истории

«Большинство российских женщин себя ассоциируют со мной» Анна Михалкова — об откровенных сценах в кино, политических высказываниях и спорах с отцом

Источник: Meduza

21 ноября в прокат выходит фильм «Давай разведемся!» Анны Пармас — сценариста «Осторожно, модерн!», «Кококо» и режиссера самых вирусных клипов группы «Ленинград»: «Экспонат», «Экстаз» и «В Питере — пить». Главную роль в комедии о женщине, от которой муж уходит к фитнес-тренеру, сыграла Анна Михалкова. Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с ней об откровенных сценах в кино, политических постах в инстаграме и ее дискуссиях с отцом Никитой Михалковым.

— За последнее время в прокат вышли сразу два российских фильма с очень откровенными сексуальными сценами: «Верность» Нигины Сайфуллаевой и «Текст» Клима Шипенко. Что вы думаете о разгоревшейся вокруг них дискуссии и есть ли рамки, за которые вы сами не готовы выходить ради роли?

— Я, в общем-то, уже не в том возрасте, чтобы сниматься в порно и чувствовать себя комфортно, но дело не только в этом. Вообще это интересная тема. Здорово, что такие фильмы появляются. Проблема в том, что у нас, в отличие от Европы, нет традиции или культуры изображения обнаженного тела в живописи, очень мало в литературе.

Эта традиция никогда не была развита — и не потому, что мы все моралисты, просто когда российскому зрителю показывают нашего артиста, занимающегося любовью на экране, он видит не персонажа, а самого артиста. Сейчас ведь обсуждают не героиню Асмус — а саму Кристину Асмус. К сожалению, мы почему-то не можем дистанцироваться от человеческого фактора. У нас любое обнажение в театре или в кино абсолютно всегда сопровождается неадекватной реакцией, которая не возникает, когда мы смотрим американские фильмы и на американских артистов в подобных сценах.

Думаю, неспроста Кирилл Серебренников в своем фильме «Измена» взял на главную роль иностранную актрису [Франциску Петри], которая и раздевалась в кадре. Это вывело кино на совершенно другой уровень. Если бы это была какая-нибудь наша актриса, то все говорили бы: «Вы видели, что она там творит-то?» Это ни хорошо, ни плохо — просто это так.

— Неадекватная реакция, с которой столкнулась Кристина [Асмус], является для вас сдерживающим фактором?

— Да нет, реакция меня не так уж сильно и волнует. Мне просто никогда не предлагали сниматься в таких сценах, я всегда работала в другом амплуа — я никогда не разденусь.

— Можно ли сказать, что фильм «Верность» или спектакль [Кирилла Серебренникова] «Машина Мюллер» как раз формируют ту самую традицию адекватного изображения и восприятия обнаженного тела на экране или на сцене?

— Мне сложно судить, эта эстетика все-таки складывается годами. Натренировать зрителя, наверное, можно, но я не уверена, что это произойдет, если ему просто показывать голых людей.

Тенденции в кино меняются не только в России, но и во всем мире и соответствуют духу времени. Когда-то у нас было кооперативное кино, сейчас оно смотрится дико, а в 1990-е было актуально. Тогда же снимались жестокие, кровавые фильмы, которые в то время смотрелись нормально, а потом вдруг повымерли — все стало очень прилизанным, кровь теперь увидишь редко. Хотя в последние годы насилие вновь возвращается в кино.

— Вы сказали, что выступаете в другом амплуа — режиссеры чаще всего приглашают вас на роль «обычной русской женщины». Почему этот персонаж часто изображается в российских фильмах с неким комедийным налетом? Она всегда какая-то нелепая, всегда куда-то не успевает, забывает купальник, когда идет в бассейн, или забывает забрать детей из детского сада, как это происходит с вашей героиней в фильме Анны Пармас «Давай разведемся!».

— Кино — это же некий вымысел, и для того, чтобы было интересно, ситуация всегда обостряется — иногда доходит до абсурда, некоторые вещи получаются немножко гротескными, но делается это, чтобы захватить внимание зрителя.

А чем больше сложностей, тем больше сюжетных поворотов, возможностей увидеть, как персонаж их преодолевает, как он существует в этих обстоятельствах. Есть разные жанры, режиссерами ставятся разные задачи.

