истории

Томский телеканал ТВ2 появился в начале 1990-х и был одним из самых заметных региональных СМИ Из-за войны проект пришлось закрыть, но главный редактор Виктор Мучник запустил новый. Мы с ним поговорили

Источник: Meduza

В первые недели после начала войны в Украине власти практически уничтожили независимую журналистику в России. Из-за закона о «фейках» многие СМИ оказались перед выбором — не писать о войне или закрыться. Легендарный томский канал ТВ2 появился еще до распада СССР и много лет оставался самым известным региональным СМИ в России. 4 марта коллектив проекта объявил о прекращении работы канала. Теперь его команда уехала из России и запустила новый проект — «Очевидцы». «Медуза» поговорила с бывшим главным редактором ТВ2 и создателем «Очевидцев» Виктором Мучником.

— Как появился ТВ2?

— Идея канала — дело рук Аркадия Майофиса. В 1990 году он работал на государственном телевидении и был довольно известным в Томске журналистом. Когда Аркадий понял, что там [на государственном ТВ] ничего не поменять, и надумал уходить, ему пришла мысль создать негосударственный канал — ТВ2. Мне эта идея казалась абсолютно сумасшедшей: на дворе 1990 год — все государственное!

Я тогда работал на кафедре истории древнего мира и средних веков ТГУ (Томского государственного университета, — прим. «Медузы»), читал разные курсы. И Аркадий неожиданно мне как историку предложил: «Расскажи про людей каких-нибудь, только про хороших не надо. Про плохих интереснее». Так родилась передача «Великие негодяи истории», первая программа в эфире ТВ2. Раз в месяц рассказывал томичам, например, про китайского императора и строителя Великой стены Цинь Шихуанди. Все это — под музыку из песни The Wall группы Pink Floyd, про то, что рушить империи — дело хорошее.

— Как канал стал популярным? Сыграло роль то, что он освещал федеральную повестку?

— Не только. ТВ2 для томских зрителей сначала был тем местом, где бесплатно показывали американское кино, которое еще не успели посмотреть даже в Америке. Был 1991 год, никакого представления об авторских правах не было. Ты покупал кассету в киоске и ставил в эфир. Нам даже в голову не приходило, что мы совершаем что-то противоправное. Я ведь купил кассету! 

Потом было много авторских программ. Особенно отметились информационный «Час пик», утреннее шоу «Успеваем» и проект «Экспедиция ТВ2» о жизни глубинной России, начатый в 2007-м.

А дальше случился путч, и ТВ2 был единственным томским медиа, которое рассказывало о происходящем в Москве. Мы все три дня вещали о происходящем из томской башни ОРТПЦ. 

В столице у нас была съемочная группа. Кассеты [с видеокамер] оттуда переправляли рейсами «Аэрофлота» со знакомыми пилотами. Такая была оперативность. И все равно информация была эксклюзивной. Были и текстовые комментарии, которые мы брали по телефону. 

Часть сюжетов [о путче] мы снимали и в Томске. Например, съемочная группа приходила в КГБ и журналист (в этом случае сам Аркадий Майофис) задавал офицеру вопрос: «Что вы сейчас делаете?» А тот отвечает: «Ждем указаний, как и весь советский народ». Коммунистическая партия устроила нам лучшую рекламу — кто не слышал про ТВ2, теперь узнал о нашем существовании. Веселое было время.

Путч сделал нас самым известным медиа в городе. Это при том, что «делать телевидение» мы не умели. Единственным человеком, который раньше работал на телике, был Аркадий [Майофис], все остальные работники пришли из других специальностей: я с истфака, а первый наш оператор, Олег Мутовкин, вообще из «ментовки».

В 1994-м Аркадий предложил мне стать главным редактором ТВ2. Я отнекивался, потому что мне нравилось делать свои передачи, но он уболтал. Так я и стал медиаменеджером. 

— Какова роль самого Томска в становлении ТВ2? Или такой канал можно было запустить в любом регионе?

— Тогда телекомпании «рождались» везде, но все они были очень разные. В нулевые я был членом жюри нескольких телевизионных конкурсов и отсматривал программы со всей страны. Это удивительное зрелище огромной России, отраженной на телеэкране по-разному. ТВ2 не могло появиться в соседнем Кемерове или Красноярске. У них было свое телевидение.

— Тем не менее выжить удалось не всем. В нулевых каналы стали закрываться один за другим. Что помогло ТВ2 продержаться столько лет?

