истории

«АУЕ — это информационный пузырь» Антрополог Дмитрий Громов больше десяти лет изучал АУЕ и «ауешников», а теперь написал об этом книгу. Мы с ним поговорили

Источник: Meduza

Осенью 2020 года Верховный суд признал АУЕ «экстремистской организацией» и запретил ее на территории РФ, при этом назвав «международным общественным движением». При этом у АУЕ, по всей видимости, нет ни принципов организации, ни иерархии, ни других признаков общественного движения. Об этом в своей новой (еще не изданной) книге «АУЕ: Криминализация молодежи и моральная паника» рассуждает Дмитрий Громов — ведущий научный сотрудник Центра по изучению межэтнических отношений Института этнологии и антропологии РАН. «Медуза» поговорила с Громовым о том, как «моральные предприниматели» сделали АУЕ популярным и пугающим, а правоохранительные органы с их помощью изобрели новый рычаг давления.

— АУЕ часто называют субкультурой. Что такое субкультура и почему ее изучением занимаются социальные антропологи?

— Субкультура в привычном понимании — это сообщество людей, которое образует собственную культуру и отличается от большой культуры. Это слово очень тяжело употреблять в науке, потому что разные ученые употребляют его по-разному. 

Термин «субкультура» удобно употреблять, когда у сообщества есть набор определяющих признаков: название, совместная деятельность, детали имиджа и прочее. Субкультура — одна из важных форм самоорганизации молодежи начиная со второй половина XX века, когда был расцвет субкультур. 

Сейчас идет спад: субкультуры появляются редко и это связано с изменением структуры жизни. Я не рассматриваю движение АУЕ как субкультуру. [Скорее] это информационный пузырь.

— Как ученые изучают субкультуры?

— Социальный антрополог выходит «в поле» — изучает субкультуру живьем, наблюдает, берет интервью, собирает и анализирует материалы о социальном явлении. Основной метод — это интервью. Ну и при возможности — личное участие в деятельности, включенное наблюдение. Например, когда я исследовал уличный активизм — присутствовал на уличных акциях, собраниях активистов.

— То, что вы стали исследовать субкультуры, как-то связано с тем, что вы когда-то относили себя к хиппи?

— То, что знаешь, то и исследуешь. То, что понимаешь лучше, то и исследуешь.

— А сейчас вы себя к хиппи относите?

— Нет, конечно. Я сейчас научный работник. У меня своя субкультура — сотрудников РАН. 

— Как давно вы исследуете АУЕ и что исследовали до этого?

— Я давно и основательно исследую уличные сообщества, «пацанскую» среду. АУЕ — это тема, которая близка к уличным сообществам, криминализации молодежи и «пацанской» среде. Уличные сообщества я исследую с нулевых годов, а к АУЕ проявляю интерес с 2008 года, когда только узнал [это] слово.

— Ваша книга называется «АУЕ: Криминализация молодежи и моральная паника». Что это за «паника»?

— Явление «моральной паники» хорошо описано западными учеными, [оно] используется и у нас, в России. Это информационные процессы, которые сводятся к следующему сценарию. Некое явление начинает восприниматься как опасное и аморальное — например, возникает мнение, что ТВ и компьютерные игры несут разврат. В обществе возникает тревога, появляются «моральные предприниматели». Это люди, группы и социальные институты, которые реагируют на нарушение моральных устоев в обществе. Они создают вокруг таких нарушений информационное поле, стимулируя развитие моральных паник. И явление, обычно изначально небольшое, раскручивается. В обществе появляется интерес, который явно [становится] значительно больше реальной опасности от явления. Часто это заканчивается принятием каких-то ограничительных законов, травлей людей. 

— Почему в заголовке фактически стоит вопрос о том, чем является АУЕ?

— Книга состоит из двух частей. В первой части рассматривается, что мы вообще знаем про АУЕ и что за ним стоит в реальности. Во второй — АУЕ рассматривается как моральная паника. Этого слова [АУЕ] раньше не было. Оно появилось в общественном сознании лет 10–15 назад, причем изначально не обозначало никакого сообщества. 

— В одном из своих интервью вы говорили, что обсуждение «групп смерти» — это «моральная паника». Есть какой-то более свежий пример такой паники?

