разбор

На «Медузе» и VTimes Кремль не остановится Максим Трудолюбов объясняет, почему этой власти всегда нужны «трудные времена», «угрозы» и «агенты» (и, как обычно, советует, что об этом почитать)

Источник: Meduza

Внесение некоммерческих организаций, СМИ и людей в списки «иноагентов» — часть общего процесса изменения общества, давно инициированного властью. Чиновники и силовики меняют собственников неподконтрольных компаний, превращают избранных политиков в назначаемых менеджеров и берутся организовывать то, что раньше организовывалось само. Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов считает, что в действиях российского руководства можно увидеть программу превращения любых самоорганизованных структур в «департаменты», а всей страны — в управляемую административную утопию.

Низовые общественные движения, политические объединения и другие свободные ассоциации возможны, если их участники объединены общей целью и доверием друг другу. Они сами могут выбрать лидера и наделить его некоторыми полномочиями — чем-то, что можно описать как власть.

Писатели, у которых есть читатели или эксперты, чьи знания оказываются полезными людям, приобретают влияние — и это тоже можно назвать своеобразной формой власти. Журналисты при долгой и добросовестной работе накапливают капитал доверия — шаг за шагом: от полного недоверия к некоторым сомнениям, от сомнений к частичному доверию и так далее. Врачи, учителя, пилоты, автомеханики, адвокаты, будучи экспертами в своих областях, обладают «властью» над теми, кто пользуется их услугами, не имея медицинской, педагогической, летной, механической или юридической подготовки.

Процессы укрепления таких самостоятельно работающих отношений — иными словами, создания институтов — идут в России так же, как и в других обществах. Но происходит и противоположный процесс — рукотворный, направляемый сверху и противостоящий тому, что идет снизу.

Ключи от всех дверей

На протяжении уже многих лет российские политические менеджеры работают над сломом низовых структур и пытаются заменить их на самые разнообразные административные сущности. Организаторы этой политики ни минуты не стоят на месте и действуют множеством разных способов: атакуют собственников, общественников и журналистов, покупают то, что не могут задавить силой, пытаются возглавить то, с чем не могут справиться.

Независимые структуры, любые низовые гражданские инициативы, частный бизнес — все это формы жизни социального капитала. Инициаторы кампании по приданию независимым организациям статуса «других» («иностранных» или «нежелательных») — кто бы они ни были, руководители администрации президента или представители государственного бизнеса — никогда не создавали социального капитала сами. Не имея такого опыта, они, возможно, считают, что власть и влияние приходит откуда-то свыше — как к ним.

Впрочем, скорее всего, они вполне осознанно решают задачу выстраивания управляемости всего и вся — в том смысле, в каком понимают управляемость. Нейтрального собственника бизнеса, в том числе медийного, они меняют на лояльного. Избранного ректора университета — на назначаемого. Низовую инициативу стремятся возглавить и превратить в «мероприятие» (примеры: георгиевские ленточки, раздаваемые ко Дню Победы, и «Бессмертный полк», который когда-то был народным движением). В той же логике проходит на всех уровнях, от федерального до муниципального, процесс замены выборных должностных лиц назначенными сверху.

Даже спорт не избежал внимания политического менеджмента: зимние Олимпийские игры в Сочи, проходившие в 2014 году, были не просто соревнованиями, в которых мог победить кто угодно. Было бы даже странно ожидать от российских властей проведения на российской территории такого безответственного мероприятия. Игры-2014 стали проектом по гарантированному выигрыванию Олимпиады. А мы знаем об этом только потому, что излишняя управляемость игр оказалась в итоге раскрыта перебежчиком, бывшим главой Московской антидопинговой лаборатории Григорием Родченковым.

Характерное понимание управляемости проявляется и в попытках поставить под контроль программное обеспечение и приложения на любых цифровых устройствах: в идеале российские власти хотели бы иметь «ключи» от всех программ и социальных сетей, которыми пользуются граждане. Давление на новостные агрегаторы с целью сделать алгоритм отбора новостей более управляемым — часть того же процесса. Интернет должен быть управляемым в границах страны.

