Фантастика на максималках: «Кракен» и «Иные песни» Два романа о потусторонних явлениях с безграничной авторской выдумкой

Литературный критик Галина Юзефович рассказывает о двух фантастических романах, отдельные небольшие эпизоды которых сами по себе могли бы стать сюжетами для книг. Роман британского писателя Чайны Мьевиля начинается с исчезновения огромного заспиртованного кракена из музея — но это лишь старт истории. Книга поляка Яцека Дукая «Иные песни» и вовсе предлагает читателю сложный многогранный мир, максимально непохожий на наш, реальный.

Чайна Мьевиль. Кракен. М.: Эксмо, 2020. Перевод С. Карпова

Во время самой обычной экскурсии по Дарвиновскому Центру молодой куратор и специалист по моллюскам Билли Хэрроу внезапно обнаруживает, что жемчужина коллекции, заспиртованный восьмиметровый кальмар, исчез прямо из центрального зала музея вместе со стеклянной колбой, в которую был заключен. А днем позже в подвале центра Билли находит банку с заспиртованным трупом, причем горлышко банки определенно слишком узко для того, чтобы пропустить внутрь объект такого размера. Эти события, сами по себе весьма удивительные, становятся отправной точкой для событий уж вовсе невероятных и выходящих за любые разумные рамки. Привычная для Билли реальность идет трещинами, сквозь которые проглядывают бездны, о которых ни сам герой, ни девяносто девять процентов населения планеты не имеют ни малейшего представления. Кража кракена таинственным образом запускает обратный отсчет до огненного апокалипсиса, и на этом зловещем грозовом фоне разворачивается эпическая битва криминально-магических и крипто-религиозных лондонских группировок, причем все они почему-то убеждены: именно Билли предстоит сыграть в этой истории особую, роковую роль. 

Главная особенность Чайны Мьевиля как писателя — это избыточная, невообразимая литературная щедрость. Мьевиль буквально прикуривает от сюжетов и историй, которых другим, более рачительным авторам хватило бы на пару крепких трилогий. Так, вокруг сюжетной магистрали, связанной с похищением и возвращением кракена, лихой спиралью обвит добрый десяток второстепенных линий, поражающих поистине барочным буйством фантазии.

Один из главных союзников Билли в борьбе за спасение мира, бесплотный дух Вати, начинал свою карьеру в качестве ушебти — так в Древнем Египте называли статуэтки в виде людей или животных: их помещали в гробницу, чтобы усопшего было кому обслуживать в загробном мире. Однако Вати проникся коммунистическими идеалами, восстал, вырвался на свободу и организовал профсоюз фамильяров — волшебных помощников, вынужденных помогать всевозможным оккультистам на унизительных, полурабских условиях. И, как назло, именно сейчас, когда вселенная опасно накренилась, а Билли так нужна помощь Вати, тот по уши занят — руководит великой забастовкой своих подопечных, стремящихся добиться справедливой оплаты магического труда. Один из главных злодеев романа существует в виде ожившей татуировки на спине бедолаги из городских трущоб — эту жалкую форму придал бывшему боссу мафии его могущественный враг.

Всесильное море, как Билли предстоит выяснить, имеет в Лондоне собственное посольство — дом, заполненный соленой водой от крыши до чердака, населенный рыбами и коммуницирующий с сушей посредством посланий в бутылках, которые время от времени вываливаются через щель для почты. За порядок и покой в городе отвечает древний орден лондонмантов — людей, связанных с ним теснейшими узами и способных читать будущее, рассекая асфальтовую шкуру британской столицы. Список подобных деталей, каждая из которых при желании без труда развертывается в полноценную и самодостаточную книгу, можно продолжать едва ли не до бесконечности, и все вместе они создают внутри «Кракена» мир колоссальной плотности, глубины и — несмотря ни на что — достоверности. 

Романы, в которых были бы одинаково хороши и антураж, созданный авторским воображением, и история, в этот антураж вложенная, в литературе сравнительно редки. Редки они в том числе и в творчестве самого Чайны Мьевиля, зачастую жертвующего красотой композиции ради красоты созданного им художественного пространства. «Кракен» в этом смысле — конструкция изумительно гармоничная: просторный, продуманный и вместе с тем исключительно живописный мир романа вмещает в себя интригу равноценной стройности и динамизма. Как, сохраняя такой немыслимый темп повествования (буквально на каждой странице читателя ждет неожиданный сюжетный кульбит), Мьевиль ухитряется не растерять ни единой значимой детали и свести все бесчисленные концы к финалу — одновременно парадоксальному, логичному и философски-значительному, осмыслить, в общем, не удается. А значит, все, что нам остается, это бесхитростно радоваться тому, что один из лучших романов Чайны Мьевиля, хоть и с десятилетней задержкой, но все же добрался до русского читателя в адекватном переводе Сергея Карпова. 

