истории

«В комментариях требовали сжечь ведьму» Интервью Анны Ходыревой — матери ЛГБТ-активистки Юлии Цветковой. Ее дочери грозит тюрьма из-за публикации рисунков вульвы

Источник: Meduza

9 июня стало известно, что Следственный комитет предъявил ЛГБТ-активистке Юлии Цветковой из Комсомольска-на-Амуре официальное обвинение по статье о распространении порнографии. Уголовное дело возбудили из-за публикации рисунков вагины в паблике «Монологи вагины» во «ВКонтакте», который администрирует Цветкова. До этого активистка, за которую вступились известные российские и зарубежные культурные деятели и правозащитники, больше года проходила по делу подозреваемой и несколько месяцев находилась под домашним арестом. В субботу, 27 июня, инициативная группа запустила всероссийскую кампанию в поддержку Цветковой — медиастрайк #ЗаЮлю. О том, почему это дело появилось, что происходит вокруг него в Комсомольске-на-Амуре и как теперь живет активистка, «Медуза» поговорила с Анной Ходыревой — мамой Юлии Цветковой. Как и Цветкова, она дала подписку, не позволяющую ей обсуждать само дело, — поэтому разговор касался всего, что его окружает.

— Как складывалась ваша жизнь до уголовного преследования Юлии?

— Я родилась в Вятке. Это купеческий город прикладных мастеров. Говорят, что «в Вятках свои порядки», — это правда. Я из старого дворянского рода и росла среди дымковской игрушки, свистулек и каких-то прикладных штучек. В Вятке нет чернозема, там ничего не растет, и поэтому это место, где люди самовыражаются творчеством.

Жили мы по-разному, чаще бедно, чем по-другому, поэтому, по сути, в доме все шили, вязали, что-то делали руками, какие-то подарки и так далее. У нас была традиция: в ноябре мы всей семьей садились каждый вечер и делали рукодельные подарки для друзей и соседей на Рождество. На мой день рождения старшая сестра с ее друзьями всегда обязательно ставили кукольный спектакль.

— Потом вы поехали в Москву?

— Да, я поступила в Театрально-художественное техническое училище, хотела стать художником-кукольником. Но не доучилась: влюбилась, забеременела и переехала в родные края мужа в поселок Дружба [Хабаровский край]. Дочь [Юлия Цветкова] родилась болезненной, но с очень большой жаждой жизни. [Врачи] говорили, что шансов почти нет, но мы с мужем ее поставили на ноги. Потом мы переехали в Комсомольск-на-Амуре. Когда Юле было девять, муж пропал без вести.

— В интервью вы с Юлей часто говорили, что Комсомольск-на-Амуре — очень депрессивный город. В чем это проявляется?

— Когда мы переехали в Комсомольск, у меня был шок. Это ни разу не Москва и даже не Вятка. У меня были вязаные гетры — одна малиновая, другая черная — и рукодельное драповое пальто, расписанное вручную. На улице машины мне бибикали. Помню, я шла и дурела от этого города. Потому что я не понимала: что я буду здесь делать?

— Почему вы не переехали оттуда после смерти мужа?

— Потому что понимала, что по большому счету неважно, где ты живешь, важно — как. Можно и в Москве жить очень скучно: каждый день по три часа ехать на метро, есть по дороге гамбургер, запивать его невкусным кофе и работать на ненавистной работе.

— В Комсомольске у вас была интересная жизнь?

— Я прожила здесь 28 лет, полных приключений. И я не жалею, потому что воспитывать детей здесь очень выгодно. Здесь довольно низкие цены на репетиторов и на хороших специалистов, поэтому Юля всегда была окружена очень нестандартными людьми.

— Откуда в этом городе все эти профессионалы?

— На самом деле город [Комсомольск-на-Амуре] очень интересный. В нем был ГУЛАГ, поэтому и люди здесь очень разношерстные и нестандартные. В этом городе раньше, например, чем в средней полосе России появились очень многие технические новинки, отчасти потому что здесь рядом Китай, Япония и Корея.

Город разделен: есть прослойка из очень интересных, интеллигентных, невероятных людей. По сути, какой ты — такие люди к тебе и приходят. Если ты какой-то дерганый и странный, к тебе приходят дерганые и странные. А если ты по кайфу живешь, у тебя такие и появляются люди. Все люди, которые окружали нас, были офигенские. Сейчас до сих пор так — все, кто рядом, невероятные: суперспециалисты, творческие люди, которые и фотографии делают, и путешествуют, друг друга подзаряжают, какими-то статьями обмениваются, чему-то учатся.