— Информация о «группах смерти» до сих пор гуляет в обществе, возникают новые волны паники, хотя и не такие сильные. Например, недавно появлялись сообщения, связанные с «Игрой в кальмара». Якобы это новая форма «групп смерти» и они тоже подталкивают к самоубийствам. Года полтора назад была паника, связанная с тиктоком. Когда были выступления Навального (протестные акции в России 2019–2021 годов, — прим. «Медузы»), то появилась информация, что через тикток идет «зомбирование» — и на участие в акциях, и на самоубийства.

— То есть сам феномен моральной паники — это общемировой тренд? 

— Моральная паника вокруг криминальных сообществ молодежи существует повсеместно. Поскольку мы опираемся на англоязычную литературу, то больше всего знаем, как это работает в западном мире. Мало литературы по России и по Азии, Африке. Сложно говорить, что происходит там, но, скорее всего, что-то похожее. 

— В одном из своих интервью вы на примере движения люберов рассказывали о переходе уличных сообществ в субкультуры. Что значит этот переход?

— Есть уличная среда; раньше она была заметнее, но существует и до сих пор. Это объединения молодежи по месту жительства или учебы. И движение люберов, возникшее во второй половине 80-х годов, изначально движением не было. Это были обычные молодежные компании. Единственной [их] особенностью был интерес к силовому спорту: у нас в Люберцах было хорошо со спортом, много «качалок». Иногда парни ездили погулять в Москву, как и парни из других окраинных районов.

Но когда о люберах написали в СМИ — в «Собеседнике» и «Огоньке», — где они были названы субкультурой, то они ею и стали. Появился набор признаков, который отличает обычные уличные сообщества от субкультур. Появилось название, деятельность, которой должен заниматься «настоящий» любер, описание внешнего вида. После публикации такие люди действительно появились. 

— В чем разница между субкультурой и уличным сообществом?

— Есть набор терминов, которые употребляются исследователями в том или ином случае. Когда у сообщества много определяющих признаков, то удобно говорить о субкультуре. Уличное сообщество — это термин другого порядка. Это сообщество молодых людей, которые живут рядом и общаются. В чем-то эти сообщества похожи.

Есть места, где организуются жестко структурированные группировки с дисциплиной, моральным кодексом, иногда со стилистикой внешнего вида. В СССР и РФ такого больше всего было в Среднем Поволжье, где и возник термин «казанский феномен». Такое возникало и в некоторых других городах, но в целом группировки у нас редки. В отличие, например, от Соединенных Штатов, Великобритании, Латинской Америки.

У нас просто уличная среда. В англоязычной научной литературе есть понятие gangs — дословно можно перевести как «банда». Я после многих лет научной работы признался себе, что то, что я изучаю, — это по большей части не gangs. У нас есть уличная среда, преступность, но группировок в западном понимании очень мало. Странное явление — Россия считается криминальной страной, в которой на каждом шагу преступность, но у нас нет gangs. 

— В двухтысячных и десятых в медиаполе различались более четкие субкультуры: панки, готы. Как сейчас выглядят такие сообщества и появляются ли какие-то новые?

— Они исчезают. Субкультуры в сегодняшних реалиях оказались не нужны. Много всяких движений появляется в интернете, но это явление уже другого типа. 

До сих пор существуют субкультуры, основанные на какой-либо совместной деятельности. Например, байкеры. У них есть мотоциклы, байкерам на них хочется ездить, они объединяются, существует определенная структура. 

Субкультурность уже не является молодежной как прежде, это деятельность вне возраста. Поэтому сейчас, придя на «хипповник» (ежегодное собрание хиппи в московском парке «Царицыно», — прим. «Медузы»), мы увидим людей совершенно разных возрастов: и седых старцев, которые были «волосатыми» в начале 70-х, и молодежь, которой интересно посмотреть. 

— С какими трудностями вы столкнулись во время написания книги?

— Я столкнулся с тем, что АУЕ как явление очень неуловимо. Легко исследовать то, что можно потрогать, ощутить. Если изучаешь известное сообщество — понятно, кто в него входит, можно просто прийти и пообщаться. 

Например, несколько лет назад я исследовал людей, которые собираются на Немцовом мосту. Можно в любое время прийти поучаствовать: подежурить около мемориала, пообщаться и разобраться. 