— Важно понимать, что в нулевые медиа входили развивающимся бизнесом с растущими бюджетами. Например, наша «Томская Медиагруппа», которая выросла из ТВ2, тогда запустила еще два телеканала и четыре радиостанции. У нас были рекламные службы, которые работали в разных сегментах рынка. А ведь в 1991-м мы начинали с одной камерой, парой бытовых видеомагнитофонов и проигрывателем. У Майофиса даже своего стула не было.

Потом пришел Путин и начали закручивать гайки. Первым звоночком стал разгон НТВ. Я тогда даже с многими коллегами и знакомыми в Томске спорил. Мне говорили: «Что вы кипишитесь, это московские разборки». А я отвечал: «Это до нас дойдет и всех коснется, вот увидите. Сегодня НТВ с [его основателем Владимиром] Гусинским, завтра ТВ2 с Майофисом».

Кто-то этот знак понял, кто-то нет. Мы вот поняли, и это нам потом помогло. Все последующие действия властей уже не были для нас сюрпризом. Мы понимали, что страна двигается в сторону авторитаризма. Психологически мы были к этому готовы и понимали, что у нашей редакционной политики будет цена. Многие из нас, включая собственников и менеджмент, были готовы ее заплатить.

— И все же, что помогло пережить эти годы? Работа и с региональной, и с федеральной повестками? Как удавалось балансировать?

— Для меня это тема именно про локальность. В чем была сила таких как мы? В провинциальности. Мы рассказываем о том, о чем другие молчат. И если мы делаем это хорошо, то нас будут смотреть.

В 1990-е локальность во всех смыслах росла, в регионах были разные инициативы вроде «Сибирского соглашения» или «Ассоциации сибирских и дальневосточных городов». После прихода Путина к власти все [напротив] стягивалось в столицу. Все эти истории уничтожались. Привычный уклад жизни стал невозможен, мы начали сталкиваться с давлением. Если раньше ты спокойно получал информацию из госисточников, то теперь все стало гораздо сложнее.

Мы же продолжали оставаться теми же. Как я могу не позвать в эфир [Бориса] Немцова, если он приехал в Томск?! Тебе говорят «не надо», но ты зовешь. Волей-неволей федеральная повестка попадает в эфир. Чтобы объяснить, что происходит в городе, надо выходить за пределы города и региона. При этом дружественные чиновники и бизнесмены нам всегда говорили, что нельзя лезть в федеральную повестку: «Не надо трогать президента! Если совсем неймется, то можете [говорить про] мэра и губернатора, но не президента». Но штука-то в том, что если ты рассказываешь даже про томские дела, то так или иначе выходишь на главные лица [страны].

При этом мы всегда пытались в федеральной повестке найти местный ракурс. Чем централизованнее становилась страна, тем это было проще. Связь между событиями здесь и решениями из Москвы вырисовывалась все заметнее. Со временем мы становились все больше «всесибирским» медиа. 

Так было вплоть до войны. А с ее началом стало понятно, что именно она — главное событие для любой точки России. Гробы идут во все регионы. С экономикой будет везде плохо. 

— Расскажите о первом закрытии канала. Когда на вас впервые начали давить?

— Давно. Первый раз ТВ2 пытались закрыть вообще в 2007 году. Роскомнадзор выставил нам два предупреждения из-за нарушения лицензии, все уже похоронили канал, но нет — мы выжили. Губернатор [Томской области с 1991 по 2012 год] Виктор Кресс — человек из 1990-х, знал наш канал. И несмотря на наши уже непростые на тот момент отношения, выступил против закрытия.

Даже после этих событий менять редакционную политику мы не стали. Уже после 2007 года мы стали чаще обсуждать, что будем делать когда нас закроют. Смеялись, что будем в домофон новости рассказывать. Но до 2014 года канал как-то существовал, а потом стал просто несовместим с реальностью.

Из-за Крыма ТВ2 не только оказался под давлением властей, но и разошелся с частью аудитории. Наша информационная политика тогда очень многих бесила. Пошли слухи о том, что мы работаем под крышей ЦРУ по заданию Госдепа и прочее. Целый большой сериал. Было понятно, откуда ноги растут, и что это подготовка к атаке [со стороны властей]. Отключили эфир помпезно — в новогоднюю ночь 2014-2015 года.

— Вы понимаете, какой сюжет мог стать триггером?

— Не было такого прям сюжета, это все копилось и копилось. Был репортаж, которым я горжусь, — про отправку добровольцев в Донбасс. На исходе 2014 года, когда официальная позиция исходила из того, что «нас там нет», ТВ-2 снял сюжет, где поговорил с так называемыми «добровольцами». Из него стало понятно, что это вполне себе государственный механизм. Многие считают, что именно он нас добил, но я думаю, что это не совсем так. На тот момент про нас уже все решили.

