истории

Заниматься журналистикой в России в 2021 году — безумие. А не заниматься — невозможно Мы поговорили об этом с Еленой Костюченко, Ильей Азаром, Иваном Голуновым, Ксенией Мироновой и Марией Железновой

Источник: Meduza

2021-й — плохой год для российской журналистики. СМИ объявляют «иноагентами», к репортерам и редакторам с обысками приходят силовики; некоторые проекты закрылись, десятки журналистов уехали за границу, опасаясь незаконного преследования в России. «Медузе», которая стала «иностранным агентом» в апреле, пришлось полностью перестроить свою работу. Чтобы выжить, мы запустили краудфандинговую кампанию и магазин мерча. Ваша поддержка нужна нам и другим журналистам как никогда. И выразить ее очень просто. В сентябре бренд Friend Function в коллаборации с «Медузой» выпустил специальную коллекцию одежды и аксессуаров «Пресса» — для тех, кто верит в свободу слова и хочет проявить солидарность с независимыми редакциями. Мы поговорили с их сотрудниками о том, почему они, несмотря ни на что, продолжают заниматься журналистикой.

А еще мы просим вас подписать петицию с требованием отменить законодательство об «иноагентах». Спасибо! 🖤

Ксения Миронова

корреспондент «Дождя»

Я не знаю, почему продолжаю заниматься журналистикой. Жених [журналист Иван Сафронов] полтора года в СИЗО [«Лефортово»] за журналистскую работу. «Дождь», где я работаю, — «иноагент». Многим моим друзьям-журналистам пришлось уехать из страны. Нормальный человек, наверное, давно бы попытался поменять сферу. Но я больше ничего не умею, а главное — не хочу.

Трудно, когда не видишь прямого результата своей работы. Ты не выносишь людей из горящего дома. Ты даже не имеешь права им что-то обещать — помощь или что все будет хорошо. Трудно смотреть, как героиня во время интервью дергается от громких звуков, потому что в 18 лет ей подбросили наркотики и вместо университета она попала в колонию, — и знать, что ей никто не возместит ее время и здоровье. Трудно писать о пытках, зная, что, скорее всего, за них никто не ответит.

Зато когда героиня, потерявшая ребенка, пишет огромное сообщение с благодарностью за разговор — такое остается с тобой навсегда. Есть примеры, когда журналистам удавалось решить проблему или изменить что-то к лучшему. Правда, в России с каждым месяцем делать это все сложнее. Но это не вина журналистов. Трудно выиграть в шахматы, когда ты играешь по правилам, а соперник бьет тебя доской по голове.

Елена Костюченко

корреспондент «Новой газеты»

Я продолжаю заниматься журналистикой в 2021 году, потому что мне очень нравится это дело. Мне кажется, это прекрасный способ потратить свою жизнь. Ты оказываешься в разных ситуациях, видишь разных людей, видишь то, что происходит в мире. Ты потом про это пишешь, и тебе платят деньги. Мне кажется, это очень круто. Сама работа крутая.

И притеснения, с которыми мы сталкиваемся, не делают работу менее крутой. Просто, к сожалению, повышается ее цена. Я готова эту цену платить. И буду готова ее дальше платить. Для меня ничего не меняется. Нужно еще учитывать, что я работаю в «Новой газете», у нас всегда ****** [тяжело]. Для нас не было этого мирного периода, как для журналистов из остальных изданий.

Самый трудный материал из всех, которые я когда-либо делала, я делаю сейчас. Это расследование — довольно глобальное. Подробнее ничего рассказать не могу, но [мне] очень тяжело. В целом из журналистики мне сложнее всего дается интервью. Очень сложен не сам разговор, а выстраивание интервью по всем правилам: завязка, кульминация, развязка. Когда человек начинает говорить, я хочу, чтобы он говорил не останавливаясь. Мне не хочется его перебивать.

Журналистская солидарность, конечно, существует. Я работаю в «Новой газете». У нас периодически убивают сотрудников. Убили двух женщин, которые занимались Чечней, — одну за другой. Сначала убили Анну Степановну Политковскую. Когда ее убили, нам начала писать Наталья Эстемирова. Потом убили ее. Сейчас их место заняла Лена Милашина. То, что она все еще жива, я считаю как раз доказательством того, что журналистская солидарность существует и возможна — и она работает.

