разбор

Может показаться, что консерватизм российских властей мало влияет на реальную жизнь. Но он каждый день ухудшает жизнь многих женщин Доказывает социолог Анна Темкина для рубрики «Идеи»

Источник: Meduza

От государственного российского консерватизма, кажется, можно отмахнуться: он не тотальный, его вроде бы легко не замечать. Например, законодательство, защищающее права женщин, остается сравнительно либеральным, а на повседневную жизнь городских жителей даже самые громкие выступления консервативных политиков почти не влияют. Женщины работают, могут получить квалифицированную медицинскую помощь, а государство как будто не вмешивается в их решения. В статье для рубрики «Идеи» профессор социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Анна Темкина объясняет, что оторванность нынешнего «консервативного поворота» от реальности — иллюзия и распространяется далеко не на всех женщин.

Российское государство фактически отказалось от активной поддержки идеи гендерного равенства. Гендерный дискурс и даже термин «гендер» власти парадоксальным образом отождествляют исключительно с идеей защиты прав сексуальных меньшинств. Это ведет к формированию в России своеобразной гибридной гендерной политики. Она сочетает выгодный государству советский эмансипационный подход, который требовал от женщины совмещения карьеры и материнства, и западную ролевую модель дофеминистских времен, в которой мужчина выступал добытчиком, а женщина — матерью-домохозяйкой.

Западные домохозяйки и советские учительницы

В сложившейся к 1960–1970-м годам на Западе ролевой модели для среднего класса мужчина был добытчиком, делавшим карьеру. Благополучная семья среднего класса с детьми жила в благоустроенном пригородном доме; женщина, даже имея образование и работу до брака или рождения детей, становилась — навсегда или надолго — домохозяйкой. Не все могли и хотели следовать этой схеме, но идеал и норма существовали.

В Советском Союзе ни идеала, ни практики домохозяйки не было: советские граждане — и мужчины, и женщины — работали. Такова была идеология советского государства, такова была и экономическая необходимость: семье были нужны два работающих человека. 

Государство при этом ожидало, что женщина будет совмещать занятость в производстве с материнством. С детства система настраивала девочек, чтобы после школы они поступали не на математические и физические, а, например, на филологические или медицинские факультеты. Место женщине отводилось в педагогике, медицине или даже военно-промышленном комплексе (но на низших позициях), потому что это более «женские» профессии — или просто места, позволяющие совмещать работу и материнство. 

Долг перед родиной 

У советской политики в отношении женщин были некоторые эмансипационные черты: Советская Россия стала первой страной, где разрешили аборты (в 1920 году; вновь запретили с 1936-го до 1954-го). В России прочно закрепился такой эмансипационный институт, как развод; он и до сих пор не считается проблемой. Но у советского государства не было феминистской установки на защиту прав. Озабоченное рождаемостью, государство не защищало индивидуальные права, в частности, репродуктивные, а добивалось от советской женщины выполнения ее «долга». 

Женщина оказывалась ответственной и за работу, и за семью и детей — и часто несла эту ответственность единолично. Институциональная поддержка отца была условной, потому что отец всегда мог прекратить участвовать в воспитании детей, чего не могла сделать женщина. Она должна была рассчитывать на себя — и еще на старшее поколение. Укрепленные в сознании представления о том, что материнство и забота о семье — ее естественное предназначение, так и работали, пока «все не кончилось».

«Я выполнила долг перед государством, я родила ему двоих детей», — сейчас трудно представить себе такое высказывание, но, записывая интервью для моих исследований, я сама слышала такие фразы от женщин советских поколений. 

Сексуальная жизнь как проект 1990-х

В 1990-е годы на граждан буквально обрушилась новая информация, в том числе и информация о сексуальности. Появился и рынок, включая рынок контрацепции. Как только расширились возможности контролировать сексуальную жизнь на частном уровне, произошло ее быстрое институциональное переформатирование. 

Сексуальное поведение стало не чем-то «естественным» (как пойдет), не «долгом» (родить детей государству), а в гораздо большей степени — личным выбором. Появились разные образцы, появилась рефлексия об осознанном построении собственной жизни. Женственность получила новые ресурсы для своего проявления, однако женщина теперь могла быть разной: не обязательно «работающей матерью», не обязательно на каблуках и в мейкапе.

Постсоветские молодые образованные женщины осознали, что секс — это удовольствие для обоих партнеров, а не только для мужчин, в то же время и дети — это забота и ответственность обоих. Пришло понимание: «Моя профессиональная жизнь, моя сексуальная жизнь — это проект. Я не столько следую гендерным образцам, сколько сама строю образцы». Изменения поистине тектонические, хотя и не всегда заметные сразу.

Консервативный реванш

Консервативный поворот, который мы сегодня переживаем, — ответ на эти изменения. И если в Италии, Германии, Франции движения, стремящиеся вернуть традиционные гендерные образцы, — это низовые гражданские инициативы, то российский консервативный поворот — наоборот, «верхушечный».

В большинстве стран Евросоюза государство в последние годы принимает рамочные законы о гендерном равенстве, защите сексуальных и репродуктивных прав, то есть продвигает гендерный мейнстрим. С помощью таких законов государство сообщает своим гражданам, что заинтересовано в гендерном равенстве. Законы создают институциональную рамку, на основе которой правительства утверждают разные комитеты и разрабатывают программы, защищающие права и помогающие борьбе, например, с домашним насилием и харассментом. Даже если решаются далеко не все проблемы, такие законы как минимум демонстрируют, что государство занимает в отношении этих вопросов вполне определенную позицию. 