— Тогда люди вышли в вашу защиту, даже несмотря на критику и разные позиции с вами. Почему?

— В отсутствие нормальных судебных и правозащитных институтов местное медиа превращается в большую жалобную книгу. Люди с твоей улицы приходят и рассказывают, кого менты побили, кого с работы несправедливо уволили, а у кого крышу не ремонтируют. Про это нельзя не рассказывать. Тем более было время когда наши сюжеты могли реально решить эти проблемы. Когда планерки в областной администрации были открыты, наши журналисты могли приехать и наблюдать общение губернатора с главами департаментов — многие из них начинались с наших сюжетов из «Час пик»!

Ровно потому что мы делали нашу работу качественно, на нашу защиту и выходили люди. Они могли очень плохо относиться к моим либеральным взглядам, ко мне на площади подходили и высказывали претензии за позицию канала по Крыму. При этом люди все равно вышли, потому что они понимали, что Москва забирает у них местное, то, на чем они выросли. ТВ2 был большой частью томской жизни, люди воспринимали закрытие канала как личное оскорбление.

— После отключения ТВ2 от эфира в 2015 году у вас оставались надежды на работу в независимой журналистике?

— Надежды… Я часто цитирую суждение из «Хагакурэ»: «Живи будто ты уже мертв». После закрытия привычного ТВ2 эта фраза буквально отражала наше положение. Давно было понятно к чему все идет. С самого начала строительства вертикали власти мы говорили о ее опасности для окружающих. Особых иллюзий после 2015-го у меня не было, но оставалось желание работать столько, сколько это возможно. Попытаться заново построить нормальное медиа.

Я достаточно неплохо понимал к тому времени, как работать на ТВ, но не в интернете. Ощутил себя снова как в 1990-м, только стал немного старше. Как тогда я учился монтировать на линейке, так начал осваивать и социальные сети. Все это было дико интересно. Мое счастье в том, что все 30 лет [в журналистике] — период бесконечного развлечения, работа-то веселая! Программы, планерки, каждый день как на пожаре.

Конечно, после остановки вещания мы потеряли часть зрителей. Аудитория телевизора старела. Ядро ее на момент закрытия, понятно, составляли те, кому в 1991-м было 20-30, как нам тогдашним. Мы ее, конечно старались «омолаживать» и этого отчасти добивались. Но все-таки. Аудитория сайта, естественно, была помоложе и росла уже за счет других людей — вообще не из Томска, а со всей Сибири.

Никаких иллюзий по поводу будущего у меня не было. В какой-то момент я начал понимать, что закрыть могут не только медиа, но и меня. Меня — ладно, я понимаю, что любой человек в России должен быть готов немного посидеть, а если закроют кого-то из сотрудников? Эта коллизия особенно обострилась после начала войны. Потому что я отвечал и за себя, и за своих коллег, а это непросто.

— Как редакция встретила войну?

— Мы успели отработать чуть больше недели, нас заблокировали 4 марта. Сразу после начала войны начали делать онлайн, там все называли своими именами. Моментально за это прилетело предупреждение от Роскомнадзора. После принятия закона о «фейках» все стало окончательно ясно. В ночь на четвертое марта нам прилетело второе предупреждение — и блокировка. Я собрал людей в ньюсруме и сказал: «В этих условиях работать так, как мы хотим, нам не дает государство. А работать так, как хочет государство, мы не будем».

На этом мы простились с нашей аудиторией, сделали прощальный пост в соцсетях и видео последнего дня в пресс-руме. Я понимал, что мы можем работать и из-под блокировки, но я был очень зол от того, что уже второй раз закрыли! Тем более прошлый год для нас был очень успешным: рынок оправился после ковида, у нас появились более-менее приличные доходы [от рекламы], в соцсетях росло число подписчиков и мы попадали в топы цитируемости.

К этой злости [из-за повторного закрытия] добавилось эмоциональное отвращение к людям, которые поддерживают войну. Кроме того, я боялся и за коллег, что могут закрыть кого-то из сотрудников. Потом к эмоциям добавились рациональные соображения: было понятно, что уйдут все рекламодатели, денег не будет. Если до войны некоторые рекламодатели все-таки спокойно давали у нас рекламу, то после ее начала пошли срочные депеши с просьбами «снять наш бренд» с сайта. 

После закрытия мы с женой (она тоже сотрудник ТВ2) решили уехать.

— Почему еще раньше не бросили все и не уехали?

— Интересно было! Да и я ведь всю жизнь прожил в Томске: для меня из России уехать не сложно, а вот из Томска — сложно. Я ведь там каждого человека, считай, знал в лицо, они все у тебя на исходниках в новостях, несколько поколений студентов ходит по улицам. Я ведь еще и в университете преподавал.

— Это закрытие для вас отличалось в моральном плане от истории 2015 года?

— В первый раз было труднее. Я год в старый павильон не мог зайти, посмотреть на камеры, столы, освещение. Во второй раз смерть переживать легче.

— Вы сразу после закрытия ТВ2 решили, что будете дальше пытаться работать?

— Нет, не сразу. Мы уехали не одни, еще несколько коллег покинули Россию. Тот факт, что ТВ2 был локальным медиа, создавал дополнительную сложность — мы были оторваны от нашей привычной аудитории.

Но я думал, что рано или поздно буду что-то делать. [Проекты] всегда придумываются. Когда разговаривали с коллегами, возникла идея «Очевидцев». Я же историк по первой профессии и когда-то на меня произвел большое впечатление проект «Радио Свобода». В 1967 году они записали к 50-летию Октябрьской революции свидетельства людей, которые были очевидцами событий в 1917-м. Там просто заслушаешься: детали происходившего, удивительная, давно утраченная русская речь! Я это слушал и думал: «Черт, а если бы всех этих людей записать прямо в 1917 году». Через 50 лет ведь все иначе воспринимается, а вот если бы прямо тогда микрофон сунуть.

Сейчас происходит масштабное историческое событие, которое изменит жизни многих людей навсегда. И у меня есть свидетели происходящего — обычные люди, к которым я могу прийти с камерой и поговорить. Я подумал, что какой-нибудь историк из будущего за это мне скажет спасибо. Так мы и запустились — собираем истории в Ереване, Тбилиси, России и в Украине. Когда начали снимать, люди стали слать нам письма с историями, теперь мы публикуем их в телеграм-канале.

— Почему вы отказались от бренда ТВ2?

— Проект «Очевидцы» делают разные люди. Некоторые из них даже не работали на ТВ2, есть несколько региональных журналистов, федеральные иногда с нами тоже сотрудничают. Организационно этот проект работает иначе, чем телеканал и новостной сайт. Мы оставили канал ТВ2 на ютьюбе и аккаунт в инстаграме. Решили при этом начать делать отдельные аккаунты для «Очевидцев». Они очень хорошо растут, особенно в телеграме.

— Возможно ли возвращение того самого ТВ2?

— Нет. Пока Путин жив, я не представляю себе возвращения в Россию. Дело не только в личных рисках: мне просто по-человечески сейчас невыносимо существовать в одном пространстве с людьми, которые начали и поддерживают войну. Власть считает меня врагом и, в общем-то, правильно делает. Я ей враг. Долгое время мы на ТВ2 делали медиа, которое представляет разные точки зрения, такая местная The Times. Мы такими и были. У нас «Единая Россия» не вылезала из эфира, они ведь на всех позициях во власти. И не мы этот диалог прервали.

— С учетом всех обвинений в «фейках» и общей поляризации населения, может ли независимая журналистика сегодня повлиять на войну и людей?

— Трудный вопрос, на который у меня нет ответа. То, что сейчас происходит в России — «тихая» гражданская война. Раскололись семьи. У людей внутри одной страны теперь абсолютно разная информационная повестка, и тем, кто находится в зоне госпропаганды, очень трудно что-то объяснить. Здесь дело не только во влиянии преступной пропаганды, но еще и в том, что она ведь не обманывает людей — а лишь помогает им обманывать самих себя. Пропаганда апеллирует к самым гадким чувствам и поэтому с большей частью «Z-аудитории» наладить контакт практически невозможно. 

Они приходят и к нам в аккаунты. Я с интересом читаю их сообщения и вижу, как работают стереотипы, разработанные наверху. При этом есть некая категория сомневающихся людей, особенно молодых. С ними можно находиться в режиме диалога, можно попытаться что-то объяснить и сблизить позиции.

У медиа сейчас есть еще одна очень важная задача. Когда множество людей погружено в стокгольмский синдром, испугано и подавлено, все равно остается некоторая часть тех, кто думает иначе. У них иногда возникает ощущение, будто они сошли с ума — ведь большинство думает иначе. А между тем они — «выродки» из «Обитаемого острова». С ними все нормально. Сошли с ума другие. Задача медиа показать таким людям, что они не в одиночестве. Это и есть наша работа — обсуждая настоящее, вместе смотреть в будущее.