Яцек Дукай. Иные песни. М.: АСТ, 2020. Перевод С. Легезы

Согласно Аристотелю, мир состоит из четырех первородных материй — земли (ге), воды (гидора), огня (пироса), воздуха (аэра), и пятой, отвечающей за их взаимодействие — эфира. Материя по природе своей безвидна и инертна, и для того, чтобы она приняла определенную форму, требуется усилие духа — только он способен придать ей осязаемые, зримые и осознаваемые черты. Эти идеи, изложенные в первую очередь в самой темной и загадочной из книг Аристотеля, «Метафизике», легли в основу романа главного, пожалуй, фантаста современной Польши Яцека Дукая. 

Понятие «легли в основу» нужно понимать не метафорически, но совершенно буквально. Созданный Дукаем мир демонстрирует абсолютный аристотелевский примат духа над материей, причем носителем этого самого духа в той или иной степени является каждый человек. Те, кому подвластны стихии, называются демиургосами; их коллег более высокого ранга, способных придавать пустой материи или «кероса» (по-гречески «воск») устойчивые формы, именуют текнитесами. Аресы, стратегосы и нимроды все тем или иным способом наделены особым даром войны на суше или море. Но высшую ступень в иерархии занимают кратистосы — особые существа-правители, способные трансформировать, наполнять светом (или, напротив, тьмой) собственной личности целые страны и континенты. Таким образом, мир «Иных песен» предельно неоднороден, текуч и изменчив: морфированию под воздействием духа здесь подлежит все — от человеческого тела до погоды и от биологических видов до черт ландшафта. 

Если в этой точке вы уже немного запутались, то вам следует заранее приготовиться к худшему: роман Яцека Дукая предполагает очень, очень высокий входной ценз и по первому впечатлению максимально недружелюбен к читателю. Незнакомые слова и понятия (преимущественно, но не исключительно древнегреческого происхождения) будут сыпаться на него без передышки и без малейшего комментария, и для того, чтобы сориентироваться, установить параллели между миром «Иных песен» и нашим собственным, а главное вообще хоть как-то понять, что же, собственно, происходит, потребуется минимум сто страниц.

Примерно в этой же точке из причудливого хаоса трудно интерпретируемых деталей начнет вырисовываться сюжет. Иероним Бербелек, в прошлом великий стратегос, ныне влачит бесцветное существование купца в одном из богатых городов северной Европы. В прошлом он потерпел катастрофическое поражение от могущественного кратистоса Максима Рога по прозвищу Чернокнижник, распространяющего свое темное влияние все шире и шире, и теперь форма Иеронима искажена: он стал слабее, меньше ростом, и огонь духа уже не пылает в нем с прежней силой. Однако размеренной и пустой жизни героя приходит конец, когда полузабытая бывшая жена присылает к Бербелеку их общих детей-подростков, шестнадцатилетнего Авеля и четырнадцатилетнюю Алитэ, а загадочная высокородная красавица — то ли шпионка Чернокнижника, то ли, напротив, его смертельный враг — приглашает Иеронима поохотиться на невозможных, противоречащих всем законам даже этого зыбкого мира созданий, внезапно и ниоткуда появившихся в экваториальной Африке.

Бербелек с детьми прибывают в Александрию, откуда начинают свой путь в самое «сердце тьмы» (да, аналогия с другим великим поляком, Джозефом Конрадом, в данном случае совсем не случайна). Сначала с интересом, а после с ужасом герою предстоит наблюдать за тем, как охватившее эти земли безумство духа морфирует окружающую реальность, а после пытается пустить корни в его собственной душе. И, конечно же, в происходящем Бербелек не может не ощутить незримое, но властное присутствие своего давнего врага — Чернокнижника.

Заданный Дукаем старт — поверженный воин света, грозящий миру мрак, путешествие в средоточие зла — задает определенный горизонт читательских ожиданий. Имейте в виду: ни одно из них не сбудется. Несмотря на некоторое формальное сходство, мир «Иных песен» — не наш мир и даже не мир альтернативной истории, он зиждится на принципиально других началах, а значит, привычные для нас сюжетные клише здесь тоже недействительны. Единожды расчертив игровое поле, Яцек Дукай в дальнейшем безукоризненно следует собственным правилам — даже там, где это вступает в откровенный конфликт с запросами читателя. Эмпатическая вовлеченность, сопереживание героям, радостное узнавание по-новому сервированных повествовательных паттернов — ничто из этого автора не интересует: с неумолимой математической строгостью он выстраивает контуры истории, полностью нечеловеческой и решительно невозможной в рамках нашего обыденного опыта. «Иные песни» оказываются в самом деле предельно, невообразимо иными, словно бы зародившимся по ту сторону границ знакомого мира. 

Как несложно догадаться, в подобном писательском максимализме есть и плюсы, и минусы. Бескомпромиссно игнорируя читательский комфорт и словно бы намеренно отказываясь от любых инструментов эмоционального воздействия, Дукай рискует отпугнуть значительную часть своей потенциальной аудитории. Однако если видеть смысл фантастики как таковой в конструировании миров, радикально отличных от нашего, в выходе за пределы гуманизма и создании принципиально новой оптики, то следует признать: на этом пути Дукай продвинулся очень далеко — так далеко, как только возможно, учитывая ограничения, налагаемые на человека его физическим и ментальным устройством.