Вижу надпись «Тут живут люди». Но сомневаюсь, что это возможно За полгода российской оккупации Изюм был практически полностью разрушен. Мы съездили туда — и показываем, как теперь устроена жизнь в этом городе

Жители Изюма — небольшого города в Харьковской области — провели под российской оккупацией полгода. В начале осени ВСУ перешли в контрнаступление и 10 сентября подняли в Изюме флаг Украины. За шесть месяцев, как утверждают украинские власти, в городе были разрушены до 90% жилых домов, больницы и школы, а из 50 тысяч человек, живших здесь до 24 февраля, около тысячи погибли. После освобождения Изюма украинцы обнаружили в городе массовое захоронение — почти 450 могил мирных жителей. «Медуза» попросила харьковского фотографа Павла Дорогого съездить в Изюм, чтобы показать и рассказать, как теперь устроена жизнь в этом городе.

Если вы читаете этот материал в приложении «Медузы», не спешите: видео могут загружаться немного дольше, чем на сайте.

Я ни разу не был в Изюме до войны, всегда проезжал через него дальше — в сторону Славянска и Святогорска. Знакомиться с городом во время войны, после полугодовой оккупации — это, наверное, как знакомиться с человеком с онкологическим заболеванием после нескольких курсов химиотерапии и операций. Остается только догадываться, каким он был до. 

Сентябрь на Слобожанщине всегда прекрасен: теплые солнечные дни, невероятные закаты и туман по утрам. Дорога в Изюм теперь занимает больше времени из-за украинских КПП и взорванных мостов, но осенние пейзажи не дают устать в пути. Только разбитая техника и брошенные блокпосты россиян время от времени возвращают в реальность. 

Подъезжая к пешеходному мосту через реку Северский Донец, впервые видишь панораму города — и последствия боевых действий: верхушки пятиэтажных домов с выгоревшими дырами оконных проемов. Этот мост — единственный уцелевший в Изюме. Он сильно пострадал от обстрелов, но выстоял.

Люди из «города» — так в Изюме называют жителей правого берега Северского Донца, где расположены центр и районы с многоквартирными домами, — идут через мост за питьевой водой в единственный работающий магазин на левом берегу, где находятся частные дома. Раньше мост был местом отдыха: изюмцы могли присесть на лавочку, откуда открывался вид на город и реку.

Сейчас люди останавливаются возле этих лавочек, только чтобы перевести дух и пойти дальше. За время оккупации у них появилась — и так и не пропала — привычка жить перебежками: выйти из подвала, набрать воды, вернуться, приготовить еду на костре. Бывали дни, когда из-за обстрелов люди не выходили из подвалов сутками.

В Изюме почти нет зданий с целыми окнами и стенами. Украинские официальные лица говорят, что повреждено 80–90% домов. Под ногами все время хрустят осколки выбитых стекол.

Вот стоят две пятиэтажки, у каждой из них будто выгрызли по куску. В некоторых местах срез такой аккуратный, что смотришь — уцелела деревянная межкомнатная дверь, с книжной полки не упала ни одна книга, а на столике у стены стоит телевизор.

9 марта в одном из этих домов от российского авиаудара, по предварительным данным, погибли 47 человек. Точную цифру пока никто не знает — возможно, под завалами все еще находятся тела. Разбирать завалы начали только в середине сентября.

В квартирах все еще стоит мебель и лежат вещи жильцов. Через разбитые окна виден разрушенный город. Я осторожно хожу по комнатам, стараясь ничего не задеть. После рассказов саперов про то, как российские военные минировали дома в Буче и Ирпене, стоит быть предельно осторожным. Среди обычной одежды кое-где валяется военная форма. Она похожа на форму российских военных. Я слышал много историй о том, как россияне переодевались в гражданские вещи и пытались уходить из освобожденных ВСУ городов так. 

В соседнем доме выбиты все окна и видны следы попадания снарядов. Там живут 13 человек. Возле подъезда сидят и курят двое мужчин. Большую часть оккупации они провели в подвале, иногда выбегали, чтобы собрать выбитые деревянные рамы на дрова для печки и приготовить еду на всех. Одно из окон забито ярко-синим листом ДСП, на нем написано: «Тут живут люди». Это то, что осталось от теннисного стола призера паралимпийских чемпионатов Александра Езыка. Его с трудом удалось эвакуировать из города под обстрелами.