— Почему вы решили открыть здесь свой учебный центр?

— Все получилось само: я всю жизнь притягиваю чужих детей. Это мое свойство. Почему-то дети ко мне идут и начинают со мной тусить, и что-то мы с ними делаем. В какой-то момент я подумала: если я человек, которого любят дети, не воспитаю собственного ребенка, то грош мне цена. Юля была такая офигенская, она настолько жаждала жизни и настолько шевелила всех и вся вокруг, что, по сути, всем приходилось немножко подтягиваться. Она задавала какие-то вопросы, в три года начала учить французский.

А потом в нашей жизни все само происходит, честно. Ну как Юлино уголовное дело, оно само пришло.

К нам домой приходили дети наших друзей просто потусить. У нас был классный дом: абсолютно новая квартира, мы ее оборудовали под детей. У нас не было кровати, зато у нас был спортивной уголок. То есть реально стадион, мы все спали на полу, у нас была шина вместо батута, гамак, какие-то лестницы — ну просто вау. Вместо стиральной машинки мы купили видеокамеру. И мы с детьми ходили снимали бабочек, как вылупляются гусеницы, как стрекоза сушит свои крылышки. И друзья говорят: «Слушай, а чего ты сидишь? Иди-ка ты работать».

Постепенно у меня появилась студия. Изначально она была заточена под Юлю, а дальше стала расширяться и меняться. Мы партнеры — по сути, Юля работает в студии с трех лет. Я считаю, что только если вы с ребенком вместе что-то делаете, вы сохраняете хорошие отношения. Поэтому я стараюсь делать то, что делает она, а она помогает мне в моей работе всю жизнь.

Мы просто жили и делали то, что нам с ней было интересно. Нас окружали классные люди.

— Тогда почему вы называли город депрессивным?

— Он такой и есть, просто до определенных пор город не имел для меня вообще никакого значения. Да, здесь очень часто было страшно. Я предпочитаю не выходить из дома без сильной необходимости, особенно в темное время суток, я часто иду и в руке держу ключ, потому что я баллончик не люблю, а совсем с пустыми руками идти страшно. Я стараюсь идти по светлым улицам и, если надо, делаю крюк. И да, на нас здесь нападали и били, и чего только не было. И до сих пор это продолжается.

— У Юлии такие же ощущения от города, как у вас?

— Сейчас если Юля ходит по городу, это похоже на ад. Люди как с ума сошли. Они обсуждают ее дело. В Комсомольске есть очень прогрессивные люди и есть очень регрессивные. Недавно мы шли по городу, и за нами шла милая бабушка, и она все как-то заглядывала, заглядывала — я не могла понять, что ей надо. Зашли с Юлей в магазин, бабушка за нами, и она меня так останавливает, и вдруг на «ты» мне: «Ну че, это у тебя парень или девка?» Типа того, что какого черта она у тебя такая лысая и почему ты вообще это допустила.

— А почему Юля побрилась налысо?

— Да просто ей так захотелось. Я тоже несколько раз брилась, потому что мне так нравится, а сейчас отрастила, чтобы мы не были похожи. Лет 30 я стриглась очень коротко и была похожа на мальчика. Меня мама не всегда узнавала. Почему Юле сейчас захотелось побриться, мы не обсуждали. Но вообще-то сейчас она на войне, как-то не до волос по большому счету.

— Вас многие знают в городе. Как они отреагировали на Юлино дело?

— Вначале ничего не менялось совсем: знающие меня лично понимали, что я не занимаюсь никаким криминалом. Юлю тоже знали все. Она такая лаки-девочка: о ней писали газеты, она снималась в детской телепередаче, у нее было только здесь пять персональных выставок, она делала две огромных выставки с детьми. Ну вот просто все про нее все знали. Все знали, что Юля не пьет, не курит, не делает гадостей, не тусит, не ведет криминальный образ жизни.

— То есть все были на вашей стороне?

— Когда живешь в депрессивном городе, где нет работы и еще творится какая-то дичь, ты не хочешь ее ни слышать, ни видеть — тебе и так хреново. Есть те, кто нас поддерживает и помогает. Но есть и те, кто нас сильно любит, но они не готовы лезть напрямую в [уголовную] статью о порнографии, не готовы участвовать в полицейских разборках, не готовы говорить на эти темы. И вообще они устали, потому что полтора года — это долго.

