истории

«Сейчас мой мозг не работает на страдальческие штуки» Фоторепортера Ивана Клейменова при задержании били ногами и электрошокером — а потом арестовали на 10 суток. Как это было, рассказывает его жена

Источник: Meduza

При освещении протестной акции 31 января полицейские жестко задержали фоторепортера Ивана Клейменова — он сотрудничает с разными изданиями, в том числе с «Медузой». При задержании журналиста били электрошокером, ему разбили голову. У Клейменова зафиксировали травмы, но, несмотря на это, арестовали на 10 суток. О том, как полицейские задержали фотографа — и что происходило потом, рассказывает жена Ивана Клейменова Дарья Трофимова.

— Иван пошел на акцию как протестующий или как журналист?

— Ваня поддерживал позицию общества, но в последний раз ходил на митинг как протестующий в 2019 году, когда акция была санкционирована [то есть согласована с властями].

[31 января 2021 года] он пошел с целью снимать протест как фотограф-фрилансер, но в итоге получил редакционное задание от The Village. Они предложили ему делать снимки для новостной ленты. Ваня просто снимал задержания на лестнице у театра Виктюка. Там его вместе с другом Борей окружил и избил ОМОН. 

— Заранее не было ощущения, что в этот раз силовики могут действовать жестче обычного?

— Перед тем как пойти снимать, он осознавал риски и понимал, что его могут задержать. Еще утром у меня было плохое предчувствие — после того, как я увидела, что происходит во Владивостоке. Я ему так и сказала: «Скорее всего, тебя загребут».

В этот же день я должна была улететь в Крым по работе. Тогда мы с Ваней договорились о том, что если его задержат, я буду подавать информацию в «ОВД-Инфо» — и искать адвокатов издалека. 

Когда Ваня ушел на митинг, я ехала на экспрессе в аэропорт. Находясь в поезде, получила звонок от Бори, он сказал, что Ваню избили пять человек и сейчас его увезут в ОВД. 

— Что первое пришло в голову после такого сообщения?  

— Это был полный ад. Когда тебе говорят, что человек избит, первое, что приходит в голову, — это то, что он полумертвый. Становится страшно, что его могут сделать инвалидом.

Первая мысль: пересаживаться на другой поезд, «лететь» обратно в Москву и пытаться его оттуда спасать. Я так и поступила.

— Вы понимали, как можно помочь?

— Изначально был план вытащить его через скорую [помощь] — судя по крови на голове, было ощущение, что его травма тянет на сотрясение.

Все говорят, что первоначально нужно кидать информацию в «ОВД-Инфо», но когда ты в шоковом состоянии, трудно понять, где искать их номера. Я долго не могла понять, куда ехать, — и пыталась разобраться в том, что там вообще происходит.

В моем случае этот страх [был] быстропроходящий — я работала фоторедактором в [издании] moloko plus и часто сталкивалась с действиями полиции в отношении редакции. 

— В автозаке и ОВД телефон у Ивана не забрали, он успел написать несколько постов в фейсбуке. Вам сразу удалось с ним связаться?

— Да, мне удалось ему позвонить. Поскольку его сильно избили, мы сразу определились с тем, что ему надо вызывать скорую: у него был рассечен висок, куча шишаков и гематом. Менты сказали, что ее пропустят, но как только скорая подъехала, автозак развернулся и уехал в ОВД.

— Он как-то описывал задержание? 

— Если бы мы с ним тратили время на обсуждение эмоций и деталей, Ваня был бы без адвокатов и передач — это очень сложный логистический процесс. Я сейчас в таком критическом состоянии, когда мой мозг не работает на страдальческие штуки. В состоянии аффекта не до переживаний.

— В дальнейшем он часто выходил на связь?

— Ваня готовился к протесту: у него было с собой два телефона, «звонилка» и айфон, два пауэрбанка. Это помогло ему держаться на связи почти все время, в ОВД телефон забирали только ночью.

— Помощь медиков Иван так и не получил?

— Сотрудники ОВД «Южное Медведково» разрешили ему вызвать скорую. Когда его повезли в Боткинскую больницу, я стала искать через всевозможные каналы людей, которые там работают. Надо было сделать все, чтобы он остался в больнице.

В итоге знакомые мне сказали, что приемное отделение контролируется полицией — и удерживать его там без критических травм никто не сможет.

Врачи сделали КТ [компьютерную томографию] головы, снимки и наложили повязку. Еще было освидетельствование по побоям: доктора сказали, что ему будет больно, но никакого сотрясения нет и госпитализировать его нельзя. В какой-то момент я подумала, что они врут, потому что, судя по словам Бори, там был полный ****** [ужас].