А в данном случае неизвестно, что такое АУЕ, где оно существует — и это, пожалуй, случай, когда метод полевого исследования не работает. Есть группы, которые исследовать невозможно. Поэтому основными методами были критический анализ содержания интернета, количественные исследования процессов в интернете, работа с экспертами.

Еще одна трудность — настороженность некоторых респондентов: поскольку «движение АУЕ» официально признано экстремистской организацией, от этой темы стараются держаться подальше. Я пытался провести опрос в Забайкалье, которое считается «столицей АУЕ», и в Бурятии. Но столкнулся с очень высокой тревожностью у местных жителей, они элементарно боялись участвовать в опросе. 

— Так что такое культура АУЕ и насколько она распространена?

— Происходит большая подмена понятий. Есть криминальная молодежь, разные направления криминала: например, наркоторговля, киберпреступность. У кого-то могут быть родственники в тюрьме, играют роль неблагополучные поселки, детские дома, исправительные учреждения — но это не субкультура. Слово «АУЕ» и представление о нем сформировано в ходе моральной паники. 

Существуют отдельные социальные проблемы, которые всегда были. [Но] об АУЕ как субкультуре сказали конкретные политики и повторили журналисты. Действительно, была волна интереса к тематике АУЕ — насколько я понял, мода возникла в Забайкалье. Школьники любили писать граффити, приветствовали друг друга «АУЕ» или «Вечер в хату». Это была подростковая игра. А потом это разошлось по стране — во многом через интернет-сообщества, музыку. Примерно в 2016–2017 году был пик популярности, а потом все это само заглохло. Так «прикалываться» стало уже немодно. 

— Как правильно расшифровывается аббревиатура «АУЕ»?

— Неизвестно. Разные люди по-разному описывают происхождение аббревиатуры. Есть мнение, что это сочетание букв вообще не аббревиатура, а клич. Люди, которые знали это слово раньше других, вспоминают его в качестве клича. Например, в местах заключения есть распространенная практика, когда заключенный заходит в коридор или в вагон для перевозки, он кричит «АУЕ!», а ему отвечают те, кто относит себя к уголовной, блатной среде. Иногда кричат какие-то другие слова, например «Уга-Ага» — с ударением на первые гласные. Предполагается, что [те] люди, кому дорог воровской закон, отвечают на этот клич. 

Это может быть одним из способов провокации от администрации. Слово встречается в заголовках маляв — писем, которые передаются из камеры в камеру. Есть еще «прогоны», которые пишут авторитетные уголовники, чтобы ознакомить сидящих со своими решениями. Часто прогоны начинаются обращением «АУЕ». Оно имеет определенную расшифровку, но ее мало кто знает. Есть много клишированных фраз, которые приняты в криминальной среде, с которых начинают обращения: например, «вечер в хату». «АУЕ» — одно из таких. 

Наиболее популярной была расшифровка «арестантский уклад един». После того как вышло постановление от 17 августа 2020 года [о запрете АУЕ], соотношение расшифровок, используемых в интернете, изменилось: с большим отрывом стал лидировать вариант «арестантское уголовное единство», употребляемый в решении Верховного суда РФ. 

— Насколько устоявшийся термин «гопник» соотносится с темой АУЕ? 

— Слово «гопник» — это экзоним. Они сами так себя не называют. Как самоназвание в уличной среде употребляется слово «пацан». Это слово произносят с уважением. Но уличная среда пропадает, преступность падает, по улицам ходить все проще, гопников меньше.

— Как появилось и менялось понятие АУЕ? 

— Впервые на политическом уровне слово АУЕ в 2014 году произнес представитель прокуратуры Забайкалья Евгений Синельников. В Забайкалье тогда был реальный всплеск преступности. Синельников сказал, что криминалом в их крае нужно заниматься, и в выступлении употребил слово АУЕ, которое имело отношение к интернету, а не к преступности.

