С 31 марта по 7 апреля в Москве пройдет фестиваль документального кино «Артдокфест». Один из фильмов, представленных в рижской программе фестиваля, — «Когда цветы не молчат», картина о белорусских протестах 2020 года и женщинах, жизнь которых они изменили. Среди героинь фильма — сестра режиссера, которая вместе с мужем в августе 2020 года оказалась в тюрьме на Окрестина. Каково рассказывать широкой публике о травме близкого человека, почему в конце черно-белого фильма вдруг появляется цвет и как сохранять хладнокровие во время съемок, «Медузе» рассказал режиссер Андрей Кутило.
Примечание. Разговор с Андреем Кутило состоялся до начала войны в Украине.
— По образованию вы журналист-международник. Как вы начали снимать документальное кино?
— У меня с ранних лет было немного романтическое представление о профессии журналиста. Отец друга был журналистом, он все время из колхоза приезжал с рыбой, картошкой, овощами. У него стояла фотография с [бывшим председателем Верховного Совета Беларуси Станиславом] Шушкевичем на рабочем столе, был отдельный кабинет в четырехкомнатной квартире. Видно было, что этого человека уважают. У меня сложилось впечатление, что это интересно, авантюрно и твоя жизнь не будет каждый день одинаковой.
Еще в школе, где-то в 7-8 классе, мы начали снимать короткометражные фильмы — пытались писать сценарии, подражать жанровым фильмам, чья-то мама давала нам на уроки большую VHS-камеру, потом мы сами монтировали. К сожалению, все эти записи потерялись.
Но я все равно побоялся поступать на факультет журналистики и остался учиться в родных Барановичах на преподавателя английского и белорусского языков. Но через год все-таки решился и поступил на журфак в Белорусский государственный университет.
Сначала я был рад, но в процессе учебы понял, что все-таки это не мое. Я люблю остановиться на одной теме и долго ей заниматься, а журналисту важно быть гибким и оперативно переключаться с одной темы на другую. А еще я понял, что мне интересно снимать, рассказывать историю визуально. Иногда картинка работает сильнее, чем слово, и оставляет больше пространства для интерпретации.
На четвертом курсе я начал читать книги по искусству кино, монтажу и операторскому искусству. То, что у нас [в Минске] не продавалось, заказывал из ВГИКа. Тогда же мы с другими студентами БГУ получили внутренний грант университета и организовали студенческую видеостудию, которой я вскоре стал руководить и остался там на два года по распределению. В этой студии я снял свой первый документальный фильм — о монахе-диссиденте Олеге Бембеле.
Окончив журфак, я поступил в [Белорусскую государственную] академию искусств в Минске на второе высшее. Не скажу, что получил сильное образование, но учиться было приятно и вокруг было много единомышленников. Я окончательно убедился, что эта профессия мне нравится. В то же время я начал (и по-прежнему продолжаю) сотрудничать с телеканалом «Белсат» как автор и режиссер, часто оператор своих фильмов. Занимаюсь исключительно документальным кино и репортажами. Но не просто фильмами-конструкциями из архивов, фотографий, интервью, а именно с фокусом на реальную жизнь.
— Ваши родители были связаны с кино или искусством?
— Никак. Я рос в спортивной семье: папа — тренер по дзюдо и самбо, мама — тренер по большому теннису. Сам я в студенчестве был мастером спорта по самбо. В какой-то степени спорт мне помог — благодаря ему я стал дисциплинированным.
— В других интервью вы рассказывали, что снять «Когда цветы не молчат» вас побудило в том числе задержание вашей сестры. Каково документалисту снимать фильм о своей семье?
— Во время учебы и позже на кинофестивалях я заметил, что многие режиссеры снимают своих близких. Я всегда считал, что это не мое. Тем более не приходило в голову снимать что-то о моей сестре — казалось, что ее жизнь такая же, как и у миллионов людей. Но реальность сама подтолкнула.
Первые дни [после выборов 2020 года] я не брал в руки камеру. Мы ходили [на митинги] в 2006-м и 2010-м, и у меня было ощущение, что мы снова получим по голове, а снимать об этом мне не хотелось. Думал, это не мое поле интересов. Но вскоре стало понятно, что это исключительный момент в нашей истории. Тогда я взял камеру и пошел под стены Окрестина. В тот же вечер задержали мою сестру — и история ворвалась в мою семью. Я понял, что хочу засвидетельствовать это как режиссер-документалист.
Еще месяц [после этого] я пробовал снимать, но не очень получалось, и я почти отказался от этой идеи. Что именно нужно делать, я понял потом, когда увидел, что эта травма не отпускает сестру, влияет на ее жизнь, отношения с родственниками и работу. Это было нечто большее, чем задержание, заключение под стражу и весь этот набор, который у нас уже считается стандартным.