Дело в том, что журналистская солидарность, наверное, выглядит довольно радикально. Если убивают или сажают, или не дают работать твоему коллеге, ты должен встать на его место и продолжать делать то, что он делал. Таким образом мы показываем людям, структурам, государству, может быть, которые хотят помешать работать журналистам, что бессмысленно убивать нас, бессмысленно закрывать газеты, бессмысленно навешивать ярлык «иноагента».

Это даже солидарность не журналистов между собой, а верность по отношению к профессии. Мне кажется, в такие темные времена, как нынешние, эта верность профессии нас всех спасает.

Иван Голунов

корреспондент «Медузы»

А почему бы и не заниматься журналистикой в 2021 году? Я работаю журналистом 25 лет. Почему я теперь не должен этим заниматься? Я не могу найти ответа на этот вопрос. А что такого? Есть люди, которые любят воровать или делать что-то нехорошее, а есть люди, которые любят искать воровство и ловить за руку. Такая «сторожевая журналистика», которая нужна обществу и не нравится тем, кого ловят за руку.

У западных журналистов-расследователей есть такой метод оценки эффективности работы — количество сэкономленных денег в результате их работы. Когда я узнал об этом методе, то решил подсчитать свою эффективность — сейчас уже не помню, сколько получилось миллиардов рублей. Точно помню, что у меня был кейс на 2,2 миллиарда рублей городского бюджета [Москвы], когда чиновники не смогли объяснить, на что они хотят потратить эти деньги, — и решили отменить тендер, когда поняли, что на них обратили внимание. Не думаю, что контрольно-счетная палата какого-нибудь региона может похвастаться таким результатом.

Конечно, работа журналистов вызывает раздражение у тех, кто не смог купить себе новый «Ламборгини» или пентхаус. Они начинают придумывать разные ограничения: от «а, давайте на сайте „Госзакупок“ будем кириллические буквы менять на латинские» до «давайте подкинем ему наркотики». 

Но на самом деле всегда были люди, которым не нравились журналисты. Им не нравилось, как они пишут. Не нравилось, что они пишут. Это было и будет всегда. В какие-то моменты это происходит более репрессивно, а в какие-то моменты давление на журналистов оказывается менее явно. Все любят вспоминать прекрасные 90-е, когда якобы была свобода слова, как сейчас кажется. Но еще можно вспомнить, что тогда же были истории [убийства журналиста] Дмитрия Холодова, Ларисы Юдиной и многих других людей.

[Так что] всегда были люди, которые пытались как-то повлиять на СМИ. И что делать? Ждать лет 25? Как-то глупо. Нужно делать то, что можешь, насколько позволяют обстоятельства.

История, которая произошла со мной в 2019 году, явный пример журналистской солидарности. Тогда объединились все журналисты, невзирая на то, где они работают — в независимых или государственных СМИ. [Похожие примеры с] арестом Ивана Сафронова, много локальных историй в регионах. Я верю в журналистскую солидарность. Верю в солидарность читателей с журналистами. Даже верю в солидарность героев расследований с журналистами, потому что я все это испытал на себе.

Мария Железнова

редактор, объявлена «СМИ — иностранным агентом»

Почему я продолжаю заниматься журналистикой — сложный вопрос. Мне кажется, сейчас я не смогу дать на него стопроцентно рациональный ответ. Рассуждая логически, наверное, разумнее было бы поступить иначе.

Наверное, мне трудно отказаться от дела, которым я занималась много лет и которое мне нравится. За все время работы в журналистике я не думала — по доброй воле и всерьез — ни о какой другой профессии. Никакое другое дело не казалось мне таким же органичным — хотя объявления о найме кассиров в супермаркетах после признания «иноагентом» я изучала. Будем считать, что я решила дать себе и своей профессии еще пару шансов.

У меня совсем не героический, если в буквальном смысле слова, журналистский бэкграунд. Я не работала на войне, не раскапывала чудовищных в своем цинизме коррупционных историй, не погружалась на годы с головой в непроходимую хтонь нашей жизни и прочее. Мой опыт преодоления профессиональных трудностей в основном про то, как в работе не дать себе пойти на унылые и гадкие компромиссы с собой, не искать эвфемизмов, называть вещи своими именами. 