— Как отреагировали те, кто не был лично с вами знаком?

— Город отреагировал очень жестко. Я тут раньше никогда не видела такого хейта. Местные паблики сейчас закрывают, если там печатают что-то про Юлю. У нее какое-то дикое свойство: ее или обожают, или прям ненавидят. Самый добрый коммент о ней от ненавидящих ее был: «Сжечь ведьму!» — вот это было страшно.

Меня очень сильно оскорбляло, когда даже журналисты задавали мне вопросы: «А зачем вы с детьми рисуете вагины?» И когда полезли истории, когда стали смешивать детей [учеников] и вагины, ЛГБТ, педофилию, пропаганду — это вообще жесть. За детей [из «Спартанской студии»] мне было очень страшно, потому что, по сути, они пережили ад и прессинг, стали очень взрослыми, немножко ушли из своей подростковой среды.

— С чьей стороны был прессинг на детей?

— Да, честно говоря, со всех. Прессинг был в школе, когда стали выходить репортажи про так называемый «ЛГБТ-театр» (имеется в виду детский театр «Мерак», который Юлия Цветкова создала в 2018 году, — прим. «Медузы»). Одноклассница показала этот репортаж одной нашей подопечной и спросила: «ЛГБТ-театр — это ты?» Она ответила: «Это я». Одноклассница молча от нее отошла и больше не подходила. Часть детей скрывали от сверстников информацию, что у нас что-то происходит, потому что им было страшно и сложно, а получилось, знаете, как вакуум: с одной стороны, к ним за что-то приставали, а за что — они не поняли до сих пор.

Было страшно за детей, потому что с ними никто не разговаривал. Взрослые боятся темы секса, она кажется им стыдной, и темы ЛГБТ боятся — она кажется им в два раза стыднее. Поэтому, по сути, детей бросили. На них немножко косо посматривали, про них писали.

— Что именно писали про ваших учеников? 

— Расскажу на одном примере. У нас был проект под названием «Я большая» или «Я большой» — там были и мальчики, и девочки. И одна 14-летняя девочка нарисовала себя как палочного человечка. Такой кружочек и палки — ручки и ножки. И нарисовала она по какой-то причине на фоне радуги, уж я не знаю, по какой. Нам не пришло в голову спросить почему.

А дальше все местные паблики опубликовали ее фотку: мол, посмотрите, чему они учат детей. Чему они учат детей? Рисовать палочного человечка в 14 лет? Они вырвали кусок из контекста, даже не разобравшись, что на этих уроках присутствовала куча взрослых. Если бы там, не дай бог, говорили об ЛГБТ, эти взрослые сами давно бы нас расчленили.

Мальчикам [ученикам] было тяжело, потому что здесь очень сильное движение «Без баб». Даже учителя поддерживают мальчиков, которые ходят в футболках, на которых написано «Без баб». А тут у нас феминизм. И началось: а что, а как, подмышки бреют они или не бреют?

— А что за движение «Без баб»?

— Мальчики России надевают футболки, на которых написано «Без баб». Приходят так в школу и аватарки себе делают с надписью «Без баб». Говорят, что это смешно.

Один актер нашего театра решил так пошутить и себе на аватарочку повесил это «Без баб». А у нас общий чат. И ему тут же написали, что если кто-то думает, что с такой аватаркой он может быть в нашем театре, то он ошибся. Мальчик ее убрал, три часа она у него провисела. Мы его отстранили от всех ролей, где он работал с девочками, и сказали, что движение «Без баб» — это движение против мамы, бабушки и наших девочек, поэтому он танцевать в спектакле с девочками не может. Он быстро все понял и извинился, и мы снова разрешили ему танцевать. Но вообще движение «Без баб» в Комсомольске очень яркое, а к феминизму здесь очень странное отношение.

— В чем это проявляется?

— Феминизм здесь — равно какое-то ведьминство. То есть когда Юля создала свой паблик [«ВКонтакте»] и позвала шесть девочек попить чаю и назвала это в паблике «женским чаепитием», какой-то местный дурной паблик перепостил это себе. Комментаторы писали, что «придем, убьем, сожжем, найдем». Потом девочкам отказала площадка, где хотели попить чаю, — это была местная библиотека.

