истории

30 лет назад Гарт Менкес боролся с апартеидом в ЮАР. А теперь обратился к российским солдатам: «Вы сами выбираете поступки, которые совершаете на украинской земле» Мы с ним поговорили

Источник: Meduza

Гарт Менкес — правозащитник из ЮАР, заставший расцвет апартеида юношей. Он был африканером, то есть принадлежал к белому меньшинству, в основном голландского происхождения, в чьих руках была сосредоточена почти вся политическая власть в стране. Несмотря на преследование со стороны властей и остракизм даже в собственной семье, Менкес участвовал в движении белых южноафриканских мужчин, которые из этических соображений отказывались служить в армии ЮАР по призыву и охранять не только внешние, но и внутренние границы апартеида. Основываясь на своем опыте юриста-правозащитника, который занимается проблемами геноцида и военных преступлений, Гарт Менкес написал обращение к российским солдатам, воюющим на территории Украины. Его полный текст опубликован в начале этого материала. Кроме того, Гарт специально для «Медузы» рассказал о своем опыте ненасильственного сопротивления диктатуре, в котором он видит много параллелей с судьбой гражданского общества в России во время войны с Украиной.

Белые южноафриканцы были двух типов — английского и голландского происхождения. Вторые, африканеры, построили свою идентичность именно вокруг своего африканского происхождения, хотя говорили на особом наречии голландского языка. В этом суть африканерского национализма: с одной стороны, они родились в Африке, но с другой, их предки прибыли сюда, чтобы начать новую жизнь. Я сам в это все не верю, но нас, африканеров, воспитывали именно в таком духе — что мы, как израильтяне, избранный народ.

Мой брат, на четыре с половиной года старше меня, пошел служить в полицию. Он охранял систему расового разделения, которая состояла из более чем 400 законов. Эти законы охватывали все сферы жизни: где ты мог жить, на ком ты мог жениться, где ты мог работать и так далее. Все зависело от того, с каким цветом кожи ты родился. Но и на этом разделение не заканчивалось. Дети африканеров ходили в отдельные школы, где их учили на африкаансе. Разделение проходило даже по районам: отдельно жили англоговорящие белые, отдельно африканеры. Политические партии у них тоже были разные: у белых англоговорящих южноафриканцев чуть более прогрессивная, критиковавшая апартеид, хотя и не очень последовательно, у африканеров более правая.

Между англоговорящими южноафриканцами и африканерами исторически существовала вражда, которая вылилась в англо-бурские войны. После возникновения в 1910 году Южно-Африканского Союза власть в нем занимали англоговорящие вплоть до конца Второй Мировой войны. Африканеры выступали против английского участия в этой войне, а то и активно поддерживали Гитлера. В этом нет ничего удивительного: многие африканерские интеллектуалы в 1920-30-х годах учились в Европе, где и прониклись идеями национал-социализма. А потом мои предки стали архитекторами апартеида: они создали систему расовой сегрегации, потому что искренне сочувствовали нацистам и верили в идею превосходства белой расы. 

Я вырос в Претории — политической столице ЮАР, где вся власть принадлежала африканерам. Моя семья переехала туда, когда мне было 4 или 5 лет. Однажды, в 1971 году, в самый расцвет апартеида, я увидел, как мимо нашего дома шел чернокожий человек. Он больше ничего не делал, просто шел по улице. Был прекрасный солнечный день. Рядом с ним остановился полицейский фургон, из него вышли два крупных белых полицейских. И когда они подошли к чернокожему мужчине, тот буквально сжался перед ними. Они начали на него кричать. Очевидно, он не смог выполнить того, что они от него требовали. Тогда они скрутили его и бросили в кузов своего фургона. Я был маленьким мальчиком и не понимал, что произошло. Но непринужденная жестокость этого действия запомнилась мне надолго. Лишь потом, когда я повзрослел, я понял, что этого чернокожего человека арестовали просто за то, что он находился в белом районе без разрешения.

С ранних лет я научился не доверять людям во власти, особенно тем, кто носит униформу. Возглавив страну после Второй мировой, африканеры стали закреплять систему апартеида во всех областях южноафриканской жизни. Для этого они приняли множество законов, которые были направлены на реализацию одной идеи: чтобы почти вся территория ЮАР — больше 80% — по закону принадлежала белым, а у черных не было никаких прав даже находиться там. Этот процесс продолжался много лет, но в целом к началу 1970-х он уже был практически завершен. До 1960 года в ЮАР еще могли существовать организации, занимавшиеся поддержкой чернокожего населения — такие, как Африканский национальный конгресс (АНК). Они всегда занимались ненасильственным сопротивлением политике апартеида. Но в 1960 году произошел расстрел в Шарпевилле, после которого власти решили, что больше не будут терпеть группы гражданского сопротивления. После этого быть членом организации типа АНК было просто запрещено. Это продолжалось до самого начала 1990-х. 

