«Родственники осуждают, что я вывезла не маму, а собаку» Как украинские беженцы спасают своих домашних животных от войны

С начала войны Украину покинуло более шести миллионов беженцев. Многие спасают не только себя и родственников, но и своих домашних животных. «Кедр.медиа», новое независимое издание об окружающей среде, поговорило с четырьмя владельцами домашних животных о том, как они эвакуировались вместе с питомцами и через какие испытания прошли в начале войны и в дороге. «Медуза» публикует эти истории.

Лариса, 38 лет, предприниматель

Хозяйка собаки Тоси породы ши-тцу и кошки Норы; Киев, Украина — Лодзь, Польша 

Я родом из-под Донецка, но [из-за событий на востоке Украины] весной 2014 года мы — я, мой 17-летний сын и мои пожилые родители — были вынуждены уехать. Мы осели в Киеве, я открыла салон красоты на Крещатике, купила родителям квартиру.

Вскоре после переезда в нашей семье появилась Тося. Моя знакомая нашла ее на улице в шахтерском поселке Донецкой области. Оттуда как из зоны боевых действий эвакуировали жителей, и многие уезжали без животных. Знакомая ехала в Россию, но туда животных без паспорта не пускали, а ветеринара в поселке уже не было. Она прислала мне фотографию пса и предложила его забрать. У моей мамы незадолго до этого умер пекинес, которого она тоже подобрала [на улице]. Я как увидела фотографию, сразу поняла, что это наша Тося. И поехала под Донецк через все блокпосты забирать собаку.

Безопасно попасть в зону боевых действий тогда можно было только на эвакуационных автобусах. Туда они отправлялись пустыми. У одного блокпоста дэнээровец, который проверял наши документы, спросил меня, какого черта я прусь туда, откуда людей эвакуируют.

Я ответила, что еду забирать собаку. Тогда он пообещал проверить мой автобус на обратном пути, и если я буду возвращаться без пса, он меня высадит из автобуса и расстреляет. Видимо, решил, что я снимаю их блокпосты. Тогда по Донбассу ездило много людей, которые фотографировали местность и передавали данные украинцам.

По пути я звонила знакомой: «Постарайся не потерять собаку, потому что если я вернусь без нее — не знаю, что со мной будет». Она раздобыла где-то пояс от халата, повязала его вместо поводка: своего у Тоси не было. В поселке я даже не выходила из автобуса, потому что народ сразу повалил, собаку мне передали в открытое окно. Тот боец на обратном пути действительно остановил наш автобус. Я показала ему собаку, пса, а он ответил: «И ты ради этой шавки рисковала жизнью?»

Когда пошли слухи о [будущем] нападении на Украину, у нас даже мысли не возникло бросить животных, если снова придется бежать. В начале февраля я записала Тосю и нашу кошку Нору на прививку от бешенства и на чип. Запись была на 28 февраля. Не успели. К тому времени уже все закрылось. 

Мы заранее выбрали бомбоубежище в школе неподалеку от дома. Там было много людей с животными, потому что у школы был закрытый внутренний дворик. Два раза в день мы выводили их туда гулять. Потом мыли им лапы. Выпустила собаку и стоишь под крышей, в укрытии. Если снаряд прилетит, все равно мало не покажется, но ты хотя бы под какой-то защитой. Гуляли утром и вечером, а днем было много сирен и мы старались не появляться на улице.

В подвале мы провели десять дней. Подвал был большим, нас там сидело иногда до 400 человек. Животные, особенно коты, тяжело переносили смену обстановки — они вдруг оказались в чужом помещении со множеством новых людей и запахов. Наша кошка Нора пугливая, может забиться в угол. Мы боялись, что она потеряется, а переноски на тот момент у нас не было. Поэтому ее мы оставляли в квартире. Когда мы ушли в первый раз, нас не было весь день и ночь. Возвращаемся, а она мяукает беспрерывно под дверью. Так и мяукала, пока ее не взяли на руки, не объяснили, что мы не уходим насовсем.

Тося не очень доверяет другим людям и в подвале поначалу не давала чужим себя гладить, но очень скоро стала «общественной» собакой. Я думаю, это из-за стресса: она все время хотела, чтобы ее кто-то гладил, держал на руках. Спала в ногах у нашей соседки, которой раньше даже дотронуться до себя не позволяла. Она у нас умеет стоять столбиком (на задних лапах, — прим. «Медузы»). Когда эта хитрюга замечала в подвале кого подобрее, подходила, поднимала лапы, и ее сразу брали на руки.

Вместе с теми, кто был в подвале, мы скинулись на продукты. Поставок было мало, в близлежащих магазинах вообще пусто. Тогда я договорилась со своей знакомой, директором сети супермаркетов, и она ночью выгребла для нас все, что оставалось у нее на складе, в том числе немного кормов для животных. Перед нашей семьей вопрос, чем кормить животных, к счастью, не стоял: у меня дома было три больших упаковки сухого корма, одну мне отдала клиентка, которая еще до 24 февраля уехала в Испанию, другие я покупала для днепропетровского приюта, но не успела отправить. Я раздала этот корм другим владельцам животных. Когда кошачий корм в подвале закончился, коты перешли на собачий и нормально его ели. Многие кормили животных со стола.

С начала войны мы решили, что останемся в Киеве и будем помогать своим. Днем мы с сыном покидали подвал, чтобы развозить по городу гуманитарную помощь, лекарства. Но в одну из таких поездок мы попали под обстрел. После этого я вернулась в квартиру и начала собирать вещи. Малой смеялся — мол, да ладно, мама. Но мне было страшно. После обстрела я боялась снова сесть за руль. Пришлось купить билеты на поезд. В начале марта мы уехали — я, сын и мои родители.

В поезде у меня в ногах ехали кошка в переноске и чужой золотистый ретривер, еще одна переноска с кошкой стояла сбоку, а на руках у нас с сыном — трое маленьких детей: с нами ехала семья из Мариуполя. Ретривера мы время от времени меняли местами с другой большой собакой: тому, бедному, в проходе постоянно наступали на хвост, и он скулил. Тося ехала на руках у моих родителей. Животные не ссорились между собой. Моя кошка вообще плохо на чужих людей реагирует, но даже не зашипела ни на кого.

На польско-украинской границе мы простояли 15 часов: в ту ночь через наш пункт прошло три с половиной тысячи человек. Из дома я захватила несколько пледов. Одним мы обмотали кошкин домик. Из другого я сделала что-то вроде слинга для Тоси. Она весит около шести килограммов, спина у меня просто отваливалась, зато мы друг друга грели. На польской стороне пограничники отправили нас на ветеринарный контроль, там животным сделали прививку от бешенства, паспорта и поставили чип. [С тех пор мы находимся в Польше].

Мне нравится, как в этой стране относятся к животным. На каждом вокзале сейчас стоят миски с едой и питьем для домашних питомцев. Правда, непривычно, что приходится сразу убирать за ними на улице, дома я это через раз делала. Сейчас я волонтерю в одном из центров приема беженцев на польско-украинской границе, а животные дома, с родителями и сыном. Тося быстро привыкла к новому месту. 

Алина, 33 лет, учительница истории

Хозяйка кошек Мурки и Майи и немецкой овчарки Мии; Кривой Рог, Украина — Познань, Польша

Моя взрослая жизнь началась с того, что я вышла замуж, родила ребенка и завела кошку. Кошка Мурка — одногодка моей дочери и мне как второй ребенок. Обеим по 13 лет. Я подобрала ее на улице. Она отравилась и приставала к людям, чтобы ее спасли. Неделю мы приводили ее в чувство в ветеринарной клинике.

Но Мурка не особо игривая, поэтому со временем мы задумались о покупке котенка для дочери. Как-то я гуляла с друзьями и заметила группу котят, которые шипели на самого маленького среди них, отгоняли его от еды. Когда я взяла его на руки, его всего трясло. Утром я отвезла котенка в клинику и решила, что не буду покупать животное, а лучше спасу еще одну жизнь. Так у нас появилась Майя.

У Майечки очень тяжелая история. У нее неправильно функционирует сердце, его нужно постоянно поддерживать медикаментозно. Врачи говорят, что кошка может прожить год-два, а может и десять. Ей категорически нельзя нервничать. Даже на плановые прививки я всегда вызывала врача на дом. Помню, когда мне не хватало денег на обследования и я занимала у знакомых, меня осуждали, что я трачу такие суммы на лечение кота с улицы.

А собачка Мия у нас появилась три года назад, когда моя бабушка заболела деменцией. Это сильно ударило по маме. Я поняла, что теряю ее. Ни я, ни дочка [ее внучка] не могли проводить с ней все время, поэтому мы подарили ей собаку. Овчарки — мамина любимая порода, но я понимала, что смотреть за ней в одиночку ей будет сложно, поэтому собака у нас на две семьи. Большую часть времени Мия живет с мамой, а со мной ходит на вечерние прогулки и в походы.