— Кто сейчас больше интересен зрителю: «обычная женщина» или девушка с идеальными формами из инстаграма?

— Если говорить о зрительском внимании, то моя аудитория, конечно, больше, потому что женщины себя узнают в моих героинях. Большинство российских женщин себя ассоциируют со мной: женщин размера XS у нас в стране не так много.

При этом отклик, который я получаю от аудитории, не на 100% положительный. Конечно, есть те, кто меня не любит, чисто физиогномически — не его я типаж, или те, кто говорит, что я хреновая актриса, что смотреть меня невозможно. И все же образы, которые я воплощаю на экране, для большинства понятны.

— Почему тогда в России так мало актрис, которые эти образы воплощают? Обычных мужчин у нас в кино гораздо больше, чем женщин.

— Мне кажется, что женщины становятся сегодня главными героинями, причем везде: в комедиях, в боевиках, есть уже терминатор-женщина. Таковы новые реалии.

— В нашей стране это все же происходит в меньшей степени.

— У нас сложно говорить о кино как о большой индустрии, но и у нас теперь героиня важнее, чем герой, если только это не канал НТВ, на котором все время показывают какие-то мужские сериалы.

— В чем проявляется эта новая расстановка сил?

— Да возьмите любую картину: «Сойка-пересмешница», последние «Звездные войны» — функции по спасению мира там везде возложены на женщину.

— К этому процессу вы относитесь с позитивом?

— Я безоценочно к этому отношусь, как к неким новым реалиям жизни, сейчас время женщин.

— В том числе женщин-режиссеров. Насколько я понимаю, именно Авдотья Смирнова подарила вам первую главную роль [в фильме «Связь»].

— Именно так. Я много снималась, но у меня было много маленьких появлений, или, как я их называла, камео. А она первая решила, что я могу сыграть большую роль, с тех пор она мой товарищ, подруга, мой очень близкий, родной человек. Но вообще я не так часто с женщинами-режиссерами работаю: Дуня [Смирнова], Аня [Пармас], [Наталья] Меркулова вместе с [Алексеем] Чуповым работает. Режиссер либо хороший, либо плохой — по гендерному признаку я их не делю.

— Кто, кроме Авдотьи Смирновой, сильно повлиял на вашу карьеру?

— Да все понемногу — есть объективные, есть субъективные, есть внутренние причины. Ты вообще никогда не знаешь, что на тебя повлияет: в какую-то работу ты очень вкладываешься, а она не находит никакого отклика. А бывает, что ты вроде бы и не напрягся, вроде бы и не сделал ничего такого — а выстрелило. Поэтому я уже достаточно давно отношусь к этому как к возможности понять о себе что-то новое, я люблю делать выводы из разных жизненных ситуаций, и чаще всего мой вывод такой: ты изумительная и прекрасная, все на пользу.

— Вы сказали, что женщины узнают себя в ваших героинях, при этом вы сами лишь по факту своего рождения максимально далеки от тех самых «обычных женщин», которых играете. Вы видите здесь противоречие?

— Конечно. С одной стороны, это абсолютное отсутствие дистанции, с другой — самая максимальная дистанция. Любое новое общение — я сейчас говорю не просто о людях, которые подходят на улице, — строится для меня по одному и тому же принципу: либо пристройка снизу, либо пристройка сверху — это зависит от того, как к тебе человек изначально относится. Варианта обычно два: «Ну и чего? Думаешь, ты какая-то такая особенная?» или «О боже мой, не может быть!» Я всегда даю нужное количество времени для того, чтобы человек смог эту ступень переступить и начал общаться со мной, а не со своими представлениями обо мне. Я отношусь и к любви, и к нелюбви достаточно спокойно.

— Такое отношение окружающих научило вас держать дополнительную дистанцию?

— Не сказала бы, что я держу какую-то особенную дистанцию, мне кажется, у меня ее нет. Это все в глазах смотрящих, человек сам формирует мнение обо мне вне независимости от того, что я буду делать. По большому счету, я стараюсь на это не реагировать.

— Практически во всех ваших интервью вас спрашивают о семье и детях…

— Да, но это же не я предлагаю журналистам говорить о детях. Я как раз не очень люблю рассказывать про семью, но, видимо, в нашей стране именно наша семья отвечает за пресловутый семейный фонд.

