разбор

В Европе, США и Австралии крушат монументы колониального прошлого — пострадали даже памятники королеве Виктории. Разве это не варварство?

Источник: Meduza

25 мая в Миннеаполисе, штат Миннесота, при задержании полицией погиб афроамериканец Джордж Флойд. Его смерть привела к массовым протестам против расизма и полицейского произвола в странах Запада. Одновременно начали расписывать граффити и сбрасывать с постаментов памятники, ассоциирующиеся с работорговлей, рабовладением и расизмом. Эта сторона протестов оказалась одной из самых неоднозначных; премьер-министр Великобритании Борис Джонсон даже пообещал лично защищать памятники Черчиллю, если те подвергнутся нападению. «Медуза» попросила исследователя исторической памяти, редактора The Garage Journal Андрея Завадского рассказать, насколько адекватно такое отношение к прошлому — и можно ли разбираться с темными сторонами истории каким-то другим образом.

Где и какие памятники пострадали?

В США протестующие обливают статуи и монументы краской, расписывают их антирасистскими лозунгами, обезглавливают и сносят. Больше всего памятников, имеющих отношение к истории рабовладения, находится в южных штатах: Алабаме, Луизиане, Миссисипи, Северной Каролине и других. Они входили в так называемые Конфедеративные Штаты Америки — государственное образование рабовладельческих штатов, которые в 1861 году, после избрания президентом противника рабства Авраама Линкольна, объявили о выходе из состава США. Между северными и южными штатами разразилась Гражданская война, рабовладельцы проиграли, а к Конституции была принята 13-я поправка, запретившая рабство и принудительный труд во всей стране.

Несмотря на поражение, южные штаты героизировали своих полководцев, в том числе воздвигая им памятники и монументы. Многие из них до недавнего времени спокойно стояли на площадях, хотя гражданские активисты регулярно выступали против них.

Памятники оказались в центре внимания и в Великобритании. Самый растиражированный СМИ случай британского монументоборчества произошел в городе Бристоль, где протестующие снесли и сбросили в реку памятник Эдварду Колстону. Этот живший на рубеже XVII—XVIII веков торговец основал несколько благотворительных фондов, жертвовал большие суммы школам, церквям и больницам. В то же время он занимал одну из руководящих должностей в Королевской африканской компании, а она владела торговыми поселениями в Западной Африке и активно участвовала в работорговле. В благодарность за филантропическую деятельность Колстона жители его родного Бристоля в 1895 году воздвигли ему памятник. При этом участие Колстона в торговле людьми широкая общественность долгое время игнорировала. 

Осквернению подверглись и статуи королевы Виктории, хотя она взошла на престол в 1837-м, через четