«Старая Полли была натуральным дьяволом» Истории освобожденных американцев в проекте «Глазами рабов»

В 1936 году в США стартовал масштабный федеральный проект: сотни писателей, потерявших работу во время Великой депрессии, записывали истории бывших рабов, из которых потом вырос сборник рассказов. В начале нулевых эти истории (больше двух тысяч) оцифровали и выложили на сайте Библиотеки Конгресса. Несколько из них по инициативе Arzamas перевел на русский исследователь и филолог Дмитрий Шабельников. Теперь он запустил сайт «Глазами рабов» с полными версиями этих рассказов: это архив, где сейчас можно прочитать десять историй американцев — о том, как они жили в рабстве, терпели унижения, влюблялись, женились, рожали детей, умирали и бунтовали. Каждую неделю на сайте будет появляться новая история — а за год их соберется 60. С разрешения Дмитрия Шабельникова мы публикуем две из них с сокращениями.

Мэри Армстронг

Хьюстон, штат Техас, 91 год

«Я родилась в Сент-Луисе [штат Миссури]. Моя мать принадлежала Уильяму Кливленду и Полли Кливленд, и они были самыми подлыми белыми в мире — постоянно били своих рабов. Мне мама рассказывала, и от других я слышала. А главное, эта старая Полли, она была натуральным дьяволом, запорола мою сестру, которой было девять месяцев, совсем младенец, до смерти. Она сняла пеленку и стала бить мою сестричку, пока не пошла кровь, — просто за то, что она плакала, как любой ребенок, и сестричка умерла. Я никогда этого не забуду, но я с этой Полли поквиталась. Дело было так.

Мне было десять лет, и я тогда принадлежала мисс Оливии, дочери этой самой Полли. Однажды эта ведьма приехала в дом, где мисс Оливия жила после замужества, и попыталась меня отстегать во дворе. Я подняла камень размером с половину вашего кулака и врезала ей прямо в глаз, так что глаз этот выбила, и говорю: „Это тебе за мою убитую сестренку“. Как она орала — за пять миль, наверное, было слышно, но когда я сказала мисс Оливии, та ответила: „Что ж, мама наконец получила урок“. Но эта стерва оставалась такой же подлой, как и ее муж, старый Кливленд, до самой смерти, и я очень надеюсь, что они горят сейчас в аду.

Как-то раз старый Кливленд решил отвезти рабов, которые были „в залоге“, на продажу в Техас. Он не имел права этого делать, потому что если негр „в залоге“, это значит, что его хозяин занял под него денег, и негр должен оставаться на месте, пока долг не выплачен. Старый Кливленд, конечно, просто говорил тому, кому он должен был денег, что негр сбежал или куда-то подевался, — такой уж он был мерзавец.

Мама рассказывала, что я была в одной партии, а она в другой. Мама до этого сошлась с моим отцом, Сэмом Адамсом, но Кливленду на это было наплевать. Этот негодяй никогда не продавал мужчину, женщину и их детей одному покупателю. Он продавал мужчину одному, женщину другому, а детей, если они были, третьему. О, сам Сатана в преисподней не был таким злодеем, как они со старой Полли. Он, бывало, приковывал негров, чтобы выпороть, и сыпал на них соль и перец, чтобы, как он говорил, „приправить“. А когда он продавал раба, он смазывал ему губы жиром, чтобы казалось, что раба хорошо кормили, он сильный и здоровый.

Ну вот, мама рассказывала, что они успели добраться только до Шривпорта, где Кливленда поймали полицейские, и всех отправили обратно в Сент-Луис. Потом родилась моя сестренка, та, которую убила старая Полли, а мне тогда было года четыре.

Я понравилась мисс Оливии, и хотя ее отец с матерью были такие подлые, она была со всеми добра, и все ее любили. Она вышла замуж за Уилла Эдамса, хорошего человека, у него было пять ферм и 500 рабов, и он купил меня для нее у старого Кливленда за две с половиной тысячи долларов и отдал им еще одного негра, Джорджа Генри. Господи, как я была рада уехать с мисс Оливией, подальше от старого Кливленда и Полли, которые убили мою сестренку.

<…>

Я оставалась с мисс Оливией до 1863 года, когда мистер Уилл отпустил нас на волю. Мне тогда было лет 17 или чуть больше. Я решила поехать поискать маму. Мистер Уилл выправил мне две бумаги, одна с ярд длиной, другая поменьше, но на обеих были большие золотые печати — он сказал, что это печати штата Миссури. Мистер Уилл дал мне денег и купил билет до Техаса. Он сказал, что там все еще рабство, чтобы я спрятала бумаги и делала все, что мне скажут белые, даже если они захотят меня продать. Но он сказал так: „Прежде чем слезать с колоды [на торгах], достань бумаги и держи их так, чтобы все могли видеть, но не выпускай из рук; когда они их увидят, тебя должны оставить в покое“.

Мисс Оливия все время плакала и просила меня быть осторожнее — в Техасе было очень неспокойно. Она дала мне большую корзину с едой, я с трудом могла ее поднять, и еще одну с одеждой. Они посадили меня на большой пароход, рядом с огромным колесом, и я добралась до Нового Орлеана, там капитан посадил меня на другой пароход до Галвестона, там я опять пересела и добралась по Баффало-Байю до Хьюстона.

В Хьюстоне я пробыла недолго. Это тогда был маленький, забытый богом городок, и я села на дилижанс до Остина. Добирались мы туда два дня, и я думала, у меня спина сломается, так нас трясло всю дорогу.