Потом ко мне пришли родители и рассказали: «Вы знаете, у нас появилось сообщество ведьм, которые устраивают только женские шабаши». Я слушала, слушала, они рассказывали, рассказывали, и потом я говорю: «А знаете, я в это сообщество-то вхожу». Они говорят: «Правда?!» Я говорю: «Ага, а организовала его Юля». Они говорят: «Что, правда?» Вот поэтому здесь с феминизмом все очень печально.

— Юля давно стала заниматься активизмом?

— Она не очень долго занимается активизмом, но как-то очень ярко. Она успела фээсбэшников против себя настроить, они обыск у нас вдесятером проводят, операции какие-то по задержанию [проводят], наружка, прослушка… Представляете, сколько бабок?

— Как сейчас реагируют на Юлю на улице?

— Многие на улице ненавидят ее не потому, что знают, кто она, а просто потому что она, как им кажется, не похожа на девочку. И дальше нон-стоп говорят ей и мне матом. Я стараюсь ходить с ней. Понятно, что я ее, конечно, не защищу, я не того размера и роста — но хотя бы я смогу закричать, достать телефон, кого-то позвать.

Такое отношение к Юле тут было вообще всегда. Я шила и вязала ей разные необычные вещи — мне казалось, что они нормальные. Но город крыл ее матом за них. Я помню: ей лет девять и мы идем в университет, она там учила английский у очень крутого преподавателя, а за нами бежит толпа 11-летних мальчишек и кричат на нее матом. И я понимаю, что мне страшно. Их много, мы с Юлей ускоряемся, переходим на другую сторону — они бегут за нами и кричат. Потому что у нее была шапка, а на шапке были разноцветные косички. Им этого было достаточно. И так всегда.

— А сейчас в связи с делом вам угрожают?

— Да, много пишут и даже присылали мне могилу с Юлиной фотографией и датой смерти.

— Вы что-то им отвечаете?

— Я перестала на это реагировать в какой-то степени. А вот Юля сделала шикарный проект: на свои фотографии поместила все негативные комментарии, которые люди писали под статьями местной прессы. Смотрится это ужасающе.

— Что вы знаете о Тимуре Булатове, который писал на Юлию доносы?

— Первые два заявления были не булатовские. Булатов пришел в эту историю, скорее всего, после шума прессы.

— Почему его настолько взволновала Юлина деятельность, как вам кажется? 

— Больной он, мне кажется. Человек, который верит в плоскую землю и считает, что Анна Павликова больна зоофилией, потому что она любит поняшек. Я искренне сочувствую его близким, потому что он с ребенком на коленях снимает видео такого уровня, что это ужас.

— Какие видео? 

— Он матом там говорит, обсуждает вaгины, рассказывает, как Юлю будут в колонии [насиловать] — сидя с шестимесячным ребенком на коленях. А дальше он этого ребенка шести месяцев учит из коляски поднять пальчик и сказать «шлюха». Я бы на месте органов опеки задумалась.

Мне противно, что он мне звонит, поэтому я теперь всегда держу телефон на беззвучном режиме.

Он мне написывает сообщения, сидит играет: напишет [сообщение] — удалит, напишет — удалит. Я не меняю номер, чтобы собирать его эти сообщения как компромат. Хотя пока полиция ничего не хочет с этим делать — я обращалась туда с этими скринами.

— В сообщениях он угрожает вам? 

— Да. Угрожает, пишет гадости про Юлю и меня. Недавно он написал на меня донос, что я открыла студию во время коронавируса. Ко мне шесть пэдээнщиц в восемь вечера пришли, поймали у меня четырех маленьких детей, выписали на меня протокол. Назначили мне суд по административке.

— А вы действительно открылись раньше, чем карантин закончился?

— Да, в Комсомольске не было ни одного зараженного. Мало того, открыли все торговые центры, город пошел гулять, потому что никто не работает, дети дичают, открыли детские сады, дежурные группы. Мне родители говорят: «Ну раз дежурные группы открыты, значит, мы тоже можем открыться, хотя бы вечернюю группу». Я говорю: «Хорошо, давайте вечернюю группу, в шесть часов приходите, будем открываться». И я публично написала это «ВКонтакте» на нашей странице, я не скрывала это и не скрываю, я не вижу в этом ничего плохого.

В законе не написано, что я не могу открыть вечернюю группу, там написано, что я не могу открыть дискотеку, бар и кино. Я открыла вечернюю группу детского сада и занималась пять дней, у меня было в группе от двух до четырех детей.

— Еще какие-то жалобы Булатов писал на вас?