Он говорил о том, что молодежь заходит в такие сообщества, связанные с криминальной тематикой, и это оказывает плохое влияние. Появилось красивое слово, за которое ухватились журналисты; они стали искать, где это слово раньше употреблялось. И находили: например, в Бурятии во время шествия 9 мая 2013 года дети кидались в людей камнями из-за забора и кричали: «АУЕ». Подобные случаи начали выстраиваться в фантомную историю якобы существующего «движения». Подросток нахулиганил и крикнул: «АУЕ!» Преступник, никогда не отбывавший наказание, утверждал, что собирает деньги на «грев» зоны. Журналисты делали уверенный вывод, что речь идет о некоем «движении АУЕ». 

В Забайкалье действительно есть проблемы с криминалом; конечно, чиновники должны реагировать. Яна Валерьевна Лантратова, создатель волонтерского движения и секретарь совета по правам человека, поехала разбираться. Она разбирала конкретные случаи насилия, конкретные уголовные дела. А когда вернулась в Москву, сказала, что есть «субкультура АУЕ» — в присутствии Путина. Это вышло на высший уровень. Он [Путин], как хороший чиновник, сказал, что нужно разобраться: непорядок, что детей обижают. В результате представление о «субкультуре» утвердилось.  

Теперь журналисты стали говорить, например, что «члены субкультуры АУЕ избили ребенка». Таким образом, вокруг фантомного слова «АУЕ» накопилась информация и возникло представление о том, что такая субкультура есть. 

Следующий ход — заявление Верховного суда 17 августа 2020 года, который вынес решение, что АУЕ — это даже не субкультура, а движение, хорошо структурированная организация.

— Почему появляются фейковые новости про АУЕ? 

— Они появляются, потому что есть целые социальные институты, заинтересованные в этом. Например, СМИ заинтересованы в том, чтобы было много интересной информации. Молодежный криминал и движение АУЕ — это интересно, привлекает читателя.

Другая структура — правоохранительные органы. С одной стороны, они борются с преступностью; с другой — как это ни парадоксально, они заинтересованы в том, чтобы было с чем бороться, чем заниматься. Также они заинтересованы в том, чтобы существовала некая конкретная угроза, потому что под эту угрозу можно получить ресурсы: деньги, штатные единицы, материальную поддержку. Это парадокс общества, от него не уйти. Это не российские реалии, а мировые — антропологическая константа. 

— Вам удалось найти людей, которые сами приписывали бы себя к сообществу АУЕ?

— Ну а как их искать? Я говорил с экспертами — правозащитниками, занимающимися правами заключенных, большинство из них сами имеют опыт тюремного заключения. Те, кто сидел, говорили, что АУЕ — это какая-то детская глупость: «Кто это вообще придумал?»

Я делал серию интервью с молодыми людьми из Читы. Убедился, что это спокойный, тихий город — причем молодые люди живут в «столице АУЕ». Кто-то из них где-то подрался, у кого-то знакомый сидел, кто-то вспомнил в интервью уличный конфликт, но это все мелочи. Системного насилия, как в период расцвета «казанского феномена», не было. Если бы подобное случалось в Чите, молодые люди знали бы об этом хотя бы на уровне общих представлений. 

Если ездить по городам и исправительным учреждениям, то можно найти людей, которые относят себя к движению АУЕ. Но вопрос в том, насколько они типичны, насколько они представляют общие тенденции существования этого гипотетического сообщества. 

Наверняка есть школы, в которых криминальные подростки собирают деньги и отдают их на зону. Есть подростки, которые стремятся в тюрьму. Есть те парни, кто хочет выбрать воровскую карьеру. Но это не говорит о том, что существует некое социальное движение, хорошо управляемая и структурированная организация. 

Профессиональные воры никогда не скажут, что они АУЕ. Подросток, по кому тюрьма плачет, может сказать, что он относится к «движению АУЕ». Но он так не скажет, когда его будут сажать или уже в тюрьме.

— Можете описать портрет среднестатистического человека, который относит себя к АУЕ?

— Есть криминальная молодежь, они все разные. Есть хулиганы, которые дерутся и отнимают деньги. Есть те, кто ориентируется на криминальную карьеру, — кто знает, что сядет в тюрьму. Также есть огромное количество людей, кто играет в своеобразную игру. Отдельная тема для обсуждения — места заключения. Там другие правила, другая жизнь. Так что говорить о каком-то конкретном образе «ауешника» я бы не стал.

— Как идеи АУЕ проявляются среди молодежи и школьников?