Как и всех белорусов, меня вдохновляли женские марши и цепи солидарности, я ходил их снимать и до того, как решил делать «Когда цветы не молчат». Не все снятые мной истории вошли в фильм — некоторые стали отдельными репортажами, например, для The Guardian. Еще я снял короткометражку «Муры» — ее фрагменты потом вошли в «Когда цветы не молчат».
— Вы сказали, что стали снимать, когда поняли исключительность происходящего. Помните, что это был за момент?
— Когда протесты начались в разных частях Беларуси. В 2006-м и 2010-м казалось, что большинству людей все равно, но в 2020-м стало ясно, что происходит нечто исключительное. А потом прошел первый женский марш, на улицы вышли женщины с цветами — ничего подобного с нами до этого не было.
— О чем ваш фильм?
— О человеческом достоинстве, о борьбе со страхом.
— Кто-то называет вашу картину фильмом о женском протесте. Это не так?
— Женские образы — это форма. Первыми [на митинги] вышли женщины и вдохновили всех остальных. Власть и силовики были дезориентированы: они со своими патриархальными установками вообще не знали, что делать с этими женщинами. Хотя [в ходе протестов] физически больше пострадали мужчины, женскую травму — ущерб не столько телесный, а сколько психический — невозможно измерить. Мужчин убивали, но с этой болью остались жены и матери.
Artdocfest
Я не называю произошедшее революцией — это был протест и демонстрация достоинства. Революции делают по-другому, революция подразумевает наличие плана. У нас такого не было.
Я не выбирал женскую тему — она пришла сама благодаря моей сестре и историям других женщин. Даже под стенами Окрестина моя камера почему-то задерживалась на женских лицах. На них можно было прочитать гораздо больше, чем на лицах мужчин, которые часто стараются сдерживать свои эмоции.
— Как появилось название картины «Когда цветы не молчат»?
— Мы привыкли, что женщины всегда молчат и почти ничего не решают. Но от них идет энергия мира и любви. Цветы — это женщины, которые больше не могут молчать и заговорили не только словами, но и действиями. Такой у меня родился образ.
— Для кого ваш фильм — для белорусов или для зарубежных зрителей, которым интересна эта тема?
— Не знаю, я не задаюсь такими вопросами. Когда я снимаю фильм, во мне должна подняться если не страсть, то напряжение, волнение, и долго меня не отпускать. Но я никогда не формулирую, для кого я все это делаю. Можно, конечно, сказать что-то красивое о том, что моя миссия — рассказать о том или ином явлении миру. Но я так не делаю. Я просто беру тему, которая не дает мне покоя, и нахожу средства, чтобы выразить ее.
Я не хочу пересматривать этот фильм. Для меня он не такой как другие мои работы. На них я ходил в кино, мог через пару месяцев освежить в голове и пойти на встречу со зрителями. Этот фильм после премьеры на Варшавском кинофестивале я по-моему ни разу не смотрел полностью. Такое со мной впервые — получаешь награду и не можешь полноценно радоваться.
Конечно, как автор, я рад, что на фильм и на тему [протестов в Беларуси] обратили внимание. Но внутри и радость, и боль одновременно. Я видел, сколько в людях силы и достоинства, и радость заставляла двигаться вперед. Но вместе с этим я понимал, что месяц-два, и все пойдет на спад, начнутся репрессии.
К сожалению, мало фильмов снято о [протестах в] 2006-м и 2010-м. Но сейчас гораздо больше камер, телефонов и людей, которые хотят и могут делать аудиовизуальные продукты. Мы еще увидим новые документальные фильмы об этом времени. А игровые — это уже отдельный разговор.
Белорусские женщины во время протеста
— Вы приехали к Окрестина до задержания вашей сестры?
— Да, я провел там целый день, 11 августа. Вечером я ждал сестру в гости, но она так и не доехала. [Что сестру задержали,] мне рассказали по телефону племянники, ей разрешили им позвонить. Сестру и ее мужа задерживал не ОМОН, а военные. Наверное, поэтому обошлось без побоев. Но их машину сначала обстреляли — судя по всему, боевыми пулями (резиновые не пробивают металл), — а потом протаранили. Сестру с мужем посадили в разные автозаки, но оба оказались на Окрестина. И там уже начались ужасы, которые сестра описывает в фильме.
— Что вы испытывали у Окрестина?
