истории

«Здесь девушек терроризируют за фото в лифчиках» Интервью журналистки Светланы Анохиной — она возглавляет издание о женщинах на Кавказе. Ее обещают убить, чтобы «разобраться с феминистками»

Источник: Meduza

Дагестанская журналистка Светлана Анохина обратилась в полицию с заявлением об угрозах. 22 июля ей позвонили и угрожали убийством, пообещав «разобраться с феминистками»: Анохина возглавляет издание «Даптар», которое уже шесть лет пишет о проблемах женщин на Кавказе. «Медуза» поговорила с журналисткой о роли феминизма в Дагестане, домашнем насилии и отношении кавказских мужчин к активисткам.

— Ваше издание — первое, которое стало писать только про женщин на Кавказе?

— Других не знаю. Есть, например, «Вандерзин», но мы взяли локацию Северный Кавказ. Нас интересуют и трешовые истории, которые случаются. Это обряды и ритуалы, которые нам удается выявить, женское обрезание. И победы, конечно. Мы не хотим только твердить о проблемах.

— Дагестан — патриархальная республика. Откуда смелость реализовать такой проект?

— Дагестан насколько патриархальная, настолько и самая смелая и дерзкая республика из всего Северного Кавказа. В силу того, что мы все очень разные на небольшой территории — порядка 45 с лишним этносов и народностей. И возможности для журналистики, самореализации, дерзости и выхода за рамки гораздо больше.

Но издание создала не я, а мой коллега и друг Закир Магомедов. Потом он передал бразды правления, и я сейчас там редактор. До этого я была просто, как и мои коллеги, журналистом, который пишет тексты. Потом взялась редактировать чужие, так как некому было исправлять косяки. Я делала это бесплатно — из любви к правильному тексту. Сейчас я уже много лет главный редактор. 

— Кто поддерживает работу издания? И есть ли среди них местные мужчины?

— Нет. Никто не поддерживает. Изначально был получен один грант в самом начале, в 2014 году. На него был открыт портал, и из него платили гонорары. Через полгода лафа кончилась. Я писала статьи бесплатно — мне было дорого то, что мы делаем. Чужие тексты мы оплачивали из своего кармана. На местном уровне никто не поддерживает. Только те, кто пишет. Они говорят: «Я написал статью, мне даже денег не нужно».

— Отсутствие поддержки может быть разной. Это может быть игнорирование. Или, наоборот, грубые высказывания, угрозы. Как у вас?  

— На официальном уровне деньгами и продвижением никто не поддерживает.

— А читатели?

— Есть небольшая группа своих [читателей] и огромное количество людей, которым не нравится, что мы делаем. Они пропускают мимо внимания тексты про горы, про ремесла, смешные колонки, но очень не любят, когда мы начинаем писать о проблемах в том виде, в котором мы их замечаем и понимаем.

— Что значит очень не любят? Это угрозы?

— Угрозы для меня вещь привычная, это фон. Всем не нравится, что мы пишем, если это материал критической направленности. 

— Угрозы фоном — это личные угрозы?

— «Выгоним ее». Угроза: «Что она забыла на нашей святой дагестанской земле? Пусть она ее не топчет, пусть едет к себе домой». Люди забыли, что я коренная махачкалинка, у меня тут родилось четыре поколения до меня и еще двое после меня — моя дочка и ее дети. Им кажется, что я откуда-то возникла, ворвалась и разобью их устои, скрепы, страшно мешаю и ввязываюсь в истории, которые происходят в городе.

В 2007 году я начала проект «Был такой город» — записывала неофициальные хроники города. Проект меня накрепко примотал к городу, и меня стало касаться все, что тут происходит. Тогда происходила вырубка скверов, и организовалась группа [активистов] «Город наш». Нам шли угрозы постоянно и по всем пунктам. «Что, купленные твари? Что вы топите против администрации или конкретных людей?»