Мия проходила обучение на послушание, охрану и защиту у кинолога. Стерегла наш палаточный городок во время ночевок. Обучена не бояться громких звуков — выстрелов оружия, фейерверков. Но [когда начались боевые действия] переживала вместе с нами. Перестала, как раньше, спать по полдня после прогулки, отказывалась от еды, хотя всегда была любительницей поесть. Мама ее обманывала, подмешивала в еду кусочки пахучего кошачьего корма и подсовывала ей под нос с руки, будто это лакомство, потому что привычных вкусняшек на Украине уже не было.

[После 24 февраля] коты жили под диваном и перемещались перебежками. Их просто не было видно. Стихнет — подползут к миске, быстро поедят и обратно под диван. Я голову ломала, как их оттуда вытаскивать, если придется эвакуироваться.

Из-за слабого здоровья Майи ветеринар не рекомендовал ее вывозить, пока ситуация [в стране] не станет критической. Тогда я с ребенком уехала, оставив животных маме. Но у меня всегда была мысль, что, если она не справится или что-то случится, я за ними вернусь. Сейчас я понимаю, что если бы я тогда взяла их с собой, то просто бы не довезла.

В Кривом Роге [от количества людей, пытающихся сесть в поезд] переворачивались вагоны. Меня с ребенком разъединила толпа: в какой-то момент я поняла, что, если я ее не отпущу, ей просто сломают руку. [Из-за обстрелов железной дороги] мы ехали на бешеной скорости — я и не представляла, что поезда могут быть такими быстрыми. Вагоны были битком. Одна семья везла пекинеса, и он задыхался, потому что душно, а вывести собаку на улицу было невозможно.

Я везла с собой пару свитеров, палатку, спальные мешки и раскладной стул. Большой чемодан пришлось бросить на перроне. Мы не знали, что нас ждет, не придется ли жить в поле. Но польские волонтеры, по-моему, готовы отдать тем, кто приезжает, последнее. В апреле мы решили, что мама тоже уезжает и забирает животных. Я очень переживала за Майю [из-за ее слабого здоровья]. Но оставить ее было негде. Сидеть и ждать, пока тебе ракета прилетит по голове, тоже не годится. Решили, что будет как будет, нужно выезжать всем. Умирать их там я бы не оставила. 

В эвакуационном поезде маме не разрешили заводить собаку в вагон. Она переживала, как бы наша квартирная Мия, которая всю жизнь спала на собственном диванчике, не простудилась на полу в тамбуре. Коты ехали вдвоем в одной перевозке. У нас не было маленьких перевозок, а с двумя большими мама бы физически не справилась. Майя кричала. Но маме повезло с попутчиками, и кошка почти все время поездки провела у людей на руках.

Старшая кошка, Мурка, была очень напугана и при первой возможности попыталась убежать. С возрастом она стала капризной — кроме меня, никто ей не нравится, даже маму бойкотирует. [Во временном центре размещения беженцев в Польше] она залезла в выдвижную стенку, видимо, чтобы переждать суету и потом отправиться на поиски хозяйки.

Чего я не могла ожидать [в Польше], так это проблем при поиске жилья с животными. Все местные центры размещения беженцев, которые я обзвонила и объехала перед приездом мамы, отказывались принимать человека с питомцами. С котами еще куда ни шло, но с собакой — ни в какую, хоть на улице оставляй. Сколько объявлений о сдаче квартир и комнат я видела, но без животных! Не понимаю этого: мой ребенок гораздо больше ущерба может нанести квартире, чем собака.

Единственное место, где приняли маму с собакой, — центр временного пребывания на спортивной арене, где уже жило несколько сотен человек. И многие люди возмущались: «Почему мы должны жить рядом с животными, как в хлеву». Сестры милосердия, у которых жили мы с дочкой, котов тоже не пустили. Они остались с мамой на арене. Но они не могли весь день сидеть на привязи и ходить в туалет по команде. Майя по ночам орала в переноске. Я поняла, что просто потеряю их, и продолжила искать жилье.

Сейчас я, мама, дочь и все животные живем в большой комнате в отеле. У меня пока есть надежда, что, если кончится война, мама с собакой вернутся домой и нам с котами будет полегче [найти жилье]. Если нет, куда идти после этой гостиницы, я не представляю. 

В Украине мы жили в своих квартирах. Рядом с домом был парк, где мы гуляли с собакой, никто никуда не собирался уезжать. Знакомые говорят: а не легче вам где-то в Польше пристроить собаку? Отвечаю им: а вы своего ребенка не хотите ли куда-то пристроить? Это даже не обсуждается.

Марина, 38 лет, предприниматель

Хозяйка крысы Маруси и таксы Изольды; Харьков, Украина — Вюрцбург, Германия

Когда мне было лет пятнадцать, у меня жила крыса, звали его Кирюша. Я хотела, чтобы у моего сына Артема, которому сейчас восемь лет, тоже был такой друг. Когда я пришла в магазин, туда только принесли клетку с новыми крысками, и продавщица выбрала мне самую маленькую — Марусю. Дома оказалось, что она такая крохотная, что даже еще есть сама не может. Первые дни я кормила ее сметаной с кончика кисточки для рисования.

Когда мы искали Артему собаку, сначала приметили другого щенка, но потом увидели эту несчастную, нашу Изольду. Она была последней в помете и даже не очень похожа на таксу — у нее лапки оказались длинноваты. Но заметили мы это, когда она уже выросла.

В первый день [24 февраля] меня разбудил муж: «Марина, началось». Я спросонья выволокла откуда-то большую клетчатую сумку, сначала упаковала в нее плед, а потом села на нее сверху и поняла, что вообще не понимаю, куда бежать. По центру города уже в девять утра тянулась вереница машин в пробке. Начали летать самолеты, сбрасывать авиабомбы. Потом полетели ракеты. Мы перебрались в подвал, [но и] там тряслись стены.

Чтобы погулять с Изольдой, выскакивали на улицу на пять минут раз в два дня. Она приучена ходить в туалет на пеленку, поэтому проблем с ней не было, а вместо пеленок я использовала тряпки.

Через три недели мы перестали ходить в подвал. То ли привыкли, то ли надоело каждый раз по тревоге бегать туда-сюда с девятого этажа. Лифт же почти сразу отключили. Со временем мы стали и на улицу выходить: выходишь и сразу ищешь глазами место, куда в случае чего можно запрыгнуть и спрятаться. Жилых домов избегаешь: оттуда могут посыпаться стекла. 

Сорок девять дней мы так жили, не хотели уезжать. А потом ночью во время обстрела прилетело в соседнюю квартиру. Начался пожар. Спасатели приехали быстро, все потушили, наша квартира не пострадала. Но после этого я уже не могла прийти в себя. Каждую секунду ждала, что прилетит. Окна занавешены, в квартире вечная ночь. Нервы уже не выдержали.

У нас и мысли не было оставить Изольду дома под обстрелами. Она наша, как палец, как рука. Мы переживали, как люди отреагируют, что мы везем с собой крысу — некоторые ведь одного их вида боятся. Я на всякий случай приготовила маленькую коробочку из плотного картона. Если бы нас с клеткой не пустили в поезд, я бы Марусю туда посадила и убрала бы за пазуху, чтобы никто не увидел. Но в поезде мы сразу поставили ее клетку на верхнюю полку, так она и доехала до [польско-украинской] границы.

Я стараюсь приучать сына Артема заботиться о животных. Когда мы уезжали, взяли с собой его самокат и приставку, чтобы в чужом месте любимые игрушки были рядом. Он здесь спит с этим самокатом. И вот я держу чемодан, приставку, Изольду и самокат, а у Артема есть обязанность нести клетку с Мусей. Когда проволока давит ему на пальцы, я говорю: «Мы не можем ее оставить, она наша». Подбодришь — он пыхтит, но несет дальше. Предлагаю: «Давай самокат оставим, а Мусю я понесу». Отвечает: «Нет, мама, самокат не оставим. Мусю я несу».

За всю жизнь я всего два раза слышала, как Муся пищит — когда она упала со стола и когда я хотела ей мягкой мочалкой помыть хвостик. Муж и сын и вовсе никогда не слышали ее писка. А в поезде за ночь она пищала три или четыре раза. Муся всеядная: любит сыр, колбасу, овощи, выпрашивает вафли, только услышит их хруст, — но в эмиграции начала отказываться от еды. Расчесывала на себе ранки в первые дни, наверное, от стресса. 

Дома обстрелы не прекращаются. Я знаю многих, кто остается из-за животных. Моя соседка говорит: «У меня две кошки, куда я их повезу?»

Нонна, 58 лет, медсестра, массажист

Хозяйка золотистого ретривера Ники; Бердянск, Запорожская область, Украина — Франкфурт, Германия

Ника появилась в моей жизни после того, как я чуть не умерла от онкологии. Через два года после операции у меня началось осложнение, тогда я задумалась: всю свою жизнь я старалась быть хорошей дочерью, ученицей, товарищем, но что я сделала для себя?

