истории

Почему советский модернизм заслуживает нашей любви В Москве восстановят здание ИНИОН (и это хорошо!)

Источник: Meduza

Летом 2017 года стало известно, что здание библиотеки ИНИОН РАН, сильно пострадавшее во время пожара в январе 2015-го, будет восстановлено с сохранением оригинального фасада и формы. Это событие — не только победа архитектурного сообщества, требовавшего сохранения одного из главных шедевров советского модернизма, но и важный шаг к общему признанию значимости советской послевоенной архитектуры. По просьбе «Медузы» журналист Юрий Болотов, ведущий телеграм-канал об архитектуре, рассказывает, как появился и развивался советский модернизм, в чем его отличие от зарубежных аналогов и какое будущее ждет эти здания.

В 2003 году главный редактор французского журнала Citizen K Фредерик Шобэн приехал в Тбилиси, чтобы взять интервью у Эдуарда Шеварднадзе. Прогуливаясь по блошиному рынку, журналист купил пыльную книгу, в которой на русском языке рассказывалось о 70 годах советской архитектуры в Грузии. Разглядывая альбом, он заинтересовался парой находящихся по соседству зданий и отправился сфотографировать их перед интервью. С кадра будто зависшего в воздухе Министерства автомобильных дорог Грузинской ССР начался масштабный фотопроект Шобэна «Cosmic Communist Consructions Photographed» (CCCP): до конца нулевых француз запечатлел почти сотню общественных зданий второй половины XX века, разбросанных по всему бывшему Союзу.

Шобэн решил обыграть стереотипный визуальный образ бывшего «восточного блока»: на его кадрах — не безликие и монотонные пространства, а самобытные «космические» кинотеатры, санатории и институты, словно принадлежащие погибшей цивилизации пришельцев; даже пребывая в упадке, они оставляют ощущение величия. Благодаря необычной подаче фотоальбом привлек внимание к прежде малоизвестной за рубежом советской послевоенной архитектуре. В 2012 году за ним последовала венская архитектурная выставка «Soviet Modernism 1955–1991. Unknown Stories», а модернизм стал неотъемлемой частью медийного образа постсоветского пространства.

Любопытство иностранцев переоткрыло послевоенный модернизм и в России. Если в нулевые эти здания были нужны лишь узкому кругу краеведов и историков архитектуры, то в 2010-е на волне интереса к теме города они постепенно стали частью модной культурной повестки: о советской моде регулярно пишут массовые лайфстайловые издания, популярный путеводитель по стилю выпускает музей современного искусства «Гараж» (справочник «Москва: архитектура советского модернизма. 1955–1991» Анны Броновицкой и Николая Малинина вышел в 2016-м), а певица Луна снимает свой новый клип в советском санатории. Наконец, модернизм — часть удачного экспортного образа New East, в котором неразделимо слились постсоветские спальные районы, рейвы и молодежь в одежде Гоши Рубчинского и Демны Гвасалии. Квинтэссенцией этой эстетики стал прошлогодний клип российской певицы Tatarka, в котором артистка, одетая в Vetements, читает клауд-рэп на фоне петербургского модернизма. 

Фотопроект Шобэна сформировал взгляд на модернистскую архитектуру, но касается он лишь ее внешнего облика. Да, архитектура отражает быт и идеологию общества; и людям, не знавшим жизни в СССР, кажется, что проще всего воспринять ушедший советский строй через эти необычные здания. Однако тут они — зачастую не парадная витрина позднесоветской эпохи, а ее жертвы. И в самом выражении «советский модернизм» главное слово не «советский», а «модернизм»: это не местный, а глобальный послевоенный проект, который на определенной части суши — а именно в СССР — только пострадал от идеологических и экономических ограничений. 

Как появился советский модернизм?

Функциональная и лишенная ненужных украшений модернистская архитектура появилась еще в 1920-е годы: пока Вальтер Гропиус строит здание школы Баухаус в Дессау, а Ле Корбюзье возводит под Парижем виллу «Савой», формулируя свои «Пять отправных точек современной архитектуры», в Москве появляются конструктивистские дома-коммуны Моисея Гинзбурга и ДК Константина Мельникова. Но уже в начале 1930-х развитие конструктивизма в Советском Союзе обрывается, архитекторы теряют творческую свободу и под давлением властей возвращаются к классической архитектуре. Из разнородных экспериментов к концу десятилетия государственная цензура постепенно формирует единый избыточный и тоталитарный стиль, известный нам как сталинский ампир. Его кульминацией должен стать 500-метровый Дворец Советов с огромной статуей Ленина на крыше — строительство начнется перед войной, но вскоре будет остановлено и так и не возобновится. 

