истории

«Ребенок звонит и спрашивает: пап, ты вернешься, когда Путин станет добрым?» Власти выдавливают оппозиционеров за границу. Что они делают в эмиграции? На что живут и надеются? Вот их рассказы

Источник: Meduza

В начале июня Россию покинул бывший депутат Госдумы Дмитрий Гудков. Перед этим он стал подозреваемым по уголовному делу и провел два дня в изоляторе. Несмотря на пессимистические ожидания, политику все же удалось выйти на свободу — однако Гудкову тут же намекнули, что преследование продолжится, если он не уедет из страны. Эмиграция по политическим причинам — распространенное явление в 2021 году: под давлением власти и силовиков на Запад и в постсоветские государства перебираются независимые политики, гражданские активисты и журналисты. «Медуза» поговорила о новой волне уезжающих с теми, кто вынужден был покинуть родину из опасений за свою безопасность, — о том, как они решились на этот шаг и как планируют устроить свою жизнь за рубежом.

Сергей Беспалов

бывший координатор штаба Алексея Навального в Иркутске

У меня нетипичная история переезда. В 2017–2018 годах меня сажали [под административный арест] за митинги. Я просидел 67 суток — и в тюрьме решил изучать проблему развития частных лесов в мире. Во всех развитых странах леса обычно частные, а в России — государственные. Я хотел понять, как сделать их частными.

Дальше был комичный случай. Я знал только одного политэмигранта — [журналиста-расследователя] Михаила Маглова. Я сказал ему, что хочу изучать частные леса. И в ноябре 2018 года прилетел к нему в Литву. Миша меня встречает и говорит: «Ну пошли». Мы попали в офис правозащитников. Там мне снова говорят:

— Ну пошли?

— Куда?

— В миграционную службу. Ты же в беженство приехал?

— Нет, я приехал изучать частные леса.

— Ты идиот, что ли? Мы думали, что ты просто боишься по телефону сказать реальную цель своего визита. Ты подумай, мы готовы посодействовать в получении беженства.

Я отказался: «Я не могу, я русский, спасибо». Они сказали: «Ну ладно, первый раз такое видим». С того момента тема возможности отъезда всегда была в подкорке. 

Дальше я вернулся в штаб Навального на работу. Продолжились наши разборки, у меня возникло уголовное дело. Сторонница Путина обвинила меня, что я ее ударил — в том месте, где нет видеокамер.

Мой адвокат говорил: «Сереж, давай уедем. Тебя будут сажать, у нас нет оправдательных приговоров». Я сказал, что занимаюсь политикой. Что я худо-бедно политический деятель. Что не могу уехать просто так, потому что испугался. Сказал, что уеду, когда вынесут решение суда.

12 февраля [2021 года] мировой судья вынес мне приговор: два года восемь месяцев ограничения свободы. А 13 февраля я уехал из Иркутска в Стамбул, потом перебрался в Литву. Сейчас поехал в Болгарию на отдых. Пока живу просто по визе, видимо, буду подаваться на беженство.

Я нарушил подписку о невыезде. Если вернусь в Россию, попаду в колонию. Мне 46 лет. Я самый взрослый координатор штабов Навального на момент их закрытия. Я не готов сидеть в тюрьме и выходить на свободу ближе к полтиннику — без работы и всего остального. 

Моя семья осталась в России. У меня четверо детей: две взрослых дочери от первого брака и сыновья восьми и десяти лет. Моя жена Наталья не едет ко мне, так как ее родители достаточно пожилые люди и требуют внимания. Жена работает в РЖД, ее могут скоро уволить, и тогда у нее не будет альтернативы. Но пока она не готова ехать. Хотя любые альтернативы жизни в Вильнюсе будут лучше, чем любая жизнь в России.

Но если бы у меня была возможность, я бы пешком в Россию пошел. Не потому что в Литве плохо, а потому что у меня вся жизнь — в Иркутске. Это все [эмиграция] не очень радостно. Мой ребенок звонит и спрашивает: «Пап, ты вернешься, когда Путин станет добрым?» ***** [блин], что ответить? То, что, скорее всего, при Путине я не вернусь, потому что мне неохота сидеть в тюрьме? Поэтому, надеюсь, что, может быть, моя семья переедет ко мне. 

Сейчас я сам для себя придумал проект по привлечению россиян к голосованию в посольстве России за рубежом — и с группой сторонников пытаюсь реализовать его; надеюсь, получится на ближайших выборах в Госдуму. Мы делаем это с другими активистами, которые по большей части тоже уехали. Они находятся в разных странах мира. Мир стал настолько глобальным, что, например, волонтеры штаба Навального из Иркутска проводили протестные акции в Гамбурге и Хайфе.

У меня были небольшие сбережения, поэтому уезжал я на свои деньги. Этим я отличаюсь от многих молодых активистов, у которых в силу молодости нет сбережений. Также были небольшие доходы, связанные с удаленной работой в России. Я прикинул, что этого хватит до сентября. А в сентябре после выборов [в Госдуму] я спокойно пойду работать в Литве — на стройку или в такси.