Процессы не должны останавливаться, власти не стремятся их запретить — они лишь хотят к любому процессу иметь доступ. Суть дела тут всегда в замене самоуправления или алгоритма на организацию, управляемую административно.

Угрозы, нависающие над страной

Итак, власти нужен ключ от всех процессов, возможность их останавливать или запускать — они не могут идти в штатном режиме. А это значит, что власти хотят, чтобы общество не считало ход вещей нормальным, чтобы общество видело ситуацию как чрезвычайную.

Чрезвычайная власть обычно бывает временной. И она должна быть чем-нибудь оправдана, например угрозой войны, природными катастрофами, деятельностью вредителей и других внутренних врагов — страна должна быть в опасности, а ее руководители должны действовать в логике «национального спасения». Российская политическая риторика неслучайно насквозь пронизана угрозами. Напоминание о них, а также о трудных временах, которые переживает страна, — это фундаментальная основа, на которой выстраивается легитимность политического руководства. И это означает, что угрозы должны нависать над страной всегда, а времена всегда должны быть «трудными». В нетрудные времена чрезвычайная власть не нужна.

Обустройство чрезвычайной управляемости — поле непрерывной активности российского государства. В этой деятельности видится большой проект власти и, если угодно, ее идеология. Если где-то не чинят дороги, не стоит думать, что власти ничего не делают. Просто делают не то. В организуемых российскими администраторами процессах, в отличие, например, от российской экономики, нет никакого застоя.

Власти вкладывают массу энергии в борьбу с угрозами. Что бы ни произошло — не слишком удачно для власти прошедшие выборы или неприятное для властей журналистское расследование — все это подается обществу через призму угроз, под борьбу с которыми расширяются полномочия сектора безопасности и самыми разными способами укрепляются границы страны: материальные, медийные и цифровые.

Власть, дарованная свыше

Когда что-то или кого-то подчинить не удается, власти эту сущность выводят с игрового поля, увольняя, лишая прав, высылая, всячески затрудняя деятельность, назначая «агентом», «нежелательной» организацией или еще чем-то подобным. Примеры у всех на глазах: от «Мемориала» до структур Алексея Навального. Для полноты картины можно вспомнить и недавнюю историю из совсем иной сферы. Мятежный схимонах Сергий Романов, движение, созданное которым ни Русской православной церкви, ни властям не удалось подчинить, был наказан сразу по двум линиям — по церковной и по гражданской.

Самые жестко организованные иерархические структуры — это именно церкви и теократические режимы. Сравнивать их с государством вполне уместно. Чуть меньше 100 лет назад, в 1922 году, немецкий правовед и философ Карл Шмитт предложил идею политической теологии (см. список для чтения ниже), ссылаясь на то, что сознание человека меняется медленно и за внешне секулярными понятиями вроде суверенитета или прав стоят представления, заложенные еще церковью, а за институтами вроде парламентов и президентов люди все равно видят высшие силы.

Власть в структурах, похожих на церкви, даруется свыше — она передается с помощью рукоположения новым ее обладателям, преемникам, от старых, которые, в свою очередь, тоже были преемниками (заметим важность понятия «преемник» в российской политике). Где-то в основании этой цепочки стоят божественные основатели структуры. Вера в них обеспечивает легитимность власти.

Но это все-таки церкви. У церквей есть догматы и сообщества верующих, готовых эти догматы принимать, как и полагается, на веру. Принятие в общение и отлучение от общения в этой системе координат вполне понятное и большинством принимаемое действие. Но современные государства все-таки представляют собой результат долгого процесса секуляризации (обмирщения), отказа от традиционной легитимности в пользу демократической. Трудно представить, что российским властям — при всей огромности их полномочий — удастся вписать сакральное происхождение власти в Конституцию.