Тут живут люди. Но это почти не заметно. На улицах пусто. Одинокие пешеходы и велосипедисты быстро скрываются во дворах. По одной из главных улиц несколько пожилых людей везут на тачках деревянные чурки на дрова. По словам жителей, во время оккупации россияне запрещали им рубить деревья, а сейчас заходить в лес запрещено из-за остающихся там мин и неразорвавшихся снарядов. 

Почти все, с кем я общался, рассказывали истории о людях, которым взрывом мины-«лепестка» отрывало стопы. В городе этих мин до сих пор очень много. Из-за зеленого цвета их трудно разглядеть в траве, поэтому все стараются ходить по одним и тем же тропинкам. Эти мины трудно находить еще и потому, что они пластиковые — металлоискатель на них не реагирует. Как-то раз я увидел надпись на воротах: «Здесь живут мины».

В одном из дворов женщина топит самодельную печку газетами «Харьков Z». Говорит, что хорошо горят. Ей было непонятно, почему газеты, которые раздают в Изюме, так называются и почему в них нет ни слова об их городе. Все шесть месяцев оккупации горожане не знали, что происходит в Изюме, не говоря уже о новостях из других городов Украины — Ирпеня, Бучи, Чернигова и Бородянки. Из «матюгальника» на площади каждое утро звучал гимн России. Днем играли песни 1960-х и «их проклятый рэп», сказала мне одна из местных женщин.

В скейт-парке возле центральной площади дети гоняют на самокатах. За ним — дом с выгоревшими окнами, на асфальте видны следы прилетов. Дети больше обращают внимания на меня, чем на эти следы войны. Оккупационные власти хотели с 1 сентября начать обучение по российским образовательным программам. Украинские книги собирали и сжигали. Некоторые жители Изюма уносили их из школ домой, чтобы сохранить. Сейчас все школы в городе разрушены, включая 4-ю изюмскую школу — памятник архитектуры, построенный в 1882 году.

Гуманитарная помощь — единственный источник еды и предметов первой необходимости сегодня. Каждый день на главной площади люди ждут, когда военные и волонтеры ее привезут. Никакого расписания нет. Приезжает машина, и сразу же образуется стихийная очередь. Ее мало кто соблюдает: горожане боятся, что продуктов и вещей может не хватить на всех. Поднимается шум, иногда дело даже доходит до драк. Страшно видеть, как люди дерутся за хлеб в XXI веке.

Каждый раз при виде надписи «Тут живут люди» на подъезде или заколоченном окне я сомневаюсь, что это возможно. А увидев людей возле таких табличек, я задаю им один и тот же вопрос: «Вы правда жили тут все это время?» Я уже знаю ответ, но все равно продолжаю спрашивать. В городе нет электричества, воды и газа. Люди готовят на самодельных печках, набирают воду в источниках, а телефоны заряжают у военных или у тех, у кого есть генератор и бензин к нему. 

От общения с теми, кто остался в городе, у меня складывается впечатление, что все они немного сошли с ума. Их речь сбивчивая и быстрая. Кажется, что они все еще боятся находиться на улице, хотя сегодня в Изюме спокойно — слышны разве что редкие взрывы при разминировании и автоматные очереди вдалеке.

Мобильной связи в городе по-прежнему почти нет, да и все стараются экономить заряд телефонов. Во время оккупации единственным местом, где можно было поймать сигнал, была гора Кременец. Люди и сегодня продолжают ходить туда, чтобы позвонить родным и близким. 

Кременец возвышается над рекой и городом. На горе расположен памятник в честь 40-летия победы в Великой Отечественной войне и половецкие каменные бабы IX—XIII веков, одна из которых была разрушена под российскими обстрелами. Памятник тоже пострадал: металлическая рука воина была отбита и теперь лежит на земле.

На вершине горы стоят люди с телефонами и пытаются поймать сеть. Кажется, что и каменные бабы вышли сюда когда-то ловить сигнал — и ждут его до сих пор. С Кременца открывается невероятный вид на реку. Но люди как будто не замечают этого. Они где-то далеко — там, где их близкие.