Мы очень удачно бились, к собственному удивлению. У нас была хаотичная команда, которая сплотилась, когда встал вопрос о вырубке деревьев в нашем единственном, самом старом парке. Потом произошло то же самое со сквером. У нас есть озеро Ак-Гель, оно высыхает, у него катастрофическое положение, и там решили часть сквера оградить и поставить православный храм. Это нельзя было стерпеть. Я нашла людей, которые были готовы подписать [обращение против этого] дела. Мы подали в суд, и тут на меня обрушился шквал негодования от русских, оставшихся в Дагестане.

Нами заинтересовался Центр «Э». Они решили, что мы религиозные экстремисты, против православных храмов и продвигаем радикальную повестку. Но когда они посмотрели, как меня зовут, второй заявитель — [местный журналист] Андрей Меламедов, а третий — [преподаватель] Аня Горбанева, то тут отпала претензия.

А так меня убить обещают, но больше в личке. Писали в директ либо звонили с анонимного номера, обещали подвергнуть экзотическим и эротическим пыткам. 

— Чем отличается угроза, которая поступила 22 июля?

— Тем, что впервые мне звонили открыто. Человек старательно мне пытался дозвониться. Сделал три звонка, были помехи, мы не могли нормально говорить. Но я с первых секунд почувствовала что-то не то и включила диктофон. И он четко говорил, не начинал с мата, удостоверился, что это я. А потом четко сообщил, что «они получили указание разобраться с феминистками». Это ново.

Я накануне написала, что мы объявили себя группой женщин, которые объединились, чтобы помогать женщинам в трудной ситуации. Что мы выбрали себе имя Марем в память об исчезнувшей Марем Алиевой из Ингушетии. Я написала, что цель нашей работы — это любая помощь, вплоть до эвакуации. Поэтому я не знаю, с какого краю мне прилетело, что именно триггернуло. Но я допускаю, что из-за того, что я открыто называю себя феминисткой. 

— Когда вам угрожали, человек представился? Почему он это сделал и знаете ли вы его?

— У меня кавказский характер, и вместо того, чтобы притвориться испуганной заинькой, я стала давить на него и наезжать. В какой-то момент я решила узнать, как он собирается разбираться с феминистками, — и спросила имя и фамилию. Он представился явно вымышленным именем и сказал, что он меня убьет. Такие же угрозы, но анонимно раньше получали барышни, которых называют «нефорами». Если у тебя цветные волосы, если ты активен, устраиваешь акции, фесты и «Монстрации», если ты занята повесткой, далекой от кухни, то ты «нефор». Ты не вписываешься в общую канву женского поведения кавказского человека.

— Всем «нефорам» угрожают?

— Всем. Есть много молодых людей, которые взбудоражены идеей очистки святой земли Дагестана от негодяев, которые посмели сделать что-то не так: думать иначе, красить волосы не в тот цвет. Все это рано или поздно идет в «реал».

— Есть общий сценарий, как такие истории затихают? Девушке посылают угрозу с целью запугать, чтобы она перестала заниматься тем, чем занимается. И она перестает этим заниматься?

— На «нефоров» идет охота. Но, как правило, нет, никто не перестает [заниматься своим делом]. Мы все растем в обстановке постоянной фоновой угрозы. Всегда есть кто-то сильно недовольный тобой. Либо ты не так веруешь, либо еще что-то. Поэтому я так серьезно не относилась к угрозам, потому что это то, что происходит постоянно, и в ход идут самые экстремальные варианты.

— А почему сейчас серьезно отнеслись к угрозе?

— Потому что человек сделал это с открытого телефона, словно не боится [ничего]. И человек так искренне захохотал, когда я обмолвилась о Советском райотделе [полиции]. Он так искренне стал говорить: «У меня ж там брат работает двоюродный». И смеялся. Было ощущение, что у него есть ментовская подложка, крыша — уж очень нагло это было.

