истории

«День был более-менее спокойный, тихий. А потом где-то рядом упала бомба» Разговор Антона Долина с кинокритиком Натальей Серебряковой. Вместе с семьей она пережила обстрел Сум

Источник: Meduza

Наталья Серебрякова — кинокритик, до войны писавшая тексты в российские издания «Искусство кино», «Афиша», «Ведомости», Forbes. Ее семья из Украины, Серебрякова жила в Сумах, но после начала войны все изменилось — ей пришлось уехать: ее родной город начали бомбить, снаряд от российского обстрела упал недалеко от ее дома, в результате чего погибла соседская семья. Сейчас Серебрякова в безопасности. Этим текстом «Медуза» открывает цикл интервью: кинокритик, журналист Антон Долин будет разговаривать о войне и ее последствиях со своими украинскими коллегами, деятелями культуры, учеными и другими героями из Украины, чье мнение о происходящих событиях для нас очень важно.

— Мы с тобой виделись последний раз перед войной на Берлинале. Вместе смотрели кино, обсуждали, какие фильмы получше, а какие похуже. Ты вернулась домой в Украину из Европы, и — началось. Скажи, насколько это было неожиданно? 

— На Берлинале 12 февраля я смотрела документалку про Ника Кейва. Тогда мне написала подруга, что опять в СМИ обсуждают войну: ей страшно, и она хочет уехать в Вильнюс, но у нее нет денег. Я сказала: «Ничему не верь, все будет нормально. Никакой войны не будет». Но самой мне тоже стало страшно. Я подумала: «Вдруг мы не успеем вылететь назад в Украину?» Потому что говорили, что наступление будет 16 февраля, а именно на 16-е у меня был взят билет в Украину.

Но 16-го мы нормально вылетели, ничего не началось. Потом было тревожно. Мы читали новости о том, что американское посольство забрало своих дипломатов с Украины, российское посольство забрало своих дипломатов с Украины… В общем, приближалось 24 число. 24-го рано утром муж меня разбудил и сказал: «Собирайся. Началось». 

— Ты поверила ему? Какая была твоя первая реакция?

— Я поверила. Потому что 23-го было очень тревожно. Мне мой знакомый скинул информацию о том, что народные депутаты вывозят свои семьи. Что это начнется вот-вот, может не быть связи, и лучше всего подселить к себе того, с кем ты не хочешь потерять связь. Или уйти в безопасное место. Это было накануне.

— Какие первые приметы войны ты увидела или услышала в своей реальности, не в смартфоне и не в компьютере?

— 24-го утром в шесть часов я позвонила маме, и она сказала, что у них всю ночь русские стреляли по своим полям. Она живет в нескольких километрах от границы с Россией. Мы вышли на улицу, пошли в частный сектор к свекрови, потому что у нее есть подвал — в нашем доме подвал не очень предназначен для убежища. Стояли очереди в банкоматы, стояли очереди в супермаркетах, хлеба уже не было. Все, кто мог, снимали наличку, шли люди с пакетами, куда-то несли вещи… В общем, было все оживленно для семи утра. А потом в пять часов вечера колонна российских танков зашла в город [Сумы].

— Где вы находились в этот момент?

— В частном доме у свекрови. Пока еще не стреляли и не надо было лезть в подвал. По нашей улице — очень глубинной улице, которую практически невозможно найти в городе, — проехали два БТР. Наверное, это были украинские БТР.

Вот такие были первые приметы войны.

— Мы все за два года ковида привыкли к этому, но война еще больше сокращает горизонты планирования: ты не знаешь, что будет сегодня вечером, не говоря о нескольких днях. Как ты выстраивала порядок действий для себя и семьи? 

— Порядок наших действий был такой: мы должны оставаться вчетвером в этом частном доме. Неподалеку в многоэтажке жила моя сестра, и в первый день в ее районе начались военные действия, горела церковь, шел обстрел артучилища. Мы боялись, что пропадет связь с ней. Мы установили на телефоны приложение Signal. Очень боялись потерять связь в первую очередь с близкими и знакомыми.

Пока не думали о выезде — о нем мы вообще не думали первые десять дней. И не думали о том, что начнется голод и все разметут из магазинов, поскольку у нас были запасы еды. Мы закупились продуктами, забрали из холодильника все, что у нас было в квартире. Аптеки и супермаркеты были опустошены в первые же дни.

— Как вы себя успокаивали? Была паника?

— Это экстраординарная ситуация, которая не приснится в страшном сне. Я ничего не делала — не пила успокоительные, не применяла никакие техники, типа медитации или не знаю чего еще… Просто жила, читала фейсбук и новости, подписалась на телеграм-каналы, которые оповещали о воздушной тревоге: так мы знали, когда нам нужно спускаться в подвал, когда артобстрел, когда авиаудар. В общем, я продолжала жить обычной жизнью.

— Вряд ли же ты продолжала работать?

— Это все остановилось. Я вообще сразу удалила свой телеграм-чат, в котором были некорректные высказывания со стороны моих русских друзей. Мне не хотелось этого читать. Я не ожидала, что такое будет. И все это сразу удалила. Просто люди в России не понимали, что началась война, что происходит. Какие-то друзья до сих пор не понимают, пишут сообщения типа: «Смотришь кино? Читаешь?» Я перестала все это делать с 24 числа. Моя профессиональная деятельность полностью остановилась. 