Ну и тут я, конечно, попала в передрягу. Какой-то человек спросил меня, куда я направляюсь, сказал идти с ним и привел меня к еще какому-то человеку по имени Чарли Кросби. Ну и они повели меня продавать. Я залезла на колоду, потому что помнила, что сказал мне мистер Уилл, и все стали делать ставки. И когда аукцион закончился и этот мистер Кросби подошел, чтобы забрать меня, я вытащила бумаги и подняла их вверх. Он увидел и говорит: „Дай-ка я посмотрю“. Я говорю: „Посмотрите из моих рук“. Он прищурился и говорит: „Эта девушка свободна“. Он сказал, что он депутат, взял меня с собой и разрешил пожить с его рабами. Он был хороший человек.

Он рассказал мне, что в округе Уортон есть лагерь для рабов-беженцев, но у меня совсем не осталось денег, но мистер Кросби заплатил мне за работу, и, когда закончилась война, я стала опять искать маму. И я ее нашла в округе Уортон, рядом с самим Уортоном! Боже, сколько было слез, и песен, и снова слез! Я жила с мамой до 1871 года, когда вышла замуж за Джона Армстронга, и тогда мы все переехали в Хьюстон».

У. Л. Бост

Эшвилл, штат Северная Каролина, 88 лет

«Моего хозяина звали Джонас Бост. У него была гостиница в Ньютоне, штат Северная Каролина. Моя мать и бабушка принадлежали семье Бост. У хозяина были две большие плантации, одна в трех милях от Ньютона и одна в четырех. Для работы на них нужно было очень много негров. Женщины работали в гостинице и в большом городском доме. Хозяйка была хорошей женщиной. Она не давала хозяину ни покупать, ни продавать рабов. На плантации никогда не было надсмотрщиков — за неграми присматривал самый старший из цветных. Нам жилось лучше, чем неграм на других плантациях.

Иисусе сын Божий, помню, как, когда я был маленький, лет десять мне было, через Ньютон проходили работорговцы, гнали рабов на продажу. Они всегда останавливались у нас. Бедняги чуть до смерти не замерзали. Это всегда было в конце декабря, чтобы рабы были готовы к продаже первого января. Часто бывало, что четверых или пятерых сковывали цепями вместе. На них никогда не было достаточно одежды, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Женщины были в тонких платьях, нижних юбках и исподнем. На краях платьев намерзали сосульки, когда их гнали вперед — как овец на стрижку. Обуви никогда не было. Прямо вот так бежали по льду. Торговцы были на лошадях и гнали перед собой бедных негров. Когда негры замерзали, их заставляли бежать, чтобы согреться.

Торговцы ночевали в гостинице, а негров загоняли в хижины, как свиней. Всю ночь было слышно, как они стонут и молятся. Я не понимал, как Господь позволяет жить таким жестоким людям. Ворота были всегда закрыты, а рядом стоял часовой — он пристрелил бы любого, кто попробовал бы сбежать. Боже правый, мисс, они были похожи на стаю индеек, когда бежали впереди лошадей.

Помню, как их выставляли на продажу. Дороже всего были рабы от 18 до 30 лет. Аукционер стоял поодаль и объявлял торги — до сих пор не могу забыть его голос, — а негра ставили на деревянную колоду.

Если продавали молодого негра мужского пола, говорили так: „Итак, джентльмены и сограждане, вот здоровый черный негритянский парень. Выносливый как мул и никогда не принесет вам никаких хлопот. Сколько вы мне за него дадите?“ Тогда начинались торги, и негр уходил к тому, кто предложит самую высокую цену.

Если продавали негритянку, аукционер кричал: „А вот молодая негритянская девка, сколько вы за нее дадите?“ Бедняга стояла на этой колоде, дрожа и трясясь от холода. Многие несчастные матери просили продавать их вместе с мужьями, но торговцы делали что хотели. Так что некоторые видели своих мужей в последний раз.

Патрульные следили, чтобы негры ничего не сделали и никуда не ходили. Как полицейские, только хуже. Потому что они не разрешали неграм никуда ходить, если у них нет пропуска от хозяина. Если патрульные тебя встречали там, где тебе быть не положено, тебя пороли так, что ты весь синел и чернел. Женщинам было положено 15 ударов, мужчинам 30. Это просто за то, что ты где-то ходишь без пропуска. Если негр делал что-то более серьезное, его отвозили в тюрьму и отводили к столбу для порки. Там были дырки для рук и колода, куда вставлялись ноги, а потом тебя пороли плетью из воловьей кожи. И никакой одежды, чтобы смягчить удары.

Помню, как одного негра запороли до смерти пастушьим кнутом. От такого кнута многие чуть не умирали — а этот умер. Он был упрямым негром и не работал так, как хотел его хозяин. Его и раньше много пороли. И вот его отвели к столбу, раздели и стали пороть кнутом. Спина у него была вся разорвана на куски, раны через каждые полдюйма. Потом его связали и насыпали сверху соль. Он так полежал на солнце, а потом его стали пороть снова. Когда закончили, он был мертв.

У многих цветных женщин были дети от белых отцов. Женщины понимали, что лучше не перечить. У нас такого было немного, пока не пришли люди из Южной Каролины со своими рабами и не поселились тут. Потом они этих самых детей, в чьих жилах текла их кровь, делали тоже рабами. Если б хозяйка узнала, она бы устроила революцию. Но хозяйки обычно не знали. Белые мужчины не скажут, а негритянки боялись. Так что они так и жили, надеялись, что это все не навсегда».