В ОВД он провел ночь. Ему дали матрас, но спать приходилось на полу с включенным светом. Потом Ваню забрали из отделения полиции и снова привезли в больницу. Мне удалось туда приехать, лично пообщаться с врачом, наконец-то увидеть мужа. Ему было плохо и больно, врач прописал обезболивающее, но главное, что он был живой.

— Что он вам сказал?  

— Говорил: «Береги себя и береги ребенка».

Мы много шутили про происходящие события. Иногда плакали — это была некая защитная реакция. Тогда уже пошли вторые сутки, как мы оба не спали и были морально измотаны. Для меня было важно его увидеть и понять, что он живой и с ним все хорошо.

— Все это время вы пытались найти адвоката?

— Еще когда ехала в поезде, прозванивала номера всех знакомых адвокатов. Тогда стало понятно, что хорошим специалистам такое дело не очень интересно, они все были готовы дать консультацию, но не более.

Тогда я написала и в «ОВД-Инфо», и в «Апологию протеста». Мне хотелось, чтобы туда кто-нибудь поехал и попытался его вытащить из ОВД, посмотрел протокол и пообщался с полицией. Такого адвоката в первый день я найти не смогла. Но на подписание протокола в ОВД все-таки приехал адвокат из «Апологии протеста», тогда мне стало немного спокойнее.

На следующее утро Ваня написал, что его везут в Бабушкинский суд. В «ОВД-Инфо» и «Апологии протеста» сказали, что там будут работать их адвокаты, но так как суды идут одновременно, не факт, что защита сможет попасть именно на наше заседание.

В какой-то момент я уже отчаялась, но буквально через 10 минут мне в инстаграме написала незнакомая девушка — как выяснилось позже, она посетительница кофейни, где работает мой друг. Она сказала, что рядом с ней сидит адвокат Максим Пашков. У него как раз оказались дела в Бабушкинском суде, и он согласился взять Ваню на личное сопровождение. Сначала я была немного в шоке, потому что знала этого адвоката — он вел дело «Нового величия».

— Вам удалось попасть в суд? 

— Когда Ваня сказал, что едет в суд, и вопрос стоял в том, будет ли у него адвокат, я направила свои действия на поиск защиты. В суде меня не было — я сама туда не поехала, было понятно, что меня не пустят.

— Он рассказал, что было на самом заседании ?

— Ваню судили по статье 20.2 КоАП, пункт 6.1 — участие в несанкционированной акции, повлекшей создание помех движению транспорта и пешеходов. Мы ходатайствовали о привлечении Бориса в качестве свидетеля, но суд все просьбы отклонил, ссылаясь на эпидемиологическую обстановку.

В какой-то момент Ваня мне сказал, что все перед ним получают от пяти до 10 суток. Но я была уверена, что, скорее всего, его выпустят. Мы дослали отдельно документы про мою беременность и про его физическое состояние, но даже это не помогло. В итоге Ване дали 10 суток ареста.

Мы планируем обжаловать приговор [решение] и в дальнейшем подать заявление в ЕСПЧ [Европейский суд по правам человека]. Очень надеюсь, что получится сократить срок, но пока непонятно, как это будет. Ему дали статью о препятствовании передвижению транспорта и пешеходов, когда он стоял на балконе и делал снимки. На фото и видео, где его били, видно, что он никому не мешал — и о каком преграждении дороги для пешеходов может идти речь, непонятно.

— Где он сейчас? Что-нибудь известно о его состоянии?

— Сейчас он находится в спецприемнике в Сахарово. Отправить туда что-то практически невозможно, в первый день что-то передать своим родственникам смогли только 10 человек. Люди собирались с шести утра и стояли в огромных очередях. Многие ночуют прямо в машинах или гостиницах неподалеку.

Благодаря правозащитникам ситуация с каждым днем немного улучшалась и посылки принимали быстрее. В чате [о передачах арестованным] писали, что задержанные просят побольше воды. Потом пошла информация, что там их поят чуть ли не ржавой водой.

В интернете я нашла девушку парня, который сидит вместе с Ваней. Их тоже задержали на акции протеста и били. После стычки с ОМОНом у этой девушки раздроблена рука, и ей предстоит операция.

Мы [вместе с этой девушкой] приехали на следующий день к девяти утра, в очереди уже было 50 человек — притом что передача посылок начиналась только в 11. Времени было немного, меня ждал адвокат, и мы сменили тактику. Мы решили прийти на следующий день и привезти одну передачку на Ваню и ее парня. Туда же мы положили дополнительные вещи для тех ребят, кого еще не успели найти родственники.

— Вам быстро удалось найти Ивана?

