № 1] танк, отмеченный буквой Z. Еще пара единиц какой-то техники стояла, я не особо в этом разбираюсь. В интернете мелькало сообщение, что якобы в зоне отчуждения ведутся ожесточенные бои. Но у нас на территории станции боев не было. 

Я сходил на обед, бегом вернулся на рабочее место, потому что надо было подменять начальника смены станции (НСС). Потом начались переговоры, НСС вышел к ним [российским военным]. Тогда же появилась информация, что наши нацгвардейцы [которые охраняют ЧАЭС] были разоружены. Они хоть и являются отделением нацгвардии Украины, но по сути это не военные. Это просто вооруженная охрана. У них ничего не было, кроме касок, бронежилетов и автоматов. 

До сих пор у нас тут проскальзывают эти слухи, что [мол] они трусы, сдали оружие. Я всегда в таких ситуациях бросаюсь в спор: «А ты бы что сделал? Вот на тебя направлено дуло танка, и ты стоишь — в бронежилете, каске и с автоматом».

При этом незадолго до 24 февраля у нацгвардейцев был введен какой-то особый режим работы, и, как мне сказали на станции, каждую смену присутствовал усиленный караул. Сколько их там было, я не знаю. Но ребята говорили, что намного больше, чем персонала смены. В ночное время смена [на ЧАЭС] — это до 150 человек.

Задача этого отделения [нацгвардии] — антитеррористическая деятельность. Грубо говоря, группа людей со стрелковым оружием хочет проникнуть на объект, дабы устроить ядерную диверсию. Вот эта сфера задач решается нашим охранным подразделением. А то, что пришла регулярная армия Российской Федерации с танками, с машинами, с крупнокалиберными пулеметами — естественно, ребята не были готовы! Что они могли сделать против танка? Они сложили оружие.

Но уйти они уже не могли, все пути были отрезаны. Бросить нас им, наверное, не позволила присяга. Я ни с кем из военных не общался, но, как мне сказали, они не захотели уходить. Они все сошлись на промплощадке, вышли их командиры, приняли участие в переговорах [с российскими военными].

«На третий-четвертый день пришло понимание, что мы застряли»

Мы ехали на абсолютно обычную, стандартную ночную смену. Я, например, заядлый курильщик, у меня было где-то две пачки сигарет. Кто-то приехал с одной пачкой, и то начатой. Кто-то ехал в последнюю смену перед уходом в отпуск, и ни чая, ни кофе с собой не брал, потому что на рабочем месте было чуть-чуть. На третий-четвертый день пришло понимание, что мы застряли здесь, и это может растянуться на неопределенный срок. 

Люди реагировали по-разному. Кто-то уходил в депрессию, паниковал. Кто-то старался, наоборот, собраться.

Еще негативный момент: люди разбросаны по разным рабочим местам. Мы не сидим в одной комнате и не выходим из нее по своей надобности. У нас у всех разные рабочие места. Например, мы — я и мой инженер — сидим вдвоем. На ЦЩУ-2 [центральном щите управления] сидит один монтер. На улице [за пределами блока] на двух рабочих местах сидит по одному человеку. 

Кто-то начинал паниковать и всерьез обсуждал, чтобы пешком уйти со станции в город. У меня, признаюсь, был момент на исходе второй недели, незадолго до обесточивания: на созвоне с руководством позволил себе слабость. «Что же, — говорю, — вы не можете там договориться? Почему? Ну как так? Нас надо менять, мы устали. Мы к этому ни морально, ни физически не были готовы». 

Они пытались договориться, но, к сожалению, в первые дни войны, как это часто бывает, Украина была не готова. Само государство было не совсем, возможно, готово к тому, что реально со всех сторон попрут. Поэтому от нашего руководства наверху отмахивались — я такие сделал выводы.

— Ну что там?

— Персонал сидит.

— Свет есть?

— Есть.

— Еда есть?

— Есть.