— Еще одна актриса, которая в последнее время играет «обычных женщин» — Яна Троянова, — гораздо чаще высказывается о политике и о своей гражданской позиции. Вам вообще интересно об этом говорить?

— Нет, потому что я аполитична. Я считаю очень важным, когда у человека есть возможность высказаться по поводу того, что происходит в его стране, иметь мнение по этому поводу, бороться, но точно так же он должен иметь право не иметь никакого мнения. А в последнее время отсутствие четкой позиции, ассоциации себя либо с теми, либо с другими вызывает большее раздражение, чем когда твое мнение просто не совпадает с мнением большинства. Я придерживаюсь той точки зрения, что имею право не иметь это мнение.

— Вы поддерживали публично актера Павла Устинова?

— Нет, это [сестра] Надя [Михалкова], по-моему, поддержала.

— Тогда для вас тоже было важно сохранить нейтралитет?

— Да нет, просто почему-то не выложила [пост в поддержку Устинова]. У нас очень развито коллективное сознание, и в какой-то момент ты понимаешь, что не можешь промолчать, что тебе тоже нужно крикнуть в толпу — чтобы про тебя вдруг не подумали, что ты не с ними.

Я, как и все, очень переживала за Устинова, но быть в этом хоре не хотела — потому что так ты не выражаешь свое мнение, тебе просто неловко промолчать — я против этого. Быть в публичном пространстве все время мне несимпатично.

— При этом летом, когда во время «Кинотавра» я попросила вас записать видео в поддержку Ивана Голунова, вы не отказали.

— Да, но моими молитвами Ивана выпустили до того, как я это сделала. Я думала: «О, боже, давайте выпускайте, а то мне придется сейчас срочно что-то говорить». (Смеется.)

Но, конечно, я бы не отказалась, если человек несправедливо осужден, об этом надо говорить. Я говорю о том, что когда ты входишь в этот поток, то уже не можешь из него выбраться, тебе становится неловко, вдруг тебя не услышат, вдруг ты промолчишь по какому-то поводу. Вот это мне не нравится. Это уже не желание помочь человеку, а твой страх быть не со всеми — это бывает и в одну, и в другую сторону: или за власть топить, или против.

Я не человек какого-то противостояния, мне достаточно того, что я делаю. Это не хорошо и не плохо, это мое ощущение жизни. Янка [Троянова] — да, она на баррикады [пойдет], это революционерка. Это тоже прекрасно. Она провоцирует, она из тех, кто борется, — у нее всегда либо с борьбой, либо с протестом.

— Понятное дело, что высказываться в поддержку Павла Устинова никто никого не заставлял, но когда актеров просят поддержать, например, какого-нибудь провластного кандидата — отказаться, вероятно, сложнее. Вы попадали в такие ситуации?

— Мне, наверное, повезло, я никогда особо не зависела от получения каких-то бюджетных средств. По большому счету, я не вижу ничего ненормального в том, что если ты берешь деньги у государства, то принимаешь его сторону — не в том смысле, что тебя покупают, но ты должен понимать цену этих денег. Если ты взял деньги у государства, ты не можешь в этом фильме ругаться матом — потому что такие правила известны заранее, и возмущаться по этому поводу странно. Если ты против, тогда не бери, тогда ищи в другом месте. У меня не было ситуаций, когда я бы взяла деньги за то, что призывала людей идти за кого-то голосовать. Я не про это.

— А с Никитой Сергеевичем у вас бывают разговоры на политические темы?

— Бывают.

— Они конфликтные?

— Ну, почему конфликтные? Я могу сказать, что у меня другая позиция, могу объяснить какая. Это нормально.

— То есть у вас позиции расходятся?

— Бывает, что расходятся, конечно.

— Он вас может попросить где-то появиться?

— Может, и я ему не откажу, потому что это мой папа. Более того, даже если я с ним буду миллион раз не согласна, я никогда не буду делать это публично, потому что он мой отец. У меня нет никаких других мотивов, этот мотив для меня гораздо важнее, чем все остальные, и может оправдать все мои действия. Я могу миллион раз быть с ним не согласна, но никогда не буду выставлять себя оппозиционером на его фоне.