истории

«Вместе с Лермонтовым и Тургеневым из сердец ушли озлобленность, подозрительность и имперский синдром» Отрывок из романа Алексея Конакова «Табия тридцать два» — о России будущего, где литературу заменили шахматы

Источник: Meduza

В издательстве Individuum вышел роман писателя и независимого исследователя позднесоветской культуры Алексея Конакова «Табия тридцать два». Действие происходит в России в 2081 году. Страна изолирована от внешнего мира — ООН наложила на нее карантин. С подачи академика Дмитрия Александровича Уляшова новая власть объявила источником всех бед классическую русскую литературу. Теперь вместо художественных текстов россияне массово изучают шахматы. С разрешения Individuum «Медуза» публикует отрывок из романа: в нем академик Уляшов объясняет аспиранту Кириллу, что же не так с отечественной литературой.

— Это научный, достоверно установленный факт, Кирилл. Увы! Именно через сочинения литераторов входили в умы россиян расхлябанность и необязательность, презрение к элементарной логике и к минимальному порядку, пренебрежение строгостью мыслей; входила вера в собственную исключительность («Умом Россию не понять!») и любование дикой, разрушительной силой («Да, скифы мы, да, азиаты мы!»); входила, в конце концов, темная страсть к экспансии, к расширению, к захвату: сначала — чужого внимания, чуть позже — чужих умов и душ, в итоге — чужих территорий и стран. 

Теперь об этом забыли, как о страшном сне, а ведь в начале XXI века русская литература была самым настоящим культом, Кирилл; зловещим, как оказалось, культом. Потребовалось поражение в войне, потребовались Кризис и Переучреждение России, чтобы мы — все российское общество — раскрыли наконец глаза и честно и непредвзято взглянули на те якобы «великие произведения», которые сочиняли Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Горький и иже с ними и которыми нас учили восхищаться, уверяя, что все написанное прекрасно, и разумно, и правильно. 

Что же мы увидели, перечитав? Оригинальные мысли? Любопытные сюжеты? Беспристрастный самоанализ? Как бы не так! Только империализм, шовинизм, ненависть к другим народам и странам.

Издательство «Медузы» выпускает книги, которые из-за цензуры невозможно напечатать в России. Теперь в нашем «Магазе» можно купить не только бумажные, но и электронные версии книг. Это один из самых простых способов поддержать редакцию и наш издательский проект.

Толстой откровенно восхищался мощью русского оружия, державшего в ужасе Европу после 1812 года, Лермонтов славил жестокое завоевание Кавказа, Пушкин воспевал подавление Польши и агрессию против Швеции. Знаменитый поэт Бродский оправдывал применение напалма в колониальных войнах, потому что «горные племена» не очень-то тянут на людей: «Все меню баранина да конина, никогда не видели пианино». А теории Достоевского о том, что русский человек «имеет право» убить кого угодно, а консервативные идеи Солженицына, а провластные стихотворения Тютчева! (Популярная поэтесса Анна Ахматова — как доказал со всей ясностью филолог Жолковский — вообще была, ни много ни мало, Сталиным в узкой юбке, тоже строила «культ личности», применяла террор и так далее.) 

Словом, все эти авторы, которых мы по наивности считали «честью и совестью нации», являлись на самом деле тривиальными пропагандистами на зарплате у государства, проводниками и апологетами имперского мышления. А еще — глашатаями антисемитизма (помню гоголевские проклятия в адрес «рассобачьих жидов»). И гомофобии (знали бы вы, как русские писатели измывались над великим Мишелем Фуко: «Что по ту сторону добра и зла / так засосало долихоцефала? / Любовник бросил? Баба не дала? / Мамаша в детстве недоцеловала?»). И мизогинии: «Я научила женщин говорить / Но, боже, как их замолчать заставить!» (У того же Льва Толстого женщина — всегда только примитивная самка, которая, если ей повезет, станет машиной для деторождения, а если не повезет — неизбежно покончит с собой, бросившись под поезд.) 