Если все же смотреть на конкретные истории, то в каком-то смысле самым трудным был опыт вынужденных увольнений. Когда ты понимаешь, что делать то, что ты делал и ради чего пришел в эту редакцию, становится совершенно невозможно под воздействием не зависящих от тебя обстоятельств. И все, что тебе остается, — сдать последний текст и уволиться. Даже если ты понимаешь, что это было единственно правильное решение, это все равно тяжело и это ощущение с тобой надолго. Я не думаю, что у меня уникальный опыт, но мне за последние десять лет пришлось так поступить дважды. Последний раз в прошлом [2020] году, когда у «Ведомостей», где я работала, сменились собственник и главный редактор — и стало понятно, что это будет теперь совсем другая газета.

Если посчитать, то за десять лет у меня было три места работы. Два раза я с тяжелым сердцем увольнялась, а третьим был «Проект», который наше государство, признав его работу «нежелательной», просто в один момент убило. Мрачноватое у меня резюме, да.

Что касается того, верю ли я в журналистскую солидарность и в ее способность что-то изменить, то это вопрос масштаба — и журналистской солидарности, и ее способности что-то изменить. Да, она существует, но нет, речь не идет о многотысячной профессиональной корпорации, объединенной общими ценностями и готовностью их отстаивать. Да, есть то, что журналисты могут считать своими победами. Но нет, наивно будет думать, что здесь и сейчас журналистская солидарность может все. Вспоминаешь о Ване Голунове — помни и про Ваню Сафронова. 

И все-таки. Я понимаю, что летом 2021 года акция за свободу слова и против объявления СМИ и журналистов «иноагентами» — а я сама к тому времени уже была объявлена физлицом-«иноагентом» — не могла собрать десять тысяч возмущенных журналистов. Не могла привести к немедленной отмене этого дикого закона. Но я благодарна каждому, кто все-таки вышел, правда. И так было паршиво, а было бы еще хуже. Спасибо, коллеги.

Илья Азар

корреспондент «Новой газеты»

Несколько дней назад я делал материал про 15-летнего парня Ярослава Иноземцева, которого обвиняют в подготовке теракта в волгоградской школе. Пишу о нем уже второй раз за год. После первой заметки Ярослава отпустили из психушки (куда он попал из СИЗО) домой. Я надеялся (наивный!), что дело постепенно рассосется, но вот спустя три месяца его опять кинули в тюрьму. Мама Ярослава написала мне, что после решения об абсолютно, по-моему, бесчеловечном аресте судья сидела у себя в кабинете и рыдала.

Уже который день образ этой плачущей женщины в мантии, которая отправляет в СИЗО школьника (который никому ничего не сделал и вряд ли собирался), просто потому что ФСБ нужно имитировать предотвращение шутингов, не идет у меня из головы.

Мы не можем о таком — я уж не говорю про пытки в колониях, про сталинский режим в Чечне и тому подобное — не писать. Мы должны это делать. Мы, журналисты, последний рубеж обороны в войне государства против своего же народа. И я говорю это не ради пафоса — это, увы, и правда именно так. И нельзя просто отвернуться, закрыть ноутбук, уйти и забыть.

Поэтому я раз десять подряд перечитывал вопрос «Почему ты продолжаешь заниматься журналистикой», на который меня попросила ответить «Медуза», — и не понимал его смысла. Это же абсурд какой-то. В смысле «почему»? А как может быть иначе? Да, все мы, засиживаясь в барах после полуночи, любим жаловаться коллегам на усталость, на выгорание, на невыносимую тяжесть от погружения в чужие страдания, на бессмысленность этой работы, на собственную бездарность, в конце концов, на низкую зарплату.

Но все бросить и уйти из профессии? Вы это серьезно? Куда? В PR, в политконсалтинг, в бизнес? Нет, если хорошенько подумать, я никогда всерьез такой вариант не рассматривал. И чем тяжелее времена, тем больше хочется продолжать.

Миссия? Да! Чем больше вводит государство для нас ограничений, тем важнее и нужнее нам всем оставаться в профессии, продолжать писать и снимать. В моем понимании нет дела важнее для человечества, чем журналистика, — если врачом или спасателем стать не получилось.

Журналисты, хоть это и происходит намного реже, чем хочется, спасают людей. Спасают страну, рассказывая о пытках, о коррупции, о лжи, о несправедливом преследовании. И мы совершенно точно будем делать это и дальше!

Покупайте коллекцию «Пресса» и другие вещи в «Магазе». Часть денег от продаж перечисляются в поддержку «Медузы». А еще нам можно донатить!