После завершения Второй мировой войны модернизм с его интернациональным и антитоталитарным пафосом становится главенствующим архитектурным стилем в мире, — и в Нью-Йорке по проекту Оскара Нимейера возводится штаб-квартира только что образованной ООН. Однако в послевоенном СССР пика развития достигает ампир: в Москве строят сталинские высотки, прославляющие недавнюю победу. Сталинская архитектура переносится и на оккупированные страны восточной Европы: в центре Варшавы появляется еще одна высотка по проекту автора здания МГУ Льва Руднева, а парадную Stalinallee в восточном Берлине застраивают неоклассическими зданиями.

Днем рождения послевоенного советского модернизма можно считать 4 ноября 1955 года, когда было опубликовано постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве»; но разговоры об отказе от неоклассики начались уже после смерти Сталина, в 1953-м. Сталинский ампир не предназначался для решения накопившихся социальных проблем: роскошные неоклассические дома были жильем сугубо элитарным, и уже к концу сталинской эпохи больше половины жителей Москвы обитали в коммуналках и бараках. Жилищный кризис могли разрешить современные сборные дома из типовых элементов; к тому же партийному руководству нужно было отделить свой образ от событий предшествующей эпохи, и новая эстетика подходила для этого как нельзя лучше. 

Судьба Дворца Советов отражает дух времени: в 1957 году от старого сталинского проекта окончательно отказываются, новое — уже модернистское — здание предлагают воздвигнуть на Воробьевых горах. Но у конкурса нет продолжения: вместо этого на территории Кремля полтора года тайно строят Дворец съездов на шесть тысяч делегатов. Здание открывается в октябре 1961 года XXII съездом КПСС: с трибуны открыто критикуют культ личности Сталина, а Хрущев торжественно объявляет о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Модернизм становится единственным официальным архитектурным стилем страны, и до сих пор российская городская среда — подчеркнуто модернистская: более половины зданий в стране построено в 1955-1991 годы. 

Возвращение в международный контекст и использование зарубежного опыта не сделало профессию архитектора в СССР свободнее. В 1960-е годы создаются масштабные проектные институты, главная цель которых — ускорение и удешевление строительства с помощью использования типовых проектов зданий. Архитектура подчиняется строительной отрасли, и лишь особо важные постройки возводятся по индивидуальным проектам: советский модернизм — это и необычные авторские здания из фотоальбомов, и сотни безликих микрорайонов по всей стране.

Историю советского модернизма можно описать не только как серию зданий-побед, но и как череду поражений: в работу над значимыми проектами зачастую вмешивалась бюрократия (государство оставалось главным заказчиком), а сроки завершения строительства постоянно сдвигались из-за дефицита материалов и прочих трудностей плановой экономики. Так, ЦДХ, Палеонтологический музей в Коньково и Московский дворец молодежи строили по 20 лет, а экспериментальный район Северное Чертаново из-за чрезмерных расходов на Олимпиаду остался незавершенным (впрочем, это не помешало ему быть желанным местом для жизни в 1980-е годы). 

В чистом виде советский модернизм просуществовал лишь до конца 1960-х годов: и утопический Дворец пионеров на Воробьевых горах, и просторный Новый Арбат символизируют период оттепели и веры в прогресс. После вторжения войск в Чехословакию в 1968 году идеологическое давление усиливается, архитекторы сменяют надежды на цинизм, а прежде аскетичная архитектура становится массивнее, тяжелее и даже помпезнее: между распахнутой стеклянной книжкой здания СЭВ и бруталистским сундуком Олимпийского пресс-центра на Зубовском бульваре не так уж много общего. В 1970-е годы в прежде интернациональных постройках начинают проявляться и национальные мотивы, а к концу эпохи брутализм перерастет уже в советский постмодернизм: таковы и «золотые мозги» Академии наук, и музей Ленина в Горках — настоящий древний храм, построенный великим Леонидом Павловым. 

Как создавался ИНИОН?

История создания ИНИОН РАН на общем фоне выглядит как минимум благополучно. В 1970-е годы у метро «Профсоюзная» на юго-западе Москвы появился целый ансамбль научных зданий, и ИНИОН был лучшим из них. Проектирование библиотеки нового типа — закрытый институт должен был собирать и анализировать зарубежную литературу в области общественных наук — началось еще в 1960-е, а завершили строительство по проекту Якова Белопольского в 1974 году. Вопреки распространенному стереотипу, советский модернизм не был оторван от зарубежных аналогов — при создании комплекса Белопольский явно вдохновлялся творчеством Ле Корбюзье, Оскара Нимейера и Алвара Аалто. 

У Белопольского получился яркий проект: два нижних глухих этажа — книгохранилища с новаторской системой доставки книг; поверх них — просторный и светлый читальный зал с ленточными окнами и сотнями зенитных фонарей в потолке (этот прием Аалто использовал в своей выборгской библиотеке 1935 года); перед библиотекой — бассейн с фонтанами, который работал как пассивная система кондиционирования и создавал образ парящего в воздухе здания. В 1973-м случился мировой энергетический кризис, нефтяные цены взлетели в несколько раз, и в СССР хлынул поток нефтедолларов — благодаря этому вся мебель и оборудование для библиотеки были куплены в Финляндии. «Очень модно» — так в двух словах можно было бы описать это здание.