Вы представляете, дорогой Кирилл, что происходит с людьми, когда им с младенчества вбивают в голову такие идеологемы?! И вот парадокс: любой человек может отказаться, например, от блюда, которое выглядит неаппетитным, несвежим или просто опасным для здоровья; однако жители России, прежде всего дети, на протяжении многих поколений не имели права отказываться от чтения текстов «великой русской литературы» — хотя от нее воротило ничуть не меньше. Куда там, мощнейшее давление: сразу объявили бы невеждой, выгнали бы из школы, выдали бы волчий билет, сделали бы парией, сломали бы жизнь. И я не преувеличиваю! Но от плохой еды вас просто вытошнит через полчаса, плохие же идеи подобны паразитам, подтачивающим организм на протяжении многих и многих ходов.

— Дмитрий Александрович, неужели это могло быть правдой? 

— Увы, Кирилл — и какой нелегкой, тяжелой правдой. Первым на зловещую роль художественных текстов, на исходящие от них угрозы указал Леонид Афанасьевич Зырянов (сделав громкий доклад на третью годовщину Переучреждения); вслед за этим вопрос стали обсуждать в университетах, потом подключились журналисты — в итоге развернулась общенациональная дискуссия. И вскоре обществу стало очевидно, что все произведения русской литературы чрезвычайно токсичны, что она целиком — скомпрометированное поле, как сказал бы Арон Нимцович. Но за счет чего удавалось этому злому мороку так долго висеть над нашей родиной? За счет помощи властей, разумеется. 

Здесь нужно вспомнить, что у истоков отечественной словесности стояли аристократы и монархисты: Державин, Карамзин, Пушкин. Царям и тиранам всегда нужно идеологическое обоснование своего правления, и литература охотно давала такое обоснование, индоктринируя массы идеями «превосходства» и «богоизбранности» русских. На самом деле только этой мощнейшей идеологической индоктринацией и можно объяснить тот факт, что люди совершенно не замечали вопиющего вреда, наносимого их душам русской литературой. А ведь достаточно было задать простейший вопрос: qui prodest? Кому было выгодно лелеять сонм кошмарных историй о сумасшедших студентах, убивающих старух, и о мрачных нигилистах, насилующих девочек? Кто заставлял миллионы россиян читать эти истории в школе, переписывать под диктовку, заучивать наизусть? Понятно, что народ не стал бы так истязать себя по собственной воле. Все это делала власть. 

Но тонкость в том, что власть и сама точно так же была отравлена идеями русских литературных «классиков» (Толстой воспевает рабство крестьян, Горький воспевает принудительный труд заключенных, Солженицын воспевает ГУЛАГ как место возрождения «исконной России»), увлечена заветами господ-сочинителей — и спешила воплотить эти заветы в агрессивной внешней политике (как кто-то заметил в эпоху Кризиса, «путь к военным преступлениям вымощен томами Достоевского»). Получалось, что вся наша огромная страна — от первого министра до последнего дворника — заложница горстки мертвых белых мужчин, бормочущих с того света зловещие призывы: «Иль нам с Европой спорить ново? / Иль русский от побед отвык? / Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, / От финских хладных скал до пламенной Колхиды, / От потрясенного Кремля / До стен недвижного Китая, / Стальной щетиною сверкая, / Не встанет русская земля?» 

И, как неизбежное следствие, в 2022 году…

Тут раздается телефонный звонок, и Дмитрий Александрович отвлекается, чтобы ответить (какой-то «Федя» смущенно что-то спрашивает, о чем-то напоминает, а Уляшов его отечески успокаивает и обещает непременно перезвонить через пару часов). Кириллу же приходит в голову простой, но совершенно резонный вопрос. 

— Дмитрий Александрович, а вредна только русская литература? 

