истории

В России резко вырос интерес к эзотерике и магии. Это как-то связано с войной? Обсуждаем с Моникой Блэк — она написала книгу про увлечение колдовством в Германии после Второй мировой

Источник: Meduza

После начала полномасштабной войны с Украиной у россиян резко вырос интерес к эзотерике: только за 2022 год они потратили на подобные курсы порядка 6,6 миллиарда рублей. Это не уникальный случай. Вера в целителей, обвинения соседей в колдовстве и увлечение мистической литературой — все это было значительной частью жизни многих немцев на фоне поражения во Второй мировой войне и последующей денацификации. Этому феномену посвящена книга американского историка Моники Блэк «Земля, одержимая демонами». «Медуза» поговорила с Блэк о том, как вера в колдовство помогает переживать социальные потрясения, а также об уместности исторических параллелей.

— Вы заслуженный профессор гуманитарных наук Университета Теннесси. При этом вы изучаете современную Европу, а именно — Германию периода Второй мировой войны и послевоенного времени. Почему вы сфокусировались на этой теме?

— Отчасти на меня повлияла история семьи. Мой отец родился в Будапеште в 1940 году. В конце Второй мировой войны его семья покинула Венгрию — они оказались в лагере для беженцев и переселенцев в Кельне в Западной Германии. Там провели около трех лет, а затем эмигрировали в Аргентину, где мой отец вырос. Позже он переехал в США. 

Ребенком я всегда интересовалась Второй мировой и историей моей семьи как маленькой части этой большой войны. А в старшей школе решила отправиться в Германию по программе обмена. Я не знала немецкий, не знала там никого. Мои родители были удивлены: «Ты действительно этого хочешь?» [Все же] я оказалась в Западной Германии и провела там год. Это было в 1980-е, и я была поражена тем, что даже тогда Вторая мировая война продолжала там ощущаться. 

На самом деле она и сейчас остается центральной частью немецкой истории. В США, где Вторая мировая война также важная часть истории страны, я думаю, большинство ничего, по сути, об этой войне не знает. Например, они не знают, какую роль в победе сыграл СССР. Но немцы очень интересуются своей историей — даже молодое поколение. 

Самым интересным для меня всегда были последствия войны. Тяжело представить, как это было. И я говорю не столько про разрушения (другие страны пострадали больше, чем Германия), а о том, как немецкое общество возрождалось после чудовищных преступлений, за которые несло ответственность. Это возрождение произошло очень быстро как в Западной, так и в Восточной Германии. История успеха Западной Германии — то, о чем [много] говорят. Но как этого удалось достичь? Что происходило в обществе, чтобы это стало возможным?

— В своей последней книге, «Земля, одержимая демонами», вы рассказываете о всплеске веры в колдовство в послевоенной Западной Германии. Если честно, до вашей книги я не знала об этом феномене. Как вы обнаружили эту тему?

— Я работала с архивами Штази, когда обнаружила упоминание о книге [школьного преподавателя Иоганна Крузе] «Есть ли ведьмы среди нас?», опубликованной в 1951 году. Я подумала, что это сатира или что-то в этом вроде. Ведьмы среди нас? Но, прочитав эту книгу, я была поражена рассказом Крузе о том, как люди в его родной земле Шлезвиг-Гольштейн на севере Германии верили в то, что их соседи могут быть ведьмами и колдунами — и причинять им вред. 

Я решила изучить эту тему. И чем больше я узнавала, тем лучше понимала: то, что мы называем верой в колдовство, может принимать самые разные формы и встречается в разных уголках мира. Антропологи провели много исследований о том, как совершенно разные общества относятся к колдовству. Один из выводов, который я обнаружила, — в моменты социальных потрясений возникают вспышки обвинений в колдовстве. Крузе тоже писал о массовых обвинениях в колдовстве на севере Германии после Второй мировой войны. Меня это очень заинтересовало. 

На тему веры немцев [в послевоенной Германии] в колдовство было не так много литературы — только несколько полезных книг, включая книгу Крузе. Но было много газетных статей 1950-х годов, описывающих случаи обвинения в колдовстве. Также я нашла в архивах судебные протоколы [с заседаний, где обвиненные в колдовстве люди жаловались на клевету]. Я изучала архивы в Мюнхене, Ганновере, Берлине… Узнать больше можно было, только собирая источники по крупицам. 