— Там есть помещение, где висят списки тех, кого успели оформить. Я смогла найти там Ваню, он сидит в 345-й «комнате» — так там называют камеры. Мужчина, который сидел внутри, сказал, что у них нормальные условия: кормят три раза в день и дают бутилированную воду. Насколько это правда, я сказать не могу.

В камере раз в день должны выдавать «звонилку» на 30–40 минут — одну на всю камеру. Ребята, которые сидят там, пытаются максимально дополнять списки задержанных и передавать имена и номера «комнат» — их надо знать, чтобы отправить посылку. 

— В итоге вам удалось ему что-то передать? 

— Я попросила поехать туда друга. Так как я беременна, мне надо было сходить к врачу и проверить свое здоровье после всего этого ужаса. Друг был у Сахарова уже в 6:30 утра и стоял тридцатым в очереди. Он рассказал, что были снова трудности с упаковкой. К примеру, еще вчера «дошираки» принимали в заводской упаковке — сегодня они заставляют убирать оттуда все приправы и перекладывать все в полиэтиленовые пакеты. В 17:16 он написал, что его очередь подошла. 

— Как вы эмоционально переживаете все это?

— За все время этой мясорубки я плакала всего один раз, когда увидела Ваню в больнице. У меня сейчас состояние машины, которая должна работать бесперебойно, иначе все полетит.

Помимо всего этого ада добавляется очень много дел. Очень много вещей, которые легли на мои плечи, остались от Вани и его жизни до [задержания]. Есть работа, которую он должен досдать, и я общаюсь с людьми, которым объясняю ситуацию. 

Иногда я думаю о ребенке и начинаю переживать, но чаще всего я чувствую себя роботом, которая запрограммирована на работу.

— Как реагируют на ситуацию близкие других задержанных?  

— У Сахарова все друг друга поддерживают, моя подруга-волонтер привезла туда горячий чай для людей, которые тоже передают посылки. Защитная реакция у всех разная: кто-то начинает истерить, кто-то шутит, кто-то ругается, кто-то плачет. Но находясь там, я чувствовала скорее атмосферу единения и взаимоподдержки. Несмотря на все эти ужасные события, сформировалось очень сплоченное комьюнити как внутри, так и снаружи. 

Меня удивляет, что получилось так, что из-за протестов, задержаний и судов незнакомые до этого люди предельно пытаются помочь друг другу — раньше я с таким не встречалась. Сейчас понимаешь, что ты не один, от этого становится легче.

— Вы говорили, что там выдают телефоны. Иван вышел на связь?

— Конкретно их камере выдали «звонилку» только после того, как ОНК [Общественная наблюдательная комиссия] сходила туда на проверку и зашла в их камеру. До этого им ни разу ее не давали. Только вчера Ваня смог мне позвонить. Сказал, что у него высокое давление — 160/80 — и ему надо передать таблетки. На прогулке [в изоляторе] он горланил «Гражданскую оборону», поэтому был с охрипшим голосом.

В камере все очень интеллигентны, крайне образованны и спокойны — уродов нет и нет отмороженных активистов. Говорит, что жуткая вонь из клозетов, клозет — просто дырка, которая пахнет так, что слезятся глаза. Еще внутри очень душно. Передачи доходят, но постепенно и частями — их, видимо, [сотрудники изолятора] дербанят по дороге.

Из нарушений: их привезли туда в два часа ночи 2 февраля, а первую еду и воду дали только в обед 3 февраля. Воду предлагают пить из-под крана, но там она действительно ржавая. 

— Как вам кажется, почему в этот раз протесты подавляют так жестко?

— До этого дня мы ориентировались на прошлые митинги — там было все поцивилизованнее и такого массового насилия не было.

Ваня говорил, что омоновцы — звери. Сотрудники ОВД ведут себя куда более снисходительно. 

Мне кажется, глядя на события в Беларуси, силовики поняли, что могут творить что хотят и им за это ничего не будет. Сейчас они все больше показывают, что люди, которые выходят на улицы, для них вообще никто. Я не помню, чтобы когда-либо репрессии были настолько массовыми.

— Как думаете, можно ли сравнить Сахарово с изолятором на Окрестина в Минске? 

— Сейчас нет сведений о том, что кого-то избивают в мясо и устраивают какие-то пытки. Мы даже вчера смеялись с того, что они там отдыхают на нарах, а мы бегаем и суетимся. Это грубая шутка, но есть в ней доля правды.

В Минске была другая ситуация: задержанных там избивали и люди плакали от бессилия. Тут все-таки такой тотальной безысходности нет. Если бы ситуация была схожа с Минском, мой «механизм машины» сломался бы.