— С одной стороны, это было полное погружение в момент, я едва сдерживал слезы. А с другой, когда снимаешь фильм на такую тему, ты должен частично оставаться холодным и отстраненным, чтобы контролировать процесс съемки, [думать о том, как выстроить] кадр. Иначе потеряешь фокус. Для меня это был первый подобный опыт, и было очень тяжело слушать людей, снимать [происходящее] и держать себя в руках.
Какие-то девчонки подходили, закрывали камеру и обвиняли меня, что я журналист и хочу словить хайп. Это было обидно. Приходилось им что-то объяснять. Какой еще хайп? Я вообще не знаю, где я буду через час или завтра, а вы обвиняете меня в желании хайпануть.
— Ваши эмоции как-то менялись, пока вы работали над фильмом?
— Конечно, менялись. С самого начала было понятно, что за протестами последует волна репрессий, но никто не ожидал, что она будет такая сильная. Я тоже не ожидал. Но люди [в Беларуси] остались такими же, в этом я глубоко убежден.
Да, мы не знаем перспективы. Она может быть мрачной, но то, что эти люди уже своего мнения не поменяют, это точно. И у этих людей вырастут дети. Глупо улыбаться и говорить о надежде — да, все будет хорошо! — не имея под ногами какого-то фундамента. Но этот фундамент есть. Сегодня, да, можно погрустить. Но этот фундамент сложно расколоть, не получится перепрошить людям мозги силой. [У каждого] могут выбить показание, какое-то покаянное видео записать, но вряд ли это глубоко изменит мнение [всех белорусов].
— Около Окрестина вы снимали открыто?
— Да, и на довольно большую камеру. Выбора не было: либо так, либо вообще никак. Скрытой камерой не добиться такой художественности, такого портрета и такого звука.
— Ваша сестра сразу согласилась сниматься после того, как оказалась на свободе?
— Ей все это было немного непонятно, но в целом она, наверное, привыкла, что я [постоянно] снимаю.
— А другие герои сразу согласились?
— Практически. Сцены с теми, кто не согласился, просто не вошли в фильм. Наверное, люди просто не ожидали, что съемки займут так много времени, что я буду так часто к ним приезжать, а не просто быстро возьму интервью и уеду. Но у большинства все же были энергия и желание. Я думаю, эти люди чувствовали то же, что и я — что мы участвуем в жизни своей страны, пишем ее историю.
Как изменилась роль женщин в политической жизни Беларуси
— Одна из героинь фильма — преподавательница белорусского языка. Ее муж, участник протестов, с травмой уезжает в Польшу из-за заведенного на него уголовного дела. Что с ними случилось потом?
— Парень подорвался на светошумовой гранате. Незнакомые люди помогли ему, отвезли в больницу. Когда он вернулся домой, к нему стали приходить следователи. Кажется, всем, кто попадал в больницу, стали пришивать участие в беспорядках. Поэтому он был вынужден оставить жену одну с тремя детьми, собраться буквально за сутки и уехать в Польшу. Все это происходило у меня на глазах, точнее перед камерой. Это только капля в море поломанных всем этим насилием судеб. Он очень хотел вернуться, но не мог, и ей пришлось уехать вслед за ним с детьми. Теперь эта семья живет в Польше.
— В фильме появляются монологи и диалоги других людей, участвовавших в протестах тем или иным образом. Кто они?
— Чтобы углубить две основные линии — моей сестры и бежавшей в Польшу семьи — и дать представление о масштабах происходящего, я решил включить в фильм эпизоды о случайных людях, чьи разговоры я выхватывал камерой на улицах, у Окрестина и когда снимал цепи солидарности. Как я уже говорил, моя камера в основном задерживалась на женщинах. Они говорили о вещах более глубоких, в то время как мужчины обсуждали что-то конкретное, выкрикивали лозунги.
— Почему весь фильм черно-белый, а последние две минуты, когда ваша сестра впервые после задержания выходит на митинг, цветные?
— В начале монтажа я понял, что цвет мне мешает. Я отвлекался на цвет стен и мебели в квартирах героинь, а на митингах цвет создавал эффект карнавала. Вместе с этим цвет сильно погружал меня в историю, не давал мне отстраниться. А мне как режиссеру была необходима хоть небольшая, но дистанция.
Кроме того, я хотел создать ощущение, будто события фильма могли иметь место в 1930-х годах, во времена репрессий в СССР. Чтобы у зрителя промелькнула мысль: неужели это происходит с нами здесь и сейчас? Мы же в цивилизованном мире, 20 лет как живем в новом столетии. Я попробовал перевести фильм в черно-белый и понял, что это работает. Мои ощущения выровнялись, я перестал отвлекаться от сути, рассказов женщин и психологизма происходящего.