— Горячая вода?

— Есть.

— Да что вы хотите? Посмотрите, Мариуполь бомбят. Херсон бомбят. Сумы бомбят. Под ракетами каждую ночь в бомбоубежищах прячутся, а вы со своим персоналом.

«Оккупанты поставили нам ультиматум»

В промежутке с 24 февраля по девятое марта у нас постепенно выбыли из строя все линии электропередачи. Диспетчерами из Киева предпринимались все усилия, чтобы включить их в работу, но из-за боевых действий это не представлялось возможным. 9 марта отключилась последняя киевская линия — напряжение 750 киловольт. Ну и все. Мы сидели на дизель-генераторах.

Такой режим абсолютно неприемлем для работы ЧАЭС. Нам надо поддерживать ХОЯТ-1, системы безопасности объекта «Укрытие». По всем нашим инструкциям, в случае полного обесточивания напряжение по одной из линии должно быть подано в течение 30 минут. А мы остались [полностью] без связи и без света. Произошло это 9 марта в 11:22, я четко запомнил это время.

ХОЯТ-2 имеют свои дизель-генераторы, и на промплощадке ЧАЭС есть два аварийных дизель-генератора большой мощности. Все дизели успешно включились в работу. Мы, третья смена электроцеха, мужественно разгребали все эти последствия. Но мы заранее готовились. Незадолго до 9 марта у меня отключилась последняя линия 330 [киловольт], после чего я позвонил НСС и поставил его в известность, что все — мы остаемся на последней линии, давайте готовиться к полному обесточиванию. 

Тогда же НСС дал команду, чтобы все [устройства] зарядили, привели в готовность фонарики, схемы, инструкции, планы по аварийным переключениям. Чтобы все было под рукой. Тогда же НСС наказал всем никуда без фонариков не выходить. Хорошо, что это [полное отключение] случилось днем, в первой половине дня. А если бы в два-три часа ночи? На блоках, где нет окон и дверей, где нет дневного света, оказаться в кромешной тьме, тыкаться вслепую было бы сложно. Поэтому персонал был морально подготовлен.

Персонал смежных цехов звонил мне 6 или 7 марта раз десять. А что? А как? Я говорю: послушайте, последняя линия осталась живая, откуда ж я знаю — будет или не будет? Давайте готовиться. А с учетом того, что дизель-генераторы на площадке [были] лохматых 1970-х годов… Чтоб вы понимали, на них написано «Made in Yugoslavia». [Но] эти дизель-генераторы вообще пять суток промолотили без каких-либо проблем.

Каждое утро мне звонило руководство станцией: как дела? как генераторы? Я говорил: «Все в порядке, мы работаем, дизеля работают». Не только я, но и все остальные были очень приятно удивлены, что мы пять суток реально просидели на дизель-генераторах.

Был момент, когда мы сидели вообще без электроэнергии. Это нормально, потому что дизеля не сразу все запитывают. Они запитывают только какое-то важное оборудование системы безопасности, системы, которым время без питания не рекомендовано или крайне ограничено. В 11:22 [9 марта] мы обесточились. В 11:35 мне сообщил дежурный монтер третьего блока о том, что дизеля запустились. Я тут же дал ему команду напитывать от дизельных секций все остальное оборудование. 

Были объекты, которые восемь-десять часов сидели без света. Там, где был персонал, мы старались запитывать в первую очередь, потому что на улице — не май месяц, у людей в работе тепловентиляторы и электрические котлы. 

14 марта оккупанты поставили нам ультиматум: мы должны запитаться либо от Украинской объединенной энергосистемы, либо от Беларуси. С украинскими линиями было уже все понятно: ведутся боевые действия, смысл эти линии монтировать? Хотя, надо отдать должное, «Укрэнерго» предпринимали все возможное и невозможное. Буквально на коленке, на ходу, согласовывались зеленые коридоры для бригад ремонтников. 