— Школьники могут отправлять деньги в тюрьму отцам, братьям, старшим друзьям. Иногда из солидарности отправляют чужим родственникам. Но вообще-то сбор средств со школьников резко не приветствуется ворами, но может быть такое, что подросток собирает с одноклассников деньги, чтобы передать их от своего имени. Но это все — частная инициатива, не массовая и не организованная.  

— Вы проводили анонимный опрос подростков об их отношении к АУЕ для книги. Какие результаты он показал и как вы искали респондентов?

— Мои респонденты были из разных городов, я опрашивал их онлайн. Ответы показали, что, действительно, был период моды на тематику АУЕ. Почти все респонденты были знакомы с этим словом, но осмысливали все связанное с АУЕ как игру.

В то же время большинство опрошенных испытывали озабоченность в отношении [гипотетического] роста криминала. То есть в непосредственной близости у них «движения АУЕ» не было, но тревожность все равно не отпускала. 

— Как вы считаете, зачем АУЕ признали экстремистской организацией?

— Чтобы с ним бороться.

— Насколько эффективно это получилось?

— Так и нет же этого движения, чего с ним бороться? Как бороться с тем, чего нет?

— Признание экстремистской организацией повлияло на АУЕ? Например, стало ли появляться больше или меньше пабликов в «ВК» с такой тематикой?

— Паблики появлялись во время всплеска интереса к АУЕ в 2016–2017 году. Это были сообщества с тематикой АУЕ, но в них не было агитирующей информации.

Волна интереса была обоснована интересом не к криминалу, а к музыке, «пацанским цитатам». Эта волна уже прошла. Когда борьба с АУЕ началась, АУЕ как мем, как мода уже перестало быть популярно. Хотя некоторые сообщества во «ВКонтакте» работают до сих пор — потому что в названии нет «АУЕ» и они не видны правоохранителям. Но люди в них просто смотрят картинки, никаких призывов там нет, материалов в помощь начинающему преступнику тоже. Нет там и общения, зачастую даже комментарии отключены.

Там есть образ мужчины, романтического персонажа: он сам себя делает, все вопросы решает. У него дружная семья, отличные друзья, девушка, с которой все серьезно, а не «один раз переспать». Он иногда может побуянить, похулиганить, но криминала тут нет. Это такие сообщества, основанные на простенькой коммерции, а основной потребитель — любители картинок.

Помимо прочего, я нашел 16 сообществ такого рода, которые делаются одними людьми, с общим стилем оформления, с рекламой — это маленький бизнес. Я подсчитывал темы, которые там представлены, пролистывал эти сообщества. Темы — дружба, крепкая любовь, создание семьи, успех человека в жизни. Небольшой процент упоминания криминала там есть, но он совсем маленький.

— АУЕ уже повлияло или может повлиять на искусство, как, например, ОПГ на искусство 90-х? 

— Как любое явление, связанное со скандальностью, АУЕ может войти в современное искусство. Фильмы о нем уже делаются, есть дипломный короткометражный фильм под названием «АУЕ» с семью миллионами просмотров. 

— К какому выводу вы сами пришли, написав книгу?

— Я изучал не субкультуру и не социальное движение, а информационные процессы, которые формируются вокруг определенных образов. В книге два заключения. Одно — общее изложение событий моральной паники и объяснение, почему это именно моральная паника. 

Второе заключение — публицистическое. Книга касается некоторых вопросов, по которым хотелось бы высказаться. Во-первых, при моральной панике, связанной с «движением АУЕ», происходит подмена задач правоохранительной и воспитательной работы — вместо борьбы с реальной преступностью во главу угла ставится противодействие некоему непонятному фантому. 

Во-вторых, кампания по борьбе с «движением АУЕ» чревата злоупотреблениями и ошибками следствия, из-за которых могут пострадать невиновные, в том числе несовершеннолетние. После решения 17 августа 2020 года была череда дел, связанная с этим якобы существующим движением. 

В-третьих, происходящее — это часть общей российской тенденции: выработки большого количества ограничительных и репрессивных законов и общего сужения правового поля. Видимо, решение от 17 августа 2020 года о «движении АУЕ» было принято как шаг в борьбе с профессиональной преступностью, хотя об этом никогда открыто не заявлялось. Но на практике последствия этого запретительного действия могут быть самыми разными.