Эмиграция — это жизнь сначала. Я не сильно отличаюсь от таджика, который приехал в Москву и работает в такси. В литовском обществе эмигрант, который приехал из России, никому не нужен. И как ты зарабатываешь — никого это не колышет. 

Сейчас мне кажется, что в России в итоге повторится история, которая была в позднем СССР — когда власть от 70-летних перешла к 30-летним. Мое поколение — оно ни хрена не получит. Власть — очень простая вещь. В долгосрочной и среднесрочной перспективе насилие всегда проигрывает. И у меня нет ощущения, что парни, которые сделали карьеру в органах, меня победили. Но есть чувство, что время, которое я мог бы потратить, будучи полезным в своей стране, я трачу в другой стране. Русские больше всего нужны России.

Типичный русский политизированный мигрант напоминает солдата Красной армии в октябре 1941 года под Москвой. Это человек, у которого нет шанса победить, но он сражается за свои идеалы, потому что не может просто опустить винтовку и сдаться в плен. Я так же себя чувствую. Это моя страна, это мой окоп, и я в нем должен сражаться. Но я даже не уверен, нужно ли это будет моим детям. 

Владимир Милов

экономист, соратник Алексея Навального

Перед уличными акциями оппозиционеров традиционно задерживают у дома. У меня большой дом, в котором живет много моих сторонников. 23 января [2021 года] я начал получать от них сообщения, что подъезд полон полиции. Меня и раньше задерживали, но такого количества полицейских не было никогда.

То же самое было и 31 января. В итоге я на акции не ходил, чтобы не сесть. У них нет ордера пойти ко мне домой, но если я выйду, меня сцапают. Когда всех коллег сажали в СИЗО, я понял, что я — тот, у кого есть шансы уехать далеко и надолго. Основных участников команды [Навального] посадили. Появилось неприятное политическое молчание, когда руководить оппозицией некому. Я понял, что никакого смысла становиться частью общей линейки арестованных нет. Есть много задач, нужно продолжать работу.

В начале года у меня не было даже мыслей уезжать куда-то. Но быстро стало понятно, что происходит и куда это идет. И что единственный способ остаться на свободе — это уехать. Я не собирался уезжать, поэтому то, что происходит, вызывает дикую злобу на Путина. Хочется ему отомстить, потому что я хотел бы жить в России. Хочу видеть тех, кто захватил власть, на скамье подсудимых. Уверен, что они там окажутся.

Я уехал с ребенком и женой. Вслух слова о том, что надо ехать, первой произнесла жена. Она сказала, что я сяду и вариантов нет. Споров не было. Просто мобилизованно подготовились и поехали. 

Когда уезжал, я сказал, что на свободе полезнее, чем в тюрьме. И 99% отзывов от моих читателей и зрителей были — что правильно я уехал. Сейчас важно сохранить силы и продолжать деятельность. Иначе всех просто пересажают. 

Навальный создал онлайн-инфраструктуру. И оказалось, что она может работать без привязки к месту. Это не эмиграция 1970-х годов — сейчас все равно откуда вести работу. У меня работы больше, чем в Москве. Веду новости на «Навальный Live», делаю на своем канале видео на злободневные политические темы. Много общаюсь с международными коллегами по поводу санкций. В мае выступал в Европарламенте как главный спикер — там готовят доклад о стратегии политики в отношении России, а я консультирую их. Занимаемся подготовкой к выборам, агитационной кампанией за «Умное голосование». Так что у меня нет такого, что каждые пять минут надо бегать и обниматься с березкой.  

Знаю, что многим людям, которые были вынуждены уехать, непросто себя найти. Одна из вещей, которой я занимаюсь, — это попытка организовать жизнь русской диаспоры в разных странах, помогать адаптироваться им. Мы активно обсуждаем программу адаптации для вновь уехавших. Сейчас большой масштаб по Беларуси — минимум 10 тысяч человек уехали. И из России ширится поток. 

Я бы хотел вернуться в Россию, но я буду арестован. Сейчас я разговариваю с международными коллегами и до всех доношу простую мысль. Одно из ключевых требований к Путину — создать условия, чтобы оппозиция могла нормально работать без опаски быть арестованной. Боюсь, это будет не скоро. Когда я получу гарантии, что я смогу заниматься оппозиционной деятельностью и не сяду, то вернусь. 

Евгений Мусин

активист «Бессрочного протеста»

Я покинул Россию в сентябре 2020 года. Это было психологически тяжело, хоть ты и понимаешь необходимость. Активистской деятельностью я занимаюсь не первый год, более-менее и раньше понимал, что придет время, когда нужно будет выбирать: или выехать (как вариант — спрятаться внутри России), или пойти до конца, став очередным политзаключенным.