Однако именно это сделать очень хочется. Один из создателей российской политической системы Владислав Сурков, еще в бытность заместителем руководителя администрации президента, на чеченском телевидении заметил, что выбор Ахмата Кадырова на должность президента республики был особенным. «Его подбирала не какая-то кадровая служба. Не какие-то анкеты читались, не проводились собеседования, не давалось объявление в газету „требуется президент“, — говорил Сурков. — Если Бог определил народу жить еще какое-то количество веков, то в трудный час он посылает тех, кто выводит народ из беды». Таким человеком был Ахмат Кадыров, сказал Сурков, и добавил, что считает и «Путина человеком, который был послан судьбой и Господом России в трудный для России час».

Перед нами не что иное, как краткое изложение теологического понимания политики. Согласно ей, правитель обладает чрезвычайной властью.

Общество не похоже на паству

Как далеко власти могут зайти в этом своем проекте выстраивания управляемости? Чем может ответить на всю эту бурную деятельность российское общество? Общество может хотя бы осознать, что оно уже отвечает — всем тем созданием автономных правил и структур, которые бегло описаны в самом начале. Врачи лечат, педагоги учат, пилоты водят самолеты (поэтому, даже если власти хотят кого-то убить, протоколы действий пилотов и врачей могут встать у них на пути), юристы защищают, механики чинят, общественные организации работают, независимые медиа и аналитики умудряются продолжать свою работу. Административное вмешательство всем им очень мешает, но они знают, что, перестав следовать профессиональным и моральным стандартам, они ввергнут общество в хаос.

Конечно, аресты, тюремные сроки, штрафы и ярлыки «агентов» реальны, и отмахиваться от репрессий как от наведенного морока нельзя и неправильно. Власти могут зайти далеко, но весь путь не пройдут никогда. В обществе слишком много взаимодействий и процессов, поставить которые под контроль нельзя. Достичь полной административной «сингулярности» невозможно просто потому, что государству тогда придется управлять вообще всеми процессами,

Когда Шмитт писал свою книгу, он еще не знал ни того, что его идеи станут одним из оснований тоталитарных систем ХХ века, ни того, что насильственная секуляризация в принципе возможна. Российское общество прошло ее ударными темпами в советское время.

«Теологическая» логика власти действенна ровно до тех пор, пока она подпитывается готовностью граждан принимать ее на веру. Но общество не похоже не паству. Власти не единственное действующее лицо в обществе и имеют дело с высокоорганизованной сложной жизнью, которая никогда не станет пассивным объектом управления.

Что об этом почитать

Шмитт К. Политическая теология. М.: Кучково поле, 2000

Немецкий правовед и философ Карл Шмитт (1888–1985) считал, что настоящие властители, как боги из прошлого, могут и должны творить чудеса. Творить чудеса в данном случае — значит менять нормальный порядок вещей, то есть быть всегда способным на чрезвычайные меры («Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении»).

Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Издательство Института Гайдара, 2011

Один из основоположников институциональной теории Дуглас Норт и его соавторы Джон Уоллис и Барри Вайнгаст раскрывают в этой книге преставления о социальных порядках «закрытого» и «открытого доступа». «Закрытый» порядок — очень распространенное явление, он основан на регулировании элитой доступа к благам с помощью силы. «Открытый» порядок более конкурентный и инклюзивный. Сложность в том, что никакого единого рецепта по переходу от первого ко второму нет.

Набоков В. Приглашение на казнь. СПб.: Азбука, 2010.

В этом похожем на антиутопию романе, написанном в Германии в 1934–1935 годах, Владимир Набоков работает с наличной политической реальностью и стремится преодолеть ее силой осознания политики как приема, как декорации. Главный герой романа, Цинциннат Ц., должен быть казнен, но в самый последний момент, уже находясь на эшафоте, освобождается от наваждения и видит, как декорации рушатся («Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи…»).