— Да, зимой он написал на меня заявление на пропаганду ЛГБТ, у меня брали показания.

— Чем эта история закончилась?

— Пока ничем. Но я вижу сейчас истории, когда что-то лежит-лежит, лежит-лежит, а через несколько лет это достают и начинают таскать по судам. Я уже видела четыре истории, когда что-то произошло в 2017 году, а достали это что-то в 2020-м.

— Против Юлии в дополнение к уголовному делу возбудили еще одно административное дело за рисунок с надписью «Семья там, где любовь», на которой изображены две ЛГБТ-пары с детьми. Как вы думаете почему?

— Это заявление на Юлю Булатов написал где-то в январе 2020 года уже. 2 июля на Юлю составят второй протокол о пропаганде, будет ознакомление с делом и суд; скорее всего, новые 50 тысяч штрафа. В России это первый случай второго штрафа. Эту статью раньше применяли для недопущения парадов и митингов, а сейчас ее используют все чаще. Важно понимать, что административка отягчает уголовное дело: так могли дать два года, а так дадут шесть — как рецидивистке. Скорее всего, для этого и сделано.

— Сколько всего заявлений этот человек написал на Юлию за все время?

— Больше 20. И до того, как на нее завели дело, и уже после.

— По всем его заявлениям были разбирательства?

— Не по всем. Я думаю, что Булатов — это такой немножко сумасшедший, который выгоден полиции: если надо, его заявления используют, если невыгодно, закрывают глаза. Он же пишет не только на нас, но и на людей в Екатеринбурге, но там не реагируют на его писульки. У него большой-большой список. 

— Я видела, что вы сами называли свое образовательное учреждение альтернативным. Чем ваш подход отличался от государственных школ?

— У нас частная студия допобразования, а альтернативной ее назвала Юля, и спартанской тоже. По сути, наши методы действительно частично похожи на спартанские: у нас в чести личностный рост, умение владеть руками и языком, говорить на английском не боясь. Я учу истории, географии, астрономии, мифам, сказкам, и я занимаюсь всеми видами прикладных техник, начиная с энкаустики и заканчивая батиком.

В школах так учат детей, чтобы они сдали тест и больше ни о чем не думали. Я хочу, чтобы дети сомневались — даже в моих словах. Чтобы они не принимали на веру все, что им скармливают, чтобы они искали ответы, были эрудированны. Это ведь и принципы дворянского воспитания: много знать, читать, заниматься музыкой и рисованием, самообразовываться. Не ругаться матом, не пить, не курить.

— Как история с уголовным преследованием повлияла на ваш бизнес? Из-за уголовного преследования дочери ученики ушли от вас? 

— Ушла примерно половина учеников. Преимущественно ушли дети госслужащих. Боюсь, им могли даже пригрозить. Знаю случаи, когда папу-полицейского вызывали в ФСБ, угрожали увольнением и так далее. Сразу испугались давления и ушли дети следователей, прокуроров. Именно они мне в апреле и сказали, что какое-то дело Юли существует, по сути, слили инфу — ну мы тогда поржали, правда.

Некоторые ушли недавно просто из-за нехватки денег. Так или иначе, я все понимаю: водить ребенка в место, где без конца идут какие-то разборки с полицией, не очень в кайф.

— У вас есть возможность продолжать работать? И есть с кем работать?

— Мой бизнес сейчас практически умер, потому что все настолько тяжело и сложно, что на воспитание ребенка у людей нет ни сил, ни желания, ни денег. И дети уже ничего не хотят, они одичали за карантинный период. Студия практически умерла. Возрождать я ее не буду. При любом исходе я уеду из этого города, потому что я не вижу резона здесь [оставаться].

— В начале беседы вы говорили, что неважно, где жить, важно только то, какой ты сам и какие люди вокруг тебя, — а теперь вы говорите, что хотите уехать отсюда. Вы изменили мнение после истории с Юлиным преследованием?

— Конечно, да. Эта ситуация все изменила, сейчас я понимаю, что работать мне не дадут, и моя административка тому доказательство. Очень много центров сейчас открыто, одна я закрыта.

И главное: раньше я была окружена исключительно хорошими людьми и многое не замечала, а сейчас мне очень противно, сейчас здесь для меня все фейковое. Кругом вскрытый асфальт, а все говорят, какие будут хорошие дороги. Недавно было страшенное наводнение после дождя, и все говорили: «Потерпите немного, и все будет хорошо». Здесь люди перестали говорить правду и всего боятся до трясучки.