— В книге вы подробно рассказываете о причинах, которые могли спровоцировать интерес немцев к магии. Это многолетнее молчание (как о преступлениях нацистов, так и о собственных переживаниях), доносы соседей, «трагедия выжившего», поражение в войне и денацификация. У вас есть ответ на вопрос, почему люди в ситуации нестабильности и резких социальных изменений ищут поддержки именно в мистике? 

— Я много об этом думала. И мысль, к которой я все время возвращаюсь, в том, что современный мир — даже при самых хороших обстоятельствах — чрезвычайно сложен, и его трудно понять. Мне кажется, с точки зрения истории едва ли кто-то осознает, в какой ситуации мы сегодня оказались. Например, я прошу своих студентов провести исследование и написать работу на какую-либо тему. Большинство из них не идет в библиотеку — они ищут информацию в интернете. И первые пять источников, которые они находят в гугле, могут быть абсолютной дезинформацией. Это факт, да? Мы завалены мусорной информацией. 

Мир достиг такого уровня сложности, что наш мозг не способен разобраться в ситуации, в которой мы оказались. И в этом есть сходство с послевоенной Германией. В 1945 году у многих немцев земля ушла из-под ног. Ведь многие до последнего не осознавали, что проигрывают войну. Они не совсем понимали это, даже когда в их город вошли армии СССР и союзников. А тут внезапно все немецкие государственные институты были демонтированы и заменены оккупацией. Немцы столкнулись с ответственностью за ужасные преступления, изображения которых заполнили все медиапространство: повсюду были плакаты и фотографии ужасов концлагерей. Думаю, в этот момент они были как в тумане — просто не понимали, что об этом всем думать и что делать, и не знали, кому можно доверять. Мне кажется, в подобных ситуациях человек может искать альтернативные ответы. 

Сегодня мы видим много таких примеров. Например, в США — феномен QAnon. Это ведь просто безумие. Многие в США убеждены, что Демократическая партия и демократы — «педофилы» и «вампиры». И знаете, я сохраняю статьи о случаях, когда кого-то в США обвиняют в колдовстве, — то есть все это существует до сих пор. 

— Ого! Меня больше всего поразило в вашей книге, что после войны немцы перестали верить фактам — будь то публикации в СМИ или рассказы их друзей о преступлениях нацистов. Почему они предпочитали верить во что-то мистическое? И чем им это помогало? 

— Чем больше растеряны люди, тем активнее они стремятся делить все на черное и белое и искать альтернативные ответы на сложные вопросы. Думаю, люди не столько тянутся к мистике, сколько пытаются найти ясное представление о том, что хорошо, а что плохо. Колдовство ведь основано на бинарном взгляде на мир: есть «хорошие» люди и есть «плохие» люди. 

[Немецкий «целитель»] Бруно Грёнинг говорил, что способен чувствовать, «хороший» человек или «плохой». И отбраковывал «плохих», потому что они не поддаются исцелению. Если подумать, он создавал пространство, где все «хорошие», — это в какой-то степени успокаивало людей в момент огромной неопределенности. Занимаясь расчеловечиванием и давая черно-белые ответы, вы создаете пространство, где ваша собственная мораль защищена, понимаете?

— Это напоминает нацистский подход к делению людей на правильных и неправильных. 

— Абсолютно. И это успокаивающе действовало на немцев — почувствовать, что есть враги, и от этих врагов, «плохих» людей, можно избавиться, чтобы процветать. Это очень опасное мышление. 

— Вы описываете в книге момент, когда Бруно Грёнинг стоит на балконе перед толпой. И это вызывает очень сильные ассоциации… 

— Да, ему нравилось появляться на публике в черной одежде, в свете прожекторов. Он культивировал мистическую атмосферу вокруг себя. И я, опираясь на воспоминания людей, намекаю в книге еще на одного человека, который любил ходить в форме и стоять под прожекторами. Меня интересовало, в какой степени ассоциация с Гитлером стала причиной того влияния на людей, которым обладал Грёнинг. 

— При этом Грёнингу, конечно, не всегда удавалось помочь человеку разговором или шариками из фольги. Но его способности все же мало кто тогда оспаривал. Вы понимаете, почему люди предпочитали делиться своими переживаниями с ним, а не, например, со своими близкими?

— Не знаю. Возможно, были вещи, за которые им было стыдно и о которых они не могли говорить со своими семьями. Были также люди, которые вообще не разговаривали с Грёнингом. Они просто хотели побыть рядом с ним, потому что от этого им становилось легче. 

— А что говорили о его методах врачи того времени? Как объясняли случаи исцеления? 

— В Германии очень давняя традиция того, что мы назвали бы mind-body, то есть связи разума и тела. В начале XX века были историки медицины, которые считали, что врачи упускают что-то, когда видят в человеке только набор органов. Так как есть дух и разум, чувства, другие всевозможные вещи, которые влияют на человека. И они хотели, чтобы в медицине было место для размышления о связи между разумом и телом. 

Были немецкие врачи, которые очень положительно отзывались о Грёнинге. Говорили о его важности, что он может находить подход к людям и таким образом помогать им. Многие даже рекомендовали пациентам, которым не могли помочь, обратиться к Грёнингу — это подтверждают истории нескольких людей. Но опять же это — один из моментов, где мы не можем говорить только о научной стороне вопроса. 

— Ваша книга — о послевоенной Западной Германии. А что происходило в те годы в Восточной? Был ли там всплеск веры в колдовство?

— Сложно поверить, что граница, которая была создана в 1945 году между двумя странами, могла остановить убеждения такого рода. Но я знаю только об одном случае обвинения в колдовстве на территории бывшей Восточной Германии, который произошел недалеко от Потсдама. К сожалению, без подробностей — я нашла лишь упоминание о нем. Еще были письма Бруно Грёнингу от людей из Восточной Германии. 

Все это — небольшие дразнящие кусочки информации. Когда я исследовала архивы бывшей Восточной Германии, мне удалось найти совсем немного. Возможно, причина в том, что власти там не относились к подобным вещам серьезно. У коммунистических правительств вообще есть такая установка, что суеверия и религия — это совершенно противоположное тому, чем они занимаются, то есть науке и фактам. Я думаю, власти Восточной Германии могли просто не сохранить записи об этом феномене. 

— Вы среди прочего изучаете повседневную жизнь немцев в послевоенный период. Как, на ваш взгляд, люди научились вновь доверять друг другу после нацистского периода?

— В книге я пытаюсь рассмотреть этот вопрос в том числе через судебный процесс над Бруно Грёнингом в 1957–1958 годах. Если в 1949-м многие журналисты утверждали, что он великий человек, который появился, чтобы исцелять других, то спустя 10 лет о нем уже никто не писал. 

Меня заинтересовало, что произошло за это время, почему Грёнинг из народного героя превратился в того, кто неприятен окружающим. И я думаю, дело в том, что он напоминал людям о худшем этапе истории — об ужасах поражения в войне и оккупации. Я не могу это доказать, но, проведя исследование и многое прочитав о тех людях, думаю, что произошло именно это.

Представьте, вы чувствуете себя плохо, чувствуете свою вину и беспокоитесь, что вас вот-вот разоблачат. Но вас не разоблачают, а через время все налаживается: с каждым годом у вас продвижение в карьере, у вас теперь есть машина, новый дом, ваши дети учатся. Если вы склонны искать знаки, вы можете действительно решить, что космос или Бог на вашей стороне. Пока рассеивался страх быть разоблаченным, страна [Западная Германия] развивалась экономически. И я думаю, что это помогло, по крайней мере отчасти, сплотить общество. 

— Да, я понимаю, что, когда у тебя все хорошо, проще быть добрым к другим. Но мне кажется, тяжело принять, например, что твой сосед сотрудничал с нацистами или писал доносы. Вы понимаете, как людям после войны удавалось жить рядом, общаться?

— Это одна из сложных вещей для историка. Потому что в такие моменты вы исследуете то, о чем люди не говорят. Но интересно, что многие люди в Германии из поколения моего отца рассказывали, что их поразила моя книга. Потому что она заставила их вспомнить, как в детстве родители запрещали им говорить с некоторыми соседями: «Не разговаривай с этими людьми». Они тогда не понимали причину и только позже осознали, что, возможно, эти люди были не очень хорошими во время Третьего рейха. 