Ремонтные бригады выезжали по нескольку раз на ремонт одной из линий. И в 12:55 я получил команду от начальника станции готовить схему по приему напряжения от Беларуси. Единственное — мы категорически настаивали запитать город Славутич. Он оказался без света [9 марта], а так как это город-энергетик, газа здесь нет, все электрифицировано. Это были наши семьи, наши жены, дети, родители. Мы требовали, настаивали, просили, в конце концов, что после себя запитаем Славутич. 14 марта мы успешно приняли напряжение по линии, и я лично подал напряжение на линию Славутича. К восьми-девяти вечера свет был во всем городе.

«Жена звонила каждое утро»

Во время отключения электричества в Славутиче [9 марта] запустили дизель-генераторы. В городе есть административное здание ЧАЭС, городской офис. Там поставили телефоны на входе, и жена мне звонила каждое утро. Иногда и после обеда. Таким образом связь была. 

Поначалу, конечно, было тяжковато. Утро у меня начиналось со шквала звонков. Грубо говоря, 13 звонков с разных рабочих мест: «Ну что, какая информация? Что говорит руководство? А что НСС говорит?» Каждому приходилось объяснять: «Ребята, я сам знаю не больше, чем вы. В городе люди работают, вам передают приветы и чтоб вы держались». И начинается: «Ой, жена мне третий день не звонит, я не знаю, что там и как». Говорю: «Хорошо, давай мобильный номер, давай адрес. Я позвоню в город, и люди съездят, посмотрят».

Со мной выходил на связь мой непосредственный начальник [которого утром 24 февраля не было на ЧАЭС]. Он приходил в офис, первым делом звонил мне, узнавал обстановку, как ночь прошла. Я ему все докладывал, и если у меня были вопросы, говорил: «Найди мне вот такого человека по мобильному номеру». Связь в городе тогда худо-бедно, но работала. «Передай, чтоб этот человек перезвонил тому-то на станции». Таким образом, мы помогали находить, связывать людей.

Ходили слухи, что российские военные забирали у сотрудников ЧАЭС мобильные телефоны. Не было этого, однозначно. Я на станции был со своим телефоном, и со станции приехал [с ним же]. И вся моя смена тоже вполне успешно со своими телефонами вернулась домой. 

«Никто в здравом уме не рассматривал ситуацию, в которой по этим объектам могут стрелять из танка»

[Что было бы] если бы на территории станции начались бои? Нет такой преграды, которую нельзя сломать. Тем более, если она построена руками человека. Арка, которой накрыт объект «Укрытие», сделана из обычного металла. Никто в здравом уме не рассматривал ситуацию, в которой по этим объектам могут стрелять из танка или бомбить [их]. Поэтому никаких дополнительных средств защиты там нет, и если задаться целью, то да — ракетами можно накрыть тот же объект «Укрытие», и это приведет к печальным последствиям. Пострадают Украина, Беларусь, Россия. Я надеюсь, что россияне это понимают. 

По крайней мере, белорусы это понимают точно. Когда ЧАЭС оказалась обесточена [9 марта], они очень хотели дать нам напряжение, и под давлением российских войск мы его приняли. В разговоре с диспетчерами «Белэнерго» у меня сложилось четкое впечатление, что они побаиваются. Случись чего [выход радиоактивных вещество] — и их тоже накроет.

Уже приехав в город [в конце марта], я читал, что российская военная техника проходила через зону отчуждения. Приведу простой пример: как оперативный персонал, мы поддерживаем территорию электроподстанции в чистоте — это в том числе вырубка кустов и деревьев. Они имеют дурацкое свойство расти вверх, и это может плохо закончиться. Линии электропередач и растущее дерево порой несовместимы. 