Всегда хотела короткую стрижку и быть блондинкой, но носила длинные черные волосы («Срезать волосы, ты в своем уме?»). Мечтала о собаке, но она бы мешала маме. Когда во время курса химии на очередной проверке врачи не обнаружили метастазов, я первым делом позвонила заводчице — я давно знала, у кого буду брать щенка. 

У этой девочки были самые умные глаза. Она была такая послушная, правильная. Ника умеет выражать недовольство, когда я оставляю ее одну, но никогда не лает. Если я плохо себя чувствую и полдня лежу в кровати, она даже не просится в туалет, а когда я все-таки выползаю на улицу, делает свои дела и тут же возвращается обратно.

В квартире у Ники есть убежище, куда она бежит сразу, как нахулиганит, — это ванная комната. Она знает, что как бы ни провинилась, я никогда туда не зайду и не буду ее там наказывать. Поэтому, когда в Бердянске начались бомбежки и обстрелы, Ника спряталась в ванной. 

Ника любит ездить на машине. Когда мы эвакуировались, она с радостью запрыгнула в автобус, но вскоре начала переживать. Совсем худо ей стало, когда мы попали под обстрел, — ее всю колотило, как в лихорадке. Обычно, когда она волнуется, я даю ей воды, но тут не стала, потому что из автобуса некуда было выйти [в туалет].

В поезде на Львов я ехала с женщиной из Мариуполя. Ее семья пряталась по разным подвалам, чтобы кто-то точно остался жив. Она, ее дочь и четыре собаки (японские хины) — в одном месте, муж и зять — в другом. И вот они с дочерью остались живы, а муж и зять погибли. В подвале лаять нельзя, и один из хинов научился гавкать с закрытым ртом. Ему зажимали рот, а он все равно лаял, потому что страху нужно вырваться наружу.

Моя Ника в поезде залезла на сиденье и отказывалась спускаться до самого конца. Она почувствовала себя в безопасности, только когда мы пересекли границу с Польшей. Волонтеры [на пропускном пункте] окружили ее таким вниманием, что я почувствовала, что я никто и звать меня «хозяйка Ники».

Из Польши мы поехали в Германию. Там в первом лагере беженцев нас с собакой селить отказались и хотели отправить Нику в приют. Я отказалась и заплакала. Тогда нас повезли дальше, во Франкфурт, где был шанс определить Нику в русскоязычную семью, пока бы я жила в приемном центре. Но в итоге нас поселили вместе в гостинице, владелец которой получает от государства деньги за размещение беженцев. Кстати, здесь я тоже в роли «некрасивой подружки»: сначала все обращают внимание на Нику, а только потом на меня. На днях продавцы в русском магазине дали ей бесплатно косточки.

Мама сейчас в оккупации в Херсонской области. Перед отъездом я отдала ей все свои наличные деньги, наготовила полуфабрикатов, достала через знакомых гуманитарку — обеспечила всем, чем могла. Мы созваниваемся, когда есть связь. Точнее, я звоню ей постоянно, а она отвечает, когда у нее проходит сигнал. Вчера звонила ей из хозяйства, куда мы поехали с сестрой собирать клубнику, — чудом сигнал прошел сразу, хорошо поговорили. 

Мы с ней очень разные. Когда мне было 50 лет, я готовилась умереть и выжила, поэтому остаток жизни решила посвятить только тому, чего хочу я. Мама же считала, что все это блажь, лишняя трата денег, что собаки такой породы мало живут и мне придется увидеть, как она умрет. Она привыкла руководить и все контролировать, а я очень чувствительно отношусь к нарушению моих личных границ, и на этой почве у нас были конфликты. 

Мама не хотела уезжать. У нее есть огород, 10 соток. Она уже высадила на нем 600 кустов помидоров, чтобы потом их продавать и консервировать на зиму. Еще там растет несколько десятков кустов винограда, картошка. Я говорю ей, что это неправильно [надо уезжать], но она привыкла так жить и не представляет, что может быть иначе. Иногда, чтобы спасти человека, его просто нужно не трогать и не мешать жить по своим правилам. 

Родственники осуждают меня, что я вывезла собаку, а не маму. Но мама — взрослый человек и сама за себя отвечает, а за собаку отвечаю я. Ника мне как дочь. Она моя девочка. Мое отсутствие рядом она воспринимает как наказание, за что я буду так [обращаться] с ребенком?

Неправда, что у них [животных] плохая память. Это они позволяют нам поверить, что забыли обиды, которые мы им нанесли. «Хочешь, хозяин, думать, что ты лучше меня? Пожалуйста. Главное, будь счастлив».

Да, я оставила маму на подруг, на чужих людей. А Ника меня никогда не бросит.