— Скажи, как менялось отношение к происходящему, к войне по ходу того, как дни шли? 

— Долго казалось, что это нелепая ошибка. Все не могло поместиться в голове, как такое может быть, что в город въехали танки, что они стреляют по церкви. Пожар, летают самолеты, сбрасывают бомбы, как во Вторую мировую войну. Это вообще кажется каким-то абсурдом, как мы в этом оказались? Говорят, что на 5-й, на 12-й и на 21-й день происходит кризис. У меня на 12-й день случилась бессонница. Я не могла спать, потому что боялась, что пропущу сигнал тревоги. Не могла закрыть глаза до четырех часов утра, потом немного заснула. 

— Как реагировал на события твой кот?

— Кот испытывал большой стресс. Когда мы его два раза спускали в подвал, ему там было холодно, страшно. Он сидел в переноске. Пришлось поехать в ветклинику и купить ему капли-«антистресс». Они подействовали. Мы отпаивали его водой из шприца, потому что он не пил, не ел, не ходил в туалет. Потом ему стало лучше, он стал вести себя привычным образом. Мы перестали его спускать в подвал, хотя если бы бомба попала в наш дом, мы бы его потеряли. Слава богу, такого не случилось.

7-го числа бомба упала недалеко от нашего дома. [Соседний] обычный частный жилой дом — от него вообще ничего не осталось. Там погибла семья. Тогда я приняла решение, что надо уезжать. 

— Насколько верилось в то, что у Украины есть силы этому противостоять?

— По украинскому телевидению говорят о том, что мы выстоим. О том, что мы победим. Выступает Зеленский, который внушает уверенность в силах, но… Все-таки Россия — это очень большая страна с большими ресурсами для мобилизации, с большой армией. И [против нее] маленькая Украина. Сможет ли она противостоять? Я не знаю.

— Как у тебя изменилось отношение к Владимиру Зеленскому за это время? 

— Я не голосовала за Зеленского. Считала, что это очень нелепо изначально — Украиной управляет комик, это такой абсурд. Но когда он так достойно себя повел в течение войны… В общем, я испытываю теперь к нему уважение. Мне кажется, это потому, что он актер. Такая экстремальная ситуация укрепляет его имидж, и это дает ему какой-то внутренний драйв.

— Ты ощущаешь какие-то изменения в себе после этих пережитых почти трех недель войны в совершенно новом качестве — мирного жителя, укрывающегося в подвале, человека, который бежит из своего дома, бросив все то, что невозможно увезти, человека, который был вынужден перечеркнуть свое настоящее, свою работу? 

— Каких-то конкретных перемен я в себе не ощущаю. Действительно, уезжать из Украины было очень тяжело. Сейчас, когда я читаю новости о том, что разбомбили Мариуполь, бомбили безопасный Львов или Луцк, у меня возникает чувство, что, может быть, надо было все-таки остаться — и пережить это со всеми. С другой стороны, каждый спасает свою жизнь, как может. И во время войны такая задача тоже стоит перед всеми — сохранить свою жизнь. 

— Твои отношения с российской журналистикой закончены? Ты публиковалась не только у нас в «Искусстве кино», но во множестве изданий: «Афиша», «Ведомости», российский Forbes.

— Наверное, я уже поставила крест на своем сотрудничестве с российской культурой. Мне кажется, я уже не вернусь ни в «Ведомости», ни в «Афишу», ни в Forbes. Надо искать себя в каких-то новых изданиях. Возможно, в европейских — или что-то создавать свое. Мне не кажется, что война закончится скоро. Мне не кажется, что после нее будет реально и корректно интегрироваться в российскую культуру.

— Возможный бойкот русской культуры может помочь изменить ситуацию или, может, быстрее закончить войну? Или хотя бы помочь россиянам осознать то, что произошло?

— Нет, я не считаю, что отмена русской культуры поможет быстрее закончить войну. Этот шаг для украинской культуры — ожидаемый и прогнозируемый, но вряд ли он поможет. Слишком культура далека от политики и от милитаристской стороны государства. Культура — это самое последнее, о чем думает Путин.

— Если я попрошу тебя вспомнить самое сильное и острое впечатление этих трех недель, что это будет?

— 7 марта вечером я смотрела телевизор и с кем-то переписывалась в фейсбуке. День был более-мене спокойный, тихий. А потом буквально над домом пролетел самолет, и где-то рядом упала бомба. Она упала в Роменском районе [города Сумы] и разбомбила тот самый дом с семьей. Это было совсем рядом с нами. У меня до этого были мысли, что я никуда отсюда не уеду, а наоборот, вернусь к себе в квартиру и буду там жить. Этот авиаудар совершенно перевернул мое сознание, и я поняла, что нужно уезжать.

— Ты почувствовала облегчение, когда оказалась за пределами Украины?

— Да, я почувствовала очень сильное облегчение. Как будто ты просто путешествуешь где-то по Европе в мирное время, как будто ничего не происходит. Если не заглядывать в новости. Но ты по-прежнему вздрагиваешь от каждого громкого звука и сирен полицейских машин. 

— Чувство неопределенности по поводу собственного будущего тебя сейчас не гнетет?

— В данный момент не гнетет, потому что чувство безопасности перевешивает.