Так как все эти [срубленные] древесные насаждения считаются радиоактивными отходами, мы вызываем дежурного дозиметриста. Свежесрубленное дерево дает, например, 100 бета-частиц. Это та самая радиоактивная грязь. Проходит несколько дней, лето, жара — дерево очень быстро сохнет. Снова меряем — уже 300 бета-частиц. По мере высыхания, оно начинает испускать эту радиоактивную грязь все больше и больше. 

Говорят, сейчас вокруг ЧАЭС горят более 10 тысяч гектаров леса. Насчет пожаров — я не знаю, честно. По всей зоне отчуждения лес — это главный источник радиации. Пока дерево растет, оно вытягивает радиоактивные вещества из почвы. У нас вообще в зоне запрещено сжигание травы, деревьев, разведение костров. Потому что при сжигании радиоактивной древесины все поднимается в воздух, и потом может распространяться с ветром. 

Естественно, вся эта грязь берется из земли. У нас ведь не зря в зоне запрещено ходить по обочинам, по лесным тропинкам и неофициальным маршрутам. Пятна радиоактивной грязи есть по всей зоне отчуждения. У нас везде стоят радиационные стойки. Вот человек приходит на эту стойку, и звенит у него, например, левая нога. Он идет к дежурному дозиметристу, тот ему меряет пятнышко с пятикопеечную монету, которое излучает больше нормы. Человек [тогда] садится и пишет объяснительную, где его черти носили. 

Поэтому когда едет танк или бронированная машина, перелопачивая верхнюю часть грунта — а там колесо почти в мой рост — он, конечно, высвобождает в воздух всю эту радиоактивную пыль. И это все оседает на броне машины. А они лихо ехали, высунувшись из люка. Если так проехать, надышишь себе внутрь этой гадости. Последствия непредсказуемы.

На станции у нас [сотрудников] есть переходной комплект одежды. Приезжая, мы снимаем свою одежду и переодеваемся в ту, что выдает предприятие. Я не видел, чтобы российские военные, находясь на площадке, применяли какие-то меры защиты. Они ходили в своей форме, в своей обуви, везде, где хотели. 

Видел, что они ходили с приборами, измеряющими уровень радиации. Где-то на третий-четвертый день даже снимался ролик, на котором наш начальник смены проводил замеры на площадке перед АБК-1 и говорил, что уровень нормальный, нет никакого повышения. Тогда как раз появились сообщения, [что] якобы уровень радиации растет. Я думаю, что он растет по зоне [отчуждения, а не внутри станции], потому что пыль подняли. И пока она опять не осядет — будет показывать превышение.

«Мы не нуждаемся в гуманитарной помощи от страны-агрессора»

В один из дней позвонил начальник смены станции (НСС). У него есть возможность собрать по телефону на селекторное совещание всех начальников смен, мастеров, ведущих инженеров: старший оперативный состав. На конференции он сказал, что к нему приходили представители оккупантов и предложили гуманитарную помощь. Он храбро от этого отказался. Сказал, что мы не нуждаемся в гуманитарной помощи от страны-агрессора, нам ничего не нужно. Те пожали плечами: мол, ну, смотрите сами. 

Потом НСС позвонил где-то после обеда: «Я сейчас наблюдаю, привезли какую-то машину, [в ней] несколько человек прессы. Заносят белые пакеты внутрь столовой. Я вас опять предупреждаю: ничего не брать». Но нам они ничего не раздавали. Видимо, НССу предложили, он отказался, и они решили зазря аттракцион щедрости не затевать.

На следующий день звонят мне ребята [сотрудники] и смеются: «Хочешь прикол? Эти… нехорошие люди нашли комплекты одежды Novarka». Это иностранная фирма, которая строила нам НБК. У ее работников была форма, очень похожая на нашу, только там немного другие цвета и надпись на спине большими буквами: «Novarka». Ребята говорят, выгнали толпу переодетых в эту форму, и они якобы с счастливыми лицами брали эти пакеты, и все это, конечно же, снималось. 