Потом мои друзья, коллеги пробили его номер — и я призадумалась. Телефон оказался зарегистрирован на Рашида Абдулмуслимова. Это одиозный персонаж, несколько раз был задержан за лихачество на дорогих тачках в Москве и здесь [в Дагестане]. У него находили пистолеты, удостоверение сотрудника МВД. Это не пацан с переулка. У человека 150 тысяч подписчиков в инстаграме, они ходят за ним строем, смотрят на его тачки, думают: «Вау, какой крутой чел, мы тоже хотим быть такими». И любой прыщавый дрочер, чтобы угодить своему кумиру и заслужить его одобрение, вполне в состоянии пойти и проломить мне башку.

— Обо всех подозрениях вы открыто заявили полиции?

— Да, я передала все МВД. Дело в том, что было два звонка. Первый я записала. Тут же занесла его список [контактов], открыла профиль в вотсапе и стала сбрасывать ему нашу запись разговора, потому что злая была сильно. Сказала, что сдам все в прокуратуру. Первый звонок был в 18:58, а второй раз он мне позвонил в 22:40. И это был другой голос. Человек говорил, что не понимает, как так произошло, с его номера никто не мог звонить. И что он был в дороге. 

— То есть это был уже другой человек и он стал все отрицать?

— Да. Было два разных голоса. Но мне какая разница? Если другой голос, значит, ты кому-то дал свою трубку. Не понимаю, почему так долго это все [проверка в МВД] делается. Когда нашей службе нужен биллинг, это делается мгновенно. У меня есть одно объяснение: если в течение пары дней ничего не будет сделано в этом направлении, значит, чувака кто-то крышует из МВД.

— Вы связываете угрозы со своей феминистской деятельностью. Насколько вообще это понятие знакомо Дагестану?

— У нас тут это слово абсолютно все знают. Полторы калеки называют себя феминистками, а остальные знают, что это немедленные гей-парады. Тут считают, что феминистки — это злые фемки, которые не бреют подмышки и ненавидят мужчин, хотят истребить их как вид. Я не припомню за собой таких желаний, но так как не соглашаюсь с тем, что мне кто-то отводит роль человека второго сорта и хочет, чтобы мои взгляды и действия определялись кем-то другим, то я, конечно, феминистка. А кем я могу быть еще? 

— А есть прогрессивное сообщество, которое понимает понятие «феминизм» и равноправие не только в небритых подмышках и ненависти к мужчинам?

— Да, их огромное количество — человека три. Но никто из них не будет вступать в дискуссию. У нас республика, в которой преимущество мусульмане живут, и феминизм с мусульманством не очень коррелируют по разным пунктам. Поэтому девушки, которые во всем, казалось бы, двигают фемповестку, никогда не называют себя феминистками. Особенно если девушка верующая. Многие говорят: «Нет, я не феминистка, я просто за то, чтобы…» — и перечисляют по пунктам феминистические положения. 

— То есть феминистка в Дагестане не признается, что она феминистка? 

— От самого слова «феминизм» пытаются отстраниться, потому что оно сделалось в рамках не только дагестанского, но и общероссийского дискурса негативным. 

Несколько лет назад на дагестанском телевидении был эфир о женских правах. И во время него муж одной из спикерок выскочил из рядов слушателей и стал кричать, что феминизм — это сразу Сирия, Украина и гей-парад. И это было забавно, потому что это показывает уровень [понимания]. Взрослый мужчина, муж чиновницы, не смог усидеть на попе ровно во время записи эфира. Это показательная история, так как она говорит об общей наэлектризованности вокруг женских прав. А тут еще статьи даптаровские и книга [блогера] Марьям Алиевой «Не молчи» про сексуализированное насилие на Кавказе. Все это вызывает протест огромного мужского бессознательного.

— За шесть лет работы вашего издания вы замечаете изменения? Женщины на Северном Кавказе стали больше говорить о своих правах и проблемах?