После запрета АНК борьба против апартеида продолжилась, но теперь за нее можно было попасть в тюрьму, что и произошло со многими людьми. Другие встали на путь насильственного сопротивления и взяли в руки оружие — среди них был Нельсон Мандела. Его речь на суде в 1964 году — одно из самых сильных высказываний о том, какой моральный выбор делает человек, осмелившийся бросить вызов целому режиму. В этой речи Мандела отвергает терроризм и произвольное насилие, предлагая другую этику вооруженного сопротивления — такого, которое должно уважать международные гуманитарные законы и делать различие между мирными жителями и комбатантами. Эта речь важна тем, что в ней Мандела подробно объясняет, что сознательная борьба должна не превращаться в войну «наши против их», но стать противостоянием между человечностью и репрессивным режимом. 

После школы я поступил в Стелленбосский университет, где изучал юриспруденцию. Это африканерский университет, поэтому, в отличие от англоязычных учебных заведений, никаких прогрессивных студенческих организаций там просто не было. Тем не менее, я нашел других близких мне по духу студентов, которые готовы были участвовать в акциях протеста. Мы образовали ячейку оппозиционного Национального союза южноафриканских студентов, но руководство университета тут же объявило нашу организацию вне закона. Тогда мы решили организовать марш протеста. На месте его проведения нас уже ждала полиция. И такое происходило каждый раз, к какой бы конспирации мы не прибегали. Мы решили организовать свой протест на территории англоязычного университета, но полиция подстерегала нас и там. То же самое произошло, когда мы попытались начать марш от церкви в черном районе. Правительство контролировало все и предвидело каждый наш шаг.

Примерно в то же время, в 1970-х, появилась новая общественная кампания «Прекратить призыв» (End Conscription Campaign). Тогда для всех белых мужчин — англичан и африканеров — действовала обязательная служба в армии ЮАР. Нужно было отслужить два года, а затем ты должен был время от времени выезжать на сборы как резервист. За отказ грозило до шести лет тюрьмы. Но на мою решимость противостоять призыву повлиял тот факт, что тогда границы ЮАР начали смещаться от Анголы и Намибии внутрь страны. Хотя полиция становилась все более и более военизированной, она уже не справлялась с растущим недовольством, поэтому подавлять восстания в районах компактного проживания чернокожих южноафриканцев все чаще отправляли солдат, которые этому были совершенно не обучены. То есть как солдат-призывник в ЮАР ты охранял не просто границы страны, а сам режим. Поэтому многие стали отказываться от службы в армии по соображениям совести. 

Я и мои единомышленники не стали дожидаться, пока за нами придут, организовали собственную общественную кампанию и составили коллективное обращение. В нем мы, указав свои имена, заявляли, что мы отказываемся защищать апартеид. Эта кампания имела огромный успех — особенно с учетом всемогущества пропаганды и запрета любых оппозиционных организаций. 

Теперь против правительства выступали не только чернокожие активисты, но и белые мужчины-африканеры. Это нанесло сильный удар по поддержке режима. При апартеиде в ЮАР было очень мачистское общество. Я, как и многие другие южноафриканцы, играл в регби — это очень агрессивная игра с огромным количеством физических столкновений, которая считалась «занятием для настоящих мужчин». 

Когда я отказался от военной службы по соображениям совести, мои родные были крайне разочарованы. Мать заявила, что моя жизнь закончена, что надо мной до конца моих дней все будут насмехаться. Если ты не служил в армии, то ты мало того что не считаешься настоящим мужчиной — ты по сути просто предатель своего народа, говорила она, и тебе этого никогда не забудут и не простят. В 1989 году, когда в ЮАР проходили последние выборы, в которых участвовали только белые, мы с единомышленниками пошли на публичное выступление тогдашнего министра обороны Магнуса Малана. Посреди его речи мы сняли рубашки, под которыми у нас были футболки с надписью «Отказываюсь служить в Южноафриканских силах обороны» («I Refuse to Serve in the SADF»). Малана это дико взбесило. Он начал называть нас «девчонками» и «трусами, которые отказываются от присяги своей родине». Публика тоже пришла в раж, нам угрожали линчеванием. В конце концов нас просто выкинули на улицу. 

Репрессивные режимы типа апартеида требуют от граждан не просто лояльности, но активного соучастия, не просто веры в свою пропаганду, но и помощи в ее распространении. А любое инакомыслие — это несмываемое социальное клеймо. Но очевидно, что каждый, кто осмеливается протестовать, кого называют предателем с трибун и обещают подвергнуть разным наказаниям, имеет значение — в том числе для диктатора. Одно дело отмахиваться от неких абстрактных внешних врагов — иностранцев, империалистов, западных СМИ. И совсем другое, когда против диктатуры выступают граждане этой страны — южноафриканцы, россияне и так далее — и говорят: «Погодите, я в это не верю». Именно благодаря таким людям в ЮАР и пал режим апартеида.