Насколько я знаю, эту лабуду, вы извините, даже по телевизору не показали. Ну, любой мало-мальски грамотный человек заподозрит, что ЧАЭС и Novarka — это вообще непохожие вещи. И еще было мнение ребят, что они побоялись реакции со стороны [самой] фирмы. Это французская фирма, которая вполне могла возмутиться: «Алло, вы что, обалдели что ли?» Кстати, в подвале столовой размещалась часть этих «зеленых человечков». Я подозреваю, что эти пакеты ушли на поддержку армии оккупанта.

По слухам, в какой-то момент их там было даже больше тысячи. Кто-то приезжал, кто-то уезжал. Но, в какой-то момент, ребята говорили, что возле «Укрытия», на санпропускнике, КАМАЗы заезжают один за другим — с людьми.  

«Представьте, человеку 60, и он работает 25 суток подряд!»

После захвата станции особых ограничений для сотрудников ЧАЭС не было. Нас [только] ограничили в ночных передвижениях. Ночью старались минимизировать работу, за исключением нештатных ситуаций. В остальном работа на станции шла в практически плановом порядке. 

Единственное — ХОЯТ-2 [Хранилище отработанного ядерного топлива № 2] стоял [не работал]. Его остановили то ли 24, то ли 25 февраля. А мы, как электрики, продолжали контролировать все параметры. В локальной зоне объекта «Укрытие» в последние дней десять дошли до того, что моим ребятам даже давали конвоиров. Мои [сотрудники] приходили, показывали пропуска, им давали человека с автоматом, и они под присмотром шли куда им надо. За периметром станции, по внешним объектам, передвижения были очень ограничены — только на машине.

Очень сильно нас возмутило, когда по украинским СМИ пошла информация, что якобы ЧАЭС работает в штатном режиме. В смысле — в штатном режиме? Если бы у меня тогда была связь с кем-то из журналистов, я бы не стеснялся в выражениях. Это я сейчас с вами так спокойно разговариваю. Не может быть штатным режим работы, при котором оперативный персонал ядерной установки работает круглосуточно. Ну что за бред? 

Есть закон: после 12-часовой рабочей смены отдых должен составлять 24 часа. В случае каких-либо аварийных ситуаций — минимум 12 часов. Потом через какое-то время в СМИ появилась информация, мол, персонал смены поделился на две части: пока одна работает, вторая отдыхает. Ну, извините, бред бредский! Я начальник смены электроцеха. Я один. Скажите, пожалуйста, как я могу поделиться на две части? Чтобы одна рука отдыхала, а вторая работала? 

Все [сотрудники] старались отнестись с пониманием [к новым условиям работы]. И я даже, не стесняясь, по оперативной связи — может быть, я после войны получу за это по шее — говорил: «Ребята, [сейчас уже] 23 часа, все поужинали, отбой». Если нет счетчиков, если выполнены все обходы, оформляем оперативную документацию — и спать. Персонал станции немолод: у нас есть дежурные монтеры, которым 60 лет. Представьте, человеку 60, и он работает 25 суток подряд!

«Зубы пальцем чистили»

Отдыхал персонал на своих же рабочих местах. На станции комнаты отдыха не предусмотрены. Люди устраивались кто как мог. До момента полного обесточивания — 9 марта — мы с инженером делились по часам. Я спал с часа ночи до семи [утра], потом вставал и отпускал его.

Составили стулья [наподобие скамейки], накрыли фуфайками. Благо, у ребят в шкафчиках нашлись ватники. Вот ватников настелили — и вперед [ложиться спать]. Ну а что делать?

У многих с собой не было ни зубных щеток, ни зубной пасты. С этим в первые дни было тяжко. Что скрывать, и у меня тоже не было. Обычно я, идя со смены, кидал в рот пару жвачек. Домой приехал, позавтракал — там уже пошел зубы чистить. Жвачка, конечно, быстро закончилась. 