— По всей видимости, Кирилл, только русская. Знаете, нам тоже сначала казалось странным (и даже невозможным) такое положение дел, что в целом мире — нормальные литературы, а в России — нет. Увы, строгий сравнительный анализ продемонстрировал, что отечественная словесность действительно выигрывает у всех остальных (и с огромным преимуществом) невеселое соревнование в испорченности, в умении воспевать пороки и славить самые худшие черты человеческого существа, в какой-то иррациональной тяге к подлости, гадости, разрушению и гибели. Знаете, даже шутка ходила в те годы: «Английская литература говорит: смерть ради долга; французская литература говорит: смерть ради любви; немецкая литература говорит: смерть ради величия; русская литература говорит: смерть». 

Я сам начинал как филолог и теперь понимаю, что именно из-за этой извращенной страсти к уничтожению, к поношению, к поруганию всего вокруг русская литература так откровенно плоха; я имею в виду — плохо написана. Вы, Кирилл, правильно заметили — в ней напрочь отсутствует гармония. Человеческое чувство прекрасного требует правила и закона, требует логики и минимальной связности; мы привыкли, что сильные ходы улучшают позицию, а слабые ухудшают, что накопление мелких преимуществ неизбежно приводит к преимуществам решающим, что правильная координация фигур бывает гораздо важнее материального перевеса, что истинная красота заключается в экономии средств и в согласованности действий. Ничего этого не найти в так называемых шедеврах русских писателей; там только путаница, бардак и хаос. 

Положим, литература и в принципе не слишком интересное искусство, но я, например, с удовольствием перечитываю многих европейских авторов. Взять хоть Джейн Остин: ясность, внятность, соразмерность; вроде бы простые, но при этом полные скрытого яда ходы — «It is a truth universally acknowledged, that a single man in possession of a good fortune, must be in want of a wife» — как лучшие партии Анатолия Карпова! Или Флобер: стилистически отточенный, разящий наповал реализм, напоминающий манеру зрелого Роберта Фишера — «Nous étions à l»Étude, quand le Proviseur entra, suivi dʼun nouveau habillé en bourgeois et dʼun garçon de classe qui portait un grand pupitre. Ceux qui dormaient se réveillèrent, et chacun se leva comme surpris dans son travail». Вот действительно — шедевры! А что такое, скажем, Достоевский? Поединок пьяных второразрядников, которые путают короля с ферзем, забывают правила рокировки, роняют на пол фигуры и в конце концов лупят друг друга по головам — доской, часами, шахматным столиком. И хорошо еще, если рядом не окажется топора.

<…>

Уже полсотни лет я наблюдаю за благотворным влиянием проведенных нами реформ на российское общество и могу сказать уверенно: мы не ошиблись. Нравы наших соотечественников сильно смягчились после того, как новая — не литературоцентричная, но шахматоцентричная — культура России полностью утвердилась в своих правах. Вместе с Лермонтовым и Тургеневым из людских сердец ушли ожесточенность, озлобленность, подозрительность и болезненный имперский синдром. Шахматные авторы ни к чему не призывают, не побуждают исправлять карту звездного неба или границы европейских стран, не заражают манией величия, не внушают опасных идей; они просто учат красоте и гармонии. Благодаря шахматам россияне стали ответственны, добры и рациональны; теперь это народ, чуждый всякой агрессии и всякой экспансии. (Кстати, присущий шахматам фактор цейтнота, ограниченного временнóго ресурса, помог в постепенном искоренении традиционного российского разгильдяйства, наплевательского отношения к любым дедлайнам и к тайм-менеджменту вообще — западные партнеры всегда вовремя, без задержек получают от нас медь, никель, палладий, золото, алмазы и т. д.). 

Результат усилий налицо: мнение мирового сообщества о России становится все лучше и лучше. Кстати, вы знаете, что буквально три дня назад ООН сократила срок Карантина?

На пять лет. 

И это уже второе сокращение, и наверняка будут новые. 

Скоро Карантин снимут совсем. Скоро нам откроется целый огромный мир. Скоро в страну хлынут новые знания, технологии, инвестиции. Наша позиция прекрасна уже сейчас, и время работает на нас. Скоро, Кирилл, в России начнется настоящий золотой век!