Я не готова жить в городе, где все всего боятся, где администрация крышует конкретный мафиозный клан, где снимают по щелчку, забирают помещение, вообще не напрягаясь, где угрожают напрямую, где преследуют детей.

Я очень русский человек, и мне сейчас очень плохо. Я выросла в мягком крае, где Русь впитывается с молоком. Хочется переехать в другую страну, но язык меня очень пугает: я не Юля, по-английски не говорю. Но сейчас я готова мыть полы и делать любую работу, только чтобы не жить в России. Я допечена этой историей. Неужели у правоохранителей в Хабаровском крае нет другой работы, кроме как по девочкам «ВКонтакте» лазить? Правда. Неужели?

— Вы пока не хотели бы говорить, куда собираетесь переехать?

— Мы пока только присматриваемся, хотим, чтобы наша страна нашлась сама, не искусственно. Мы хотели закрыть центр, взять себе год на поиски нового места и только потом решить.

— Какой у вас сейчас план?

— У нас три-четыре варианта. Первый вариант: к нам прилетают инопланетяне, забирают нас к себе в соседнюю галактику — хороший вариант, я не против, правда. Второй вариант: Юле дают реальный срок и отправляют в колонию. Думаю, что я поеду жить где-то рядом, потому что мы не просто родственники, мы еще партнеры, и я считаю, что партнеров не бросают. Я буду что-то делать, неважно что, я умею очень много, и меня это не пугает. Третий вариант: ей дают условный срок и тогда мы пробуем переехать в другой регион, потому что здесь это будет ад, даже условный срок. Четвертый вариант: ее освобождают и тогда мы делаем все, чтобы уехать дальше. А пятый вариант — суда не будет, потому что всем надоест слушать про Юлю из всех источников, читать «Медузу», слушать заявления ООН, Евросоюза… И они скажут: «Знаете, а куда вы хотите уехать? Езжайте куда хотите». И мы поторгуемся. (Смеется.)

Хотя бросать тут мое детище мне очень жалко, я 24 года его ращу.

— Как эта история изменила Юлю?

— Это не первая тяжелая история в Юлиной жизни. Ее папа пропал без вести, когда ей было девять лет. Когда она училась паркуру в Лондоне, у меня нашли очень большую, неоперабельную практически межпозвоночную грыжу и у меня отнялась нога. Тогда Юле пришлось принимать решение — продолжать образование, которое ей легко давалось, или все-таки ехать к маме — она вернулась ко мне.

Юля видит свое абсолютно безумное дело, видит, как сливаются люди, как дают ложные показания, как уходят. Это большое разочарование. Ей сейчас и физически сложно, потому что она просидела четыре месяца практически безвылазно. Почти полтора месяца ее с острой зубной болью не отпускали к врачу.

А с другой стороны, она рада, что о женском теле начали говорить. Она же видит, как-то все сидели молча и всем было хорошо, а тут вдруг все стали говорить о том, что вообще женское тело — это реально дело женщины.

Я думаю, что она чувствует и гордость, и страх, и ужас, и одиночество, и отчаяние, и кайф. И смеемся мы очень много, потому что ну иначе реагировать невозможно. Они такие нелепые, эти полицейские штучки, ну прямо можно только ржать.

Юля собирается поставить спектакль или фильм про свое преследование, подбирает сейчас музыку.

— А вас как эта история изменила?

— Мы все окружены иллюзиями. Нам кажется, что в мире за картинки судить не могут. Нам кажется, что «Сеть» — это мифическая штука и вот завтра я проснусь, а этой истории больше нет, ведь нельзя сесть на 18 лет за то, что ты играл в страйкбол.

Я думала, что нельзя кинуть пластиковый стаканчик и попасть за решетку. Я была аполитична, во-об-ще. Так вот, иллюзии ушли. Я до Юлиной истории не смотрела, не читала ничего, запрещала ей мне рассказывать. Я не лезла в дела государства больше 27 лет, я сказала: «Я от государства выгрызать ничего не хочу, не желаю, мне оно не очень симпатично». И я всегда сидела в своем маленьком домике, мне было комфортно, то есть я выезжала и путешествовала по миру с дочерью, мы весь мир объездили. Я делала свои проекты, росла как личность, и это было здорово. Я видела успехи детей, успехи Юли, этого мне было достаточно.

Теперь я понимаю: невозможно отсидеться за дверцей.