Однако решаться на последний вариант сегодня, я считаю, целесообразно, если это принесет ощутимую практическую пользу обществу и протесту. Проблема политзаключенных сегодня более-менее растиражирована в обществе, и многие в том или ином виде о ней слышали. Но пока общество, увы, не готово психологически — и не имеет ресурсов защищаться от нападок путинской власти и различного рода силовиков. Правовая система в России Путина полностью выхолощена, и Путин, по сути, возвратил нашу страну в феодализм. А с текущими принимаемыми законами впереди у россиян настоящее неокрепостничество. Тотальное поражение уже в базовых правах человека и гражданина. Эти времена уже на пороге, хотя есть надежда, что до этого таки не дойдет.

Последние два месяца до моего выезда из России оказались непростыми. В основном это связано с повышенным вниманием силовиков из-за активного участия в публичной кампании против путинских поправок к Конституции. Часто приходилось не ночевать дома. Периодически за мной или за квартирой велась слежка.

Конспирация, задержания, аресты, суды. Притом что понимаешь, что не делаешь ничего противозаконного. Все это немного выматывало и с учетом обнаруженной прослушки в квартире и специфических сигналов из полицейской среды поставило ситуацию на грань выбора: пребывать в РФ уже до обвинения в чем-то уголовном — или выехать из страны. Первое не принесло бы на тот момент никому и никакой пользы, поэтому я выбрал второй вариант и под видом туриста вылетел в Турцию. 

За пределами России политэмигрант эмоционально ощущает себя, конечно, в большей безопасности, однако у него появляются ряд других вопросов и иногда проблем, требующих массы времени на решение. Я познал это на себе и не разделяю мнения, что эмигрант, приехав в одну из стран Запада, автоматически попадает в какие-то райские условия и живет, не зная хлопот.

Есть ли мысли вернуться? Конечно, но, боюсь, теперь только после (или на финальной стадии) падения режима путинской ОПГ, незаконно удерживающей власть в России. Режим Владимира Путина уже не способен ни в какой мере трансформироваться обратно. Эти ребята принесли за 30 лет людям столько горя, преступлений и крови, что потеря власти для них равносильна потере наворованного и свободы, а возможно, и жизней. Это нужно сегодня понимать и учитывать всем. 

Как такового чувства проигрыша нет, потому что я сознательно и по воле души делал то, чем занимался, и понимал степень личной опасности. Но есть ощущение досады за то, что оппозиция и активисты в целом еще не смогли нащупать и развить те общие точки с обществом, чтобы активировать массы на законные уличные протесты.

Но все может поменяться очень быстро. И этой смены фундаментальных настроек общества власть сегодня чертовски боится. Потому что тогда и появится окно возможностей для обновления страны. 

Олег Хомутинников

депутат Липецкого областного совета, бывший член федерального совета «Открытой России»

Я был участником Земского съезда в Великом Новгороде как региональный депутат. Полиция разогнала его. Я с не очень хорошим настроем вернулся в Липецк. Ужесточилось законодательство по поводу «нежелательных организаций». А я вхожу в руководящие органы «Открытой России». Мне сказали, что до выборов меня не допустят, а если заявлю о своем участии в Госдуму, на меня будет возбуждено дело. Фамилии людей [сказавших это] называть не буду, чтобы не подставлять.

27 мая мы [«Открытая Россия»] неожиданно собрались. Видимо, была информация, что идет давление. И чтобы обезопасить людей от уголовного преследования, нужно ликвидировать организацию. Мы приняли это решение.

Я собрал семью, жену и двух дочерей. Мы планировали ехать в отпуск, но реализовали это в формате «просто взять и уехать». Оказывается, правильно. 27 мая мы ликвидировали организацию, 28-го я улетел. И все началось после этого: прошли обыски у Гудкова, возбудили дело против Пивоварова. 

Власть в периоды выборов наиболее уязвима, и поэтому она жестко пытается сохраниться, максимально собраться и не допускать непредвиденных сценариев. Под каток попасть вполне реально, но это не стоит того. Проще зафиксировать поражение и понять, как дальше действовать в новой реальности. Нас победили. Сейчас это проигрыш, его нужно признать — как матч, который закончился.

Власть решает краткосрочную задачу, и уже можно сказать, что они справились с этой задачей. Они опять сформируют карманный парламент. Думаю, что события, которые повлияют на будущее России, будут за этими выборами. То, что происходит сейчас, — это все не сильно влияет. Будущего страны в нынешних погромах нет.

Люди, которые уезжают сейчас, занимаются конкретной общественной политической деятельностью. Они постоянно оценивают свои выигрыши и проигрыши. Сейчас политическая ситуация в стране такая, что риски высокие. Люди вынуждены уезжать. Они уезжают и пытаются уже здесь выстраивать свою деятельность. На Первом канале скажут, что эти люди нужны американским и европейским фондам, которые хотят поработить нашу страну. Но на самом деле эти люди нужны себе.

Я не планирую ассимилироваться и хочу дальше заниматься общественно-политической деятельностью, но в другом формате. У меня есть накопления, пока на них живу, а дальше — не знаю. Будем смотреть. Если это будет затянувшийся невозврат, возможно, продам недвижимость, которая осталась в стране. Или просто пойду на работу. Сейчас новая волна тех, кто уезжает, и нам нужно понять, как мы будем взаимодействовать.