Стоит еще упомянуть, что южноафриканцы при апартеиде были уверены, что остальной мир их не понимает, что иностранцы никогда не узнают, что это значит — жить на нашей земле. Помню, Питера Виллема Боту — это был один из последних жестких консерваторов догорбачевской эпохи — как-то спросили, заставила ли его переосмыслить свои решения резолюция Совбеза ООН с осуждением апартеида. Он не задумываясь ответил: «Нет. Господь не дал бы мне совершить ошибку». Это ведь безумие, если вдуматься, когда вроде разумный, рациональный человек говорит такое. Но простые южноафриканцы слушали этот мессианский бред и верили. Так мыслит человек, когда уверен, что никто не понимает его народ и весь мир против его страны. Поэтому так важно, чтобы сомнения в правильности этой картины мира высказывали твои сограждане. Такие же, как ты, с которыми у тебя так много общего, они тоже любят регби, браай (южноафриканская разновидность барбекю. — Прим. «Медузы») и так далее. Я южноафриканец, я не против своей страны — я против политики апартеида. Только это способно пробить завесу пропаганды надежнее любой критики из-за рубежа. 

Со временем мне становилось все более стыдно за то, что я африканер. Мне казалось, что из-за своего происхождения я навсегда застряну в этой отсталой ментальности. Я старался выучить английский и избавиться от следов африканерского акцента. Потом я узнал, что есть либеральные газеты на английском, выступавшие против апартеида. Главная из них, The Rand Daily Mail, выходила в Йоханнесбурге. День за днем на ее первой полосе появлялись цветные фотографии столкновений военных с мирными протестующими. От газеты начали отворачиваться читатели, но редакция не сдавалась. В конце концов она растеряла почти всю свою белую аудиторию.

После ее закрытия в 1985 году появилась новая газета — The Weekly Mail. В ЮАР было так мало платежеспособных белых, которые поддерживали критику в адрес режима апартеида, что она могла себе позволить выходить лишь раз в неделю. Но постепенно круг ее читателей становился шире: люди начинали понимать — другим изданиям верить нельзя, потому что они полностью контролируются властями. И вот в какой-то момент у нее появилась и версия для африканеров — Vrye Weekblad. Впервые я читал на родном африкаансе то, что я сам давно чувствовал — написанное простым, ясным, газетным языком, который доступен любому. Сложно описать, как важно это было для меня как африканера. Поэтому если что-то и может помочь пробить стену пропаганды, которую кремлевский режим выстроил вокруг простых россиян, то только издания вроде вашего. 

Самый тяжелый урок, который преподала мне жизнь — просто быть правым недостаточно. Я столько раз ссорился с родными и друзьями. Я знал, что я прав, а они нет, что они поддерживают аморальную систему, построенную на тотальной несправедливости. Уже потом я выяснил, что отчаяние, которое я при этом испытывал — довольно распространенное чувство. Я говорил об этом со многими латиноамериканцами, например, чилийцами, которые боролись против диктатуры Пиночета.

Хосе Залакетт — юрист, один из ведущих правозащитников, помогавших людям при диктатуре, — сказал мне так: есть разница между знанием и осознанием. Мало просто рассказать что-то людям — нужно добиться, чтобы они это осознали и приняли. Вы даете людям факты, но одних их недостаточно — им нужно встроить эти факты в свою картину мира. Нужно помочь им принять эти факты, не разрушая всю их идентичность. Я просто не могу себе представить, чтобы моему собственному отцу-африканеру, закоренелому расисту на протяжении всей его жизни, который относился к людям с другим цветом кожи так, будто они и не люди вовсе, можно было предъявить некий факт, доказывающий жестокость апартеида, и он бы ответил: «Теперь мне все понятно. Я был неправ, вся моя жизнь это ложь». 

Но человечность и милосердие есть в каждом из нас, и нужно обращаться к этим чертам, если хочешь добиться успеха. Есть люди, у которых это получается лучше, чем у других. В ЮАР, например, это был архиепископ Десмонд Туту. Даже те, кто не соглашался с его проповедями, уважали его за последовательность взглядов и фундаментальную порядочность. Почти всю взрослую жизнь я занимаюсь обучением юристов-правозащитников. Хотел бы я, чтобы этой порядочности можно было тоже научить! Легко привить человеку ощущение собственной правоты. Можно зазубрить наизусть Всеобщую декларацию прав человека — это ничуть не сложнее, чем запомнить десять заповедей. Но совсем другое — не просто произносить правильные слова, но и сделать ценности, которые они отражают, частью собственной личности. 

Я чужак и могу ошибаться в своем понимании того, что происходит сейчас в Украине. Но мне кажется, что некоторые российские солдаты оказались в тяжелейшей ситуации. Наверняка они видят самих себя в людях, чьи дома, школы и будущее они уничтожают. Возможно, они объясняют себе это тем, что у них в любом случае нет выбора. В моменте представить себе, что может быть иначе, может быть очень трудно. Но двадцать лет спустя, оглядываясь на прошедшие годы, мы наверняка скажем: какое безумие, что люди действительно могли так думать. Так говорили и о нацистах, и я так же размышлял о тех, кто поддерживал апартеид. Главное — дать людям понять, что другое будущее возможно, и оно принадлежит и им в том числе. Это поможет им пройти путь от знания к осознанию.