В России же именно государство, а не гражданское общество — главный консерватор. Три попытки принять закон о гендерном равенстве последовательно проваливались в 2003-м, 2008-м и 2018-м. Постоянно звучали аргументы, что Россия — страна особенная, а гендерное равенство привносится с Запада и чуждо национальной культуре. Кроме того, равенство мужчин и женщин и так прописано в Конституции.

Отклоняя последнюю версию закона, председатель Госдумы Вячеслав Володин сказал, что депутаты позже разработают новый закон, в котором будет сделан акцент на трудовых и социальных правах женщин — то есть речь опять пойдет о материнстве и его совмещении с оплачиваемой занятостью. Государство снова воспринимает женщину только или в первую очередь как мать.

Неприятие закона о гендерном равенстве связано и с тем, что консервативные силы отождествляют гендерное равенство исключительно с продвижением прав ЛГБТ-сообщества. Само упоминание слова «гендер» считается опасным для «традиционных ценностей»; разнообразие не приветствуется. Управлять удобнее и эффективнее однородным населением, которое действует по единому образцу — строго связывая сексуальное и репродуктивное поведение с моногамным гетеросексуальным браком. 

Консерватизм как способ сэкономить

В острую форму государственный традиционализм перешел в России после 2012 года, в котором случился среди прочего суд над Pussy Riot. Гендерное равенство окончательно перестало быть приоритетом, а представления о женских правах свелись к поддержке материнства и детства.

Это во многом продолжает советскую гибридную политику — одновременно эмансипационную и традиционалистскую: государство наделяет женщину как мать социальными благами и ожидает, что женщина в ответ будет выполнять демографическую политику государства. Ключевое отличие нынешней политики от советской в том, что государство минимизирует свои расходы. Чтобы поддерживать консервативный «гендерный контракт» в условиях снижения социальных поддержек, нужно постоянно напоминать женщинам об их роли и социальной функции — заботе. Интерес государства здесь в том, чтобы вкладывать меньше денег в социальную сферу и перекладывать заботу о молодых и пожилых на плечи женщин, которые хотят этим заниматься «от природы». 

Кроме того, рынок продвигает определенные образцы потребительского поведения. «Постгламурный» гендерный образец: успешная женщина — это жена богатого мужчины. Ей не нужно работать, но она, помимо рождения детей, скорее всего, «занимается фрилансом» — например, дизайном, или организацией выставок, или волонтерством, причем делает это не ради денег, а для самореализации. Это очень хорошо вписывается в консервативный дискурс, в котором функцию заботы должна выполнять семья вместо государства. Однако для большинства такие традиционалистские идеалы малодостижимы на практике.

Сексуальное просвещение — табу номер один

Можно сказать, что российский «верхушечный» консерватизм и традиционализм можно игнорировать — он не такой тотальный, как советская идеология. Но оторванность консерватизма от реальности — иллюзия. Отсутствие идеологии гендерного равенства лишает общество четкого ориентира. Конституция все еще декларирует права и свободы, в том числе и гендерные, но действия российского государства свидетельствуют, что консервативный «большой брат» вполне может за вами прийти — например, если в ваших действиях усмотрят нарушение законодательства «о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» или «о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних». Поводом для претензий и обвинений может быть появление на публичном мероприятии, записи в соцсетях, публикация художественных произведений и даже выпуск фильма.

Еще одно катастрофическое последствие «верхушечного» консерватизма — отсутствие сексуального образования в российских школах. Дети «невинны», поэтому сексуальную информацию школа им давать не должна. Консервативный дискурс видит в сексуальном просвещении угрозу семье, родительству, традиционным ролям.

В современной России это табуированная тема номер один. В каком-то смысле она даже более проблемная, чем все, что связано с однополыми отношениями, поскольку считает одно следствием другого. В развитии сексуальной и репродуктивной культуры школьников консерваторам видится даже не столько «развращение» детей (согласно этой логике, стоит только детям или подросткам узнать о предохранении, они немедленно захотят испробовать все на практике), сколько опасность информирования о разнообразии сексуальных норм, которые могут включать и однополые отношения. Институциональная политика в итоге настаивает: «Мы не будем говорить о сексе».

В итоге слабая информированность и нехватка репродуктивной (контрацептивной) культуры ведет к абортам, число которых остается высоким. Да, в постсоветские годы этот показатель постоянно снижается, но он все еще значительно выше, чем в западных странах.

Пытаясь с этим справиться, власти ужесточают правила абортов: они разрешены, но ограничений становится все больше. Особенно сильно это влияет на женщин из уязвимых групп. Женщины из среднего класса лучше обращаются с информацией, лучше умеют предохраняться: знают, что нужно сходить к врачу и проконсультироваться по этому поводу; покупают более дорогую и эффективную контрацепцию, а в случае контрацептивной ошибки — могут обратиться в частную клинику. Малоимущие женщины лишены многих из этих возможностей, и именно им угрожает гендерный консерватизм. Среди прочего, направляясь на бесплатный аборт (по обязательной медицинской страховке), они могут столкнуться с гинекологами — противниками абортов и фактически лишиться возможности на самостоятельный выбор. Проблема абортов решается за их счет.

Консервативный дискурс нельзя рассматривать как совершенно безобидный и «верхушечный»: он имеет вполне конкретные последствия для жизни людей. Уже сейчас он способствует усилению социального неравенства в репродуктивных правах.