Ирония ситуации, однако, заключалась в том, что даже эта передовая библиотека уже не поспевала за мировым развитием архитектуры. Пик интереса к модернизму на Западе пришелся на 1950-е и начало 1960-х годов. В 1966-м критик модернизма архитектор Роберт Вентури пишет книгу «Сложности и противоречия в архитектуре», которая открывает дорогу архитектурному постмодернизму. К началу 1970-х годов повсеместно наступает и разочарование в микрорайонах, а в Сент-Луисе сносят жилой комплекс «Пруитт-Айгоу», который за десятилетие из передового жилья превратился в гетто для бедных. 

Что с советским модернизмом происходит сейчас?

Низкое качество строительства — бич СССР; добавьте к нему плохую эксплуатацию зданий в течение десятилетий, и вы получите современный неприглядный вид и плохое состояние советского модернизма. Само понимание того, что необходимо сохранить историческое наследие, появилось как реакция на радикальные архитектурные эксперименты 1960-х годов, но спустя полвека защиты требуют уже модернистские здания. При этом даже самые знаковые постройки лишены охранного статуса и могут быть утрачены.

Еще до пожара 2015 года ИНИОН РАН пришел в упадок: бассейн перед библиотекой стоял без воды с 1994 года, аварийный пешеходный мост закрыли, а в самом здании была испорчена гидроизоляция и не работала вентиляция — неудивительно, что причиной катастрофы стало банальное замыкание в проводке. Пострадавшую библиотеку могли бы попросту снести — как в нулевые снесли гостиницы «Интурист» и «Россия», не представлявшие с точки зрения московских властей никакой ценности, — но благодаря яростному заступничеству профессионального сообщества в последние два года здание Якова Белопольского все-таки будет восстановлено с минимальными изменениями (судьба же самого института пока неизвестна). Это важный прецедент, подтверждающий, что модернистская архитектура достойна сохранения и бережного использования. Впрочем, не единственный — с 2011 года Москва переживает «урбанистическую революцию» и бум обновления общественных пространств, и несколько успешных городских кейсов связаны именно с советским модернизмом. 

В июне 2015 года в парке Горького открылось новое здание музея современного искусства «Гараж». Рем Колхас, самый влиятельный архитектор на планете и фанат советского модернизма, бережно очистил и сохранил руины построенного в 1960-е годы ресторана «Времена года», а после закрыл их фасадами из поликарбоната — получилось демократичное и функциональное пространство. «Величайшая ошибка всего движения за сохранение памятников — это стремление сохранить только великие и старые здания. Мы же хотим показать, что нужно сохранять не только ценное, но и повседневное», — сказал архитектор на открытии музея (это мнение разделяет не только Колхас: в этом году премию Миса ван дер Роэ выиграл проект реконструкции жилой многоэтажки в пригороде Амстердама). А в 2017 году завершилось обновление Даниловского рынка — за последние несколько лет необычный купол 1980-х годов привели в порядок, а помимо торговых рядов на рынке появился фудкорт с десятками кафе. В сознании почти любого выходца с постсоветского пространства модернизм неразрывно связан с недостатками советского быта, но и «Гараж», и Даниловский рынок создают очищенный от идеологии и позитивный образ этой архитектуры. 

Иногда и новое окружение может радикально поменять образ модернистского здания. Глухой сундук ЦДХ и Третьяковской галереи на Крымском Валу строился так долго, что морально устарел к моменту своего открытия: комплекс является ровесником парижского центра Помпиду (в 2008 году его даже хотели снести, чтобы построить новое здание Нормана Фостера, но горожанам удалось его отстоять). Создание пешеходной Крымской набережной, реконструкция «Музеона» и объединение его с парком Горького привлекли в это место тысячи людей, а сам «сундук» по духу превратился в пусть и большой, но парковый павильон. В 2020 году здание ждет реконструкция, над которой работают Рем Колхас и Владимир Плоткин.

На будущее советского модернизма можно было бы смотреть с оптимизмом, если бы не одно обстоятельство: интерес к этой архитектуре во многом москвоцентричен. Эта мода — и реакция на вычурный лужковский стиль, и следствие появившегося запроса москвичей на качественную городскую среду, который невозможен без интереса к городу, и поиск своей локальной идентичности в глобальном мире, и работа местных изданий, а также сильного архитектурного сообщества. Однако за пределами Москвы советский модернизм часто не изучен и не признан, а яркие здания приходят в упадок, радикально перестраиваются или бездумно сносятся. «Архитектура советского модернизма — предмет, не только не ставший национальным достоянием, но и рискующий им не стать вовсе», — грустно замечают в самом начале своего справочника историки архитектуры Анна Броновицкая и Николай Малинин.