— Они и раньше говорили, но не было интернета, их хуже слышали. А сейчас есть площадка, как наше издание, или площадка Марьям Алиевой — ее любят девчонки, она красивая, умная, нежная, сострадательная и делает огромную работу. Через такие паблики девочки получают площадку для высказывания. 

— Почему девушки не боятся говорить о своих проблемах и насилии, если на Северном Кавказе принято, что семья потом накажет того, кто порочит ее честь?

— Они анонимно пишут, они приходят в личку к нам.

— То есть открыто мало говорят?

— Да, каждая тут сталкивается с огромной хейтерской волной. Приходится очень тяжко. От семьи будут *******[физические наказания] или укоры: «Вот что ты делаешь, сейчас все будут говорить». В интернете будет огромная война, миллион групп, которым больше нечего делать. Вместо того, чтобы бороться с конкретными бедами, они обрушиваются на тех, кто смеет сказать о себе. Если ты женщина и ты рассказала, что тебя насиловал отец, то найдется миллион желающих сказать, что ты малолетняя шалава и сама его соблазнила, или зачем выносить сор из избы: «Почему она не думает о Дагестане?» Мол, могла бы помолчать, а не навешивать негатив на него.

Но это общероссийская тенденция — вот историю с Шурыгиной возьмем. Тот случай, когда было доказано, что это все было насильно, но имя стало нарицательным. 

— В этой же республике существуете вы со своим изданием, которое рассказывает о правах женщин и готово им помогать. Какую роль вы играете в этой системе?

— Есть проводники гуманистической мысли — как «Даптар», портал Марьям [Алиевой]. Было бы хорошо, чтобы таких еще 10–20 было. Власть и религиозные институты всколыхнули агрессивное малосознательное, которому дают право колотить ребенка и жену. И все свои разочарования и злость направляют куда? А тут есть женщины, которые посмели что-то сказать. Мужчины легко объединяются, к ним примыкают женщины, которым хочется быть среди своих, а не с теми, которых поносят и позорят. У нас государственные системы подкреплены религией и проповедниками, которые разжигают ненависть к женщинам, призывая держать их в руках. Все, что мы можем, — это обозначить: «Вот мы есть, все, что мы можем сделать своими хрупкими силами, мы сделаем». У нас есть бесплатные юристы, бесплатный психолог.

Девочек за достаточно невинные фото в лифчиках терроризируют, грозят убить, обзывают или требуют с них денег и шантажируют. Получив деньги, мужчины передают эти же фото другим группам, и так круг за кругом. Девушки стыдятся, не могут сказать родителям, что они на грани суицида, не получают поддержку и не могут обратиться в [правоохранительные] органы. А почему? Потому что там сидят мужчины.  

— И они будут стыдить и говорить, что сама виновата? 

— Верно. И мы пытаемся сказать, что ты не виновата, ты не совершила преступление. Максимум, в чем можно упрекнуть, это в излишней доверчивости или в том, что ты влюбилась. Но ты не виновата. Эта мысль, которую мы транслируем, натыкается на дикое мужское сопротивление. 

— А что лично вы сейчас собираетесь делать с угрозой, которую получили? 

— Ко мне пришел дознаватель, записал все, что я рассказала. По протоколу они должны вызвать этого человека, получить объяснение и биллинг. Дело должно идти своим чередом, потому что была угроза жизни — это статья. И если этого не произойдет, значит, у чувака есть серьезная поддержка в полиции. И тогда буду биться с полицией.

Я бы не хотела ввязываться во все эти истории, но на меня смотрят и многие девчонки. Видя, что можно бороться и выиграть, они вдохновляются и перестают позволять по отношению к себе мерзости. Если я отпущу ситуацию и отойду, они почувствуют себя беззащитными. Если я струсила, то им зачем рыпаться? А я хочу, чтобы они рыпались. Я хочу, чтобы они знали, что есть возможность себя отстоять