— Вы уже упоминали немецкое экономическое чудо. Как вам кажется, стремительное экономическое развитие страны повлияло на то, что в общественном дискурсе ФРГ вскоре произошла переоценка национал-социализма, признание собственной вины и прошлого? 

— Вполне возможно. Как только люди снова почувствовали себя экономически и политически безопасно, как только в стране появились новые институционные модели и послевоенный хаос был преодолен, они стали разбираться с этими вопросами. Но нужно сказать, что были те, кто с самого начала думал об ответственности за холокост и военные преступления. Просто в 1950–1960-е годы к ним не хотели прислушиваться. Общественный разговор стал возможен только позже. 

— Вы изучаете историю через обычных людей и отношения между ними. Что это вам дает?

— Я очень заинтересовалась таким подходом к истории, когда оканчивала школу. Среди немецких историков были пионеры этого направления — например, Альф Людтке был, пожалуй, самым известным исследователем повседневной истории Германии. 

Я думаю, что изучение жизни обычных людей — это очень захватывающая вещь, особенно в контексте Третьего рейха и периода после него. Исследуя только то, что делает государство, его законы и бюрократию, получаешь уже известный результат. Как обычные люди реагировали на эти изменения? Что происходило в их жизни? Как изменились социальные отношения? 

Знаете, я сейчас читаю «Время секонд хэнд» Светланы Алексиевич — я люблю ее именно за то, что она интересуется такими вещами. Она не относится к этому как к незначительным историям. Наоборот, она убеждена, что истории о жизненных трудностях обычных людей очень важны. И я в этом с ней согласна. Как историк я думаю, что недостаточно просто смотреть на то, что делает премьер-министр или дипломаты, чтобы понять прошлое. 

— Да, мне тоже так кажется. В конце книги вы благодарите за помощь в ее написании Ирину Прохорову и московский «Мемориал». Вы могли бы рассказать, как они помогли вам в работе?

— Если честно, это было своего рода волшебство. Я всегда хотела побывать в России, но мне не выпадало возможности. А Ирина услышала о моей первой книге — «Смерть в Берлине»… Волшебная часть — как раз то, как так получилось. У меня есть друг-немец, который преподает историю России. Он сказал Ирине, что мне было бы интересно написать что-то для ее журнала «Новое литературное обозрение». Я действительно написала отрывок, который понравился Ирине, его перевели на русский. А потом она сказала, что хочет прочесть мою книгу [«Смерть в Берлине»]. И благодаря Ирине ее перевели на русский и издали. Потом Ирина пригласила меня [в Россию] на встречу с «Мемориалом». Это замечательная организация, в которой работают отважные люди. В общем, Ирина — очень важный человек в моей профессиональной жизни. 

— Хочу поговорить с вами и о России, где в последние годы (и вероятно, на фоне войны с Украиной) возрос интерес к мистике. Например, в 2023 году аудитория онлайн-школ гадания, Таро и астрологии выросла почти в 20 раз. А по итогам 2022 года россияне потратили на курсы по эзотерике порядка 6,6 миллиарда рублей. Знаю, что историки не любят проводить параллели и что это некорректно. Но как будто они слишком очевидны?

— Да, историки зачастую с беспокойством относятся к параллелям между прошлым и настоящим, потому что понимают, что прошлое — это другая, уникальная страна. И она не имеет прямого отношения к нам.

Я начала работу над книгой «Земля, одержимая демонами» незадолго до 2017 года, когда Дональд Трамп стал президентом США. И я не могла не замечать параллелей между тем, что происходило в то время в США, и тем, что было в Германии после Второй мировой войны. Хотя обстоятельства были совершенно разные. Америка Трампа в 2017 году — это не оккупированная Германия в 1945-м. Но схоже то, как вели себя люди, и особенно тот уровень недоверия, который был в обществе. В Германии через время доверие между людьми стало восстанавливаться. В США этого не произошло. И после ухода Трампа с поста президента, на мой взгляд, становится только хуже. 

Я не могу комментировать происходящее в России: я недостаточно об этом знаю. Но как историк я не боюсь проводить параллели. Я считаю, это может быть очень полезно, если не забывать о разнице между прошлым и настоящим.