Потом кинули клич по работникам, которые остались дома. Первое время, пока был интернет, я звонил [им], спрашивал, у кого что в шкафчике, где можно хранить личные вещи. Ломали замки, вскрывали шкафчики. [Находили] тетрадки, сигареты. Это нас сильно выручало. 

На всех рабочих местах разрешено использование чайника, и чай, кофе, сахар есть почти у каждого [в шкафчике]. В том числе находили мыло, зубные пасты. Щетки, конечно, не брали. Зубы пальцем чистили. Потом я вспомнил, что у меня на старом рабочем месте на подстанции есть зубная паста, щетка. Попросил инженера — он мне на обеде передал.

Бритвы — тоже очень большая проблема. В медпункте был небольшой запас, в несколько штук. Я не брился. Я сам по себе как бы немножко с бородой, по веянию моды. А те ребята, кто все лицо брил, за 25 дней позарастали. Ехали в город, смеялись друг над другом: жена или мама не признают. Когда привык видеть человека гладко выбритым, а тут — моджахед такой небритый, да еще с сединой.

С мылом возникали вопросы. Опять же, решали коллегиально. Бросали клич по другим цехам. Есть у кого кусок мыла? Есть. Вам что-то надо взамен? Чай, если можно. Вот, пожалуйста. Ну а что делать? Как-то так выкручивались. 

На станции каждый санпропускник оснащен душевыми кабинами с проточными водонагревателями. Мы очень боялись, что из-за большого количества персонала [одномоментно] водонагреватели начнут выходить из строя. Но вроде бы все выдержало. 

На кухне запаса продуктов на месяц, конечно, не было. Насколько я помню, они [сотрудники ЧАЭС] вскрывали кладовые. У кухни такая схема: в ночную смену на кухню приезжает всего три человека [персонала кухни]. То есть предполагается, что дневная смена все готовит, и ночной нужно только подать, убрать и приготовить на утро что-то незначительное. Поэтому с нами в ночь приехало три женщины несчастных. Один повар, одна кассир и одна уборщица. 

Они очень быстро начали выбывать из строя. Мы больше всего им сочувствовали. Но они выкрутились: начали привлекать других людей из тех же военных женщин [из украинской Нацгвардии], несколько человек из медпункта. Готовили ли — не знаю. Но убирать помогали точно. Мы на еду не жаловались, во всяком случае, плюс ко всему, был какой-то запас продуктов в столовой № 19, на острове. Там тоже открыли — или вскрыли, я уж не знаю — эти кладовые, повыгребали оттуда все, что можно.

«Придя домой, наобнимался с женой и сыном»

Ближе к 20-м числам марта вопрос о перемещении [смене] персонала передали на местный уровень. И вот здесь уже наше руководство с местной администрацией, с одобрения областной военной и гражданской администраций, сумели оперативно [договориться с российскими военными и] организовать эту замену. 20 марта мы наконец-то приехали домой. 

Но не все, к сожалению. Часть смены осталась — по разным причинам. Один человек из Киева: ему все равно никак не добраться до дома. Часть персонала у нас черниговцы. У нас же график: день, ночь, отсыпной, два выходных. Люди ездили из Чернигова по такому графику. А когда все это стряслось — то дороги в Чернигов нет. Люди остались без замены [другими сотрудниками]. 

Один человек остался, потому что к нам на замену ехал так называемый «укороченный» состав. Это значит, что из 12 человек стандартного состава пятеро не приезжают. Точно так же по другим цехам. Человек, который на станции, говорит: «А что мне? Дома, вроде как, все в порядке. Я остаюсь. Буду поддерживать тех, кто приехал». Таким образом, у нас несколько человек уже больше месяца там работают. 

Первым делом, вернувшись домой, я сходил в душ. На работе бытовые условия нормальные, но это все-таки производство. Поэтому шампуней, гелей для душа там нет. Я обходился обычным мылом, возникли проблемы с кожей. Придя домой, наобнимавшись с женой и сыном, я первым делом — в душ. Потом поужинали, поговорили, ну и спать легли. На следующий день — к родителям. Там уже [позже и] звонки от знакомых, друзей. Повстречались, поговорили.

Предполагаю, что в следующий раз на ЧАЭС я вернусь в апреле. Сейчас еще не совсем понятна ситуация со следующей ротацией персонала. Ротация задумывалась на конец марта, но ее не произошло. Непонятно, что там происходит. Нам ведь не докладывают.

«Мы не понимали, что они хотят. Мы не понимали, что происходит»

Страшно было первые несколько суток, пока работала система оповещения. У меня на стене висит динамик, параллельно с этим начинает звонить служебный телефон, и это же сообщение я слышу в телефонной трубке. И когда передавалось: «Внимание! Воздушная тревога!» — было, конечно, жутковато. Я понимал, что бетонные метровые стены, возможно, меня спасут. Но, тем не менее, было страшновато. 

Ну, и моменты с городом [Славутичем]. Никто не понимал: если зашли на станцию, зайдут ли они в Славутич. Наш город не представляет какого-то стратегического интереса, более того, он тупиковый. Мы, в отличие от многих других городов, расположены не вдоль какой-то трассы. Мы понимали в глубине души, что город абсолютно бесперспективен [со стратегической точки зрения]. Здесь нет ни воинских частей, ни инфраструктуры. Ничего здесь нет. Но, тем не менее, боязнь за жизнь родных и близких присутствовала в полной мере.

В итоге в город они [российская армия] зашли [26 марта]. Им нужна была дорога на Любеч. Они подошли к нам на расстояние пяти-семи километров. Попытались договориться за проход. Наши ребята, которые охраняют город, сказали: «Нет, мы вас не пропустим». Они оттянулись обратно. 

Пытались нащупать какую-нибудь переправу, но везде упирались в Днепр. В наших местах Днепр довольно широк, течение сильное. В итоге они вернулись к нам в город, разрушили наши блокпосты. У нас даже три человека погибли, защищая город.

Зашли они [российская армия] в город. Мы вышли на митинг с флагами Украины, чтобы заявить о своей позиции. В итоге наш мэр [Юрий Фомичев] пошел с ними [российскими военными] на переговоры. Объяснил им, что в городе нет ни военных частей, ни оружия: «Мы абсолютно мирный город. Что будем делать?» 

Они потребовали осмотреть город, чтобы самим убедиться в отсутствии автоматического оружия. У нас, в принципе, много охотников, у которых дома оружие, но их никто не трогал. Их [российских военных] доставили в здание полиции. Они осмотрели, ничего не нашли. По центру города в пару зданий заглянули — ничего не нашли. Наши защитники города были вынуждены отступить в леса, чтоб не подвергать опасности себя и свои семьи. Они [российская армия] постояли сутки на въезде. Сказали: «Окей, мы ставим тут блокпост, и все. В город мы не лезем, город мы не трогаем». 

Потребовали соблюдать комендантский час с 19:00 до семи утра, сказали, что будут стрелять без предупреждения. Спустя сутки-двое сказали, что они вообще ушли. Прошла колонна [российских] войск, они сняли свой блокпост, и следом за этой колонной тоже умотали.

Самым главным фактором [тревоги на ЧАЭС] была неопределенность. Во-первых, мы не понимали сути происходящего. Как очень метко выразился наш пан президент [Владимир Зеленский]: он к [Владимиру] Путину обратился и сказал: «Что ты хочешь? Мы не понимаем. Давайте сядем и поговорим». Вот так же и мы. 

Мы не понимали, что они хотят. Мы не понимали, что вообще происходит. Что это? Если это спецоперация для восстановления Донецкой и Луганской области, то почему бомбится Киев?

На данный момент уже все понимают, что это просто война. Да. Это просто война. Без каких-либо наименований и всего прочего. Конечно же, к ней никто не был готов.