Дать цвет в конце фильма мы решили вместе с профессором Яцеком Блавутом — моим художественным руководителем в Лодзинской киношколе. Так мы подчеркнули переломный момент, победу человеческого достоинства над страхом.
Белорусы о событиях 2020 года
— Ваша сестра справилась со своей травмой?
— Где-то полгода назад они с семьей уехали из Беларуси. Мне кажется, ей это помогло. Сегодня она по крайней мере нормально спит.
— А вы со своей?
— Иногда мне кажется, что справился. Но бывает, смотрю фильм о несправедливости, насилии и унижении, и во мне оживают такие эмоции, каких я не испытывал до протестов в Беларуси. Так было, когда в январе я в составе жюри на фестивале документального кино в Будапеште оценивал фильмы о сопротивлении системе, объединенные в секцию Brave Rebels. Неважно, в какой точке мира происходит зло — в Африке, Литве, Украине, Гонконге или Грузии. Неважно, есть ли у фильма художественная ценность. Я на все стал остро реагировать. Но когда я обсуждаю с другими членами жюри, кому дать приз, я четко разделяю, какой фильм тронул меня художественной ценностью, а какой просто заставил сопереживать той или иной ситуации.
Так что до конца я свою травму не преодолел. Со временем жить стало спокойнее, но боль осталась. Ты ведь все равно читаешь новости, переживаешь за людей. Иногда мне снятся протесты.
— Вы сейчас живете не в Беларуси?
— Я живу в польском городе Лодзь. Прохожу годовую стажировку в местной киношколе под руководством Яцека Блавута и Мирослава Дембинского. У белорусских кинематографистов есть опция приехать в эту киношколу на год. Вот я этой возможностью и воспользовался. Я мог сделать это еще год назад, но тогда решил остаться в Минске. Но потом активность в стране прекратилась, стало невозможно работать, и я понял, что пора ехать.
— Что будете делать после учебы?
— Сегодня тяжело планировать даже на пару месяцев вперед. Кроме того, я получил стипендию от министерства культуры Польши и могу остаться здесь до конца июля. Но потом я хотел бы вернуться.
— Ваш фильм попал в конкурсную программу «Артдокфеста».
— Что фильм оценил «Артдокфест», я узнал еще в начале осени 2021-го и был очень рад. В нашем регионе это один из самых сильных фестивалей. Я буду рад приехать и представить свой фильм. Хоть мне и тяжело о нем рассказывать, но это необходимо, ведь Россия — следующая за Беларусью. Нужно, чтобы россияне это осознавали. Не надо надеяться, что будет мягче. Может, будет еще хуже, потому что денег [у российских властей] больше. Может, не будет протестов, но эти клещи однозначно будут сжиматься.
Что это за канал?
«Белсат TV» — первый независимый телеканал в Беларуси. Был создан в 2007 году при участии Белорусской Ассоциации журналистов как структурная единица Польского телевидения.
Протесты в Беларуси
С 19 по 25 марта 2006 года в Минске прошли акции протеста из-за хода проведения президентских выборов. На пике в протестах участвовали до 30 тысяч человек. 19 декабря 2010 года прошла акция протеста против результатов президентских выборов. По разным оценкам на митинг вышли от 30 до 60 тысяч человек.
Уже тогда белорусские силовики жестко разгоняли протестующих?
В обоих случаях власти дейст
О чем до этого снимал Андрей Кутило?
В 2019 году Андрей Кутило представил фильм «Стриптиз и война» о пожилом подполковнике авиации в отставке и его внуке-стриптизере. В 2020 году вышел другой его фильм «Объятий нужно мне твоих…» о пожилой женщине в глухой белорусской деревне.
Что это за фильм?
20-минутный документальный фильм Андрей Кутило снял вместе с режиссерами Максимом Шведом и Екатериной Марковец. 5 октября 2020 года его опубликовало на своем сайте британское издание The Guardian.
А это что за фильм?
В 16-минутном очерке «Муры» («Стены») Андрей Кутило показывает людей, которые стоят под стенами тюрьмы в Окрестино.
Какую?
«Когда цветы не молчат» победил в конкурсе документальных фильмов Варшавского кинофестиваля.
Сколько времени ушло на съемки фильма
События фильма охватывают около трех месяцев. Сами съемки длились около пяти месяцев.
Кто такой Олег Бембель?
Белорусский философ, поэт и публицист. В 1985 году ему удалось передать в Лондон свою работу о положении белорусского языка как в БССР, так и в целом в СССР, «Родное слово и морально-эстетический прогресс». После этого Бембель подвергся репрессиям со стороны белорусских властей и стал диссидентом. В конце 1980-х ― начале 1990-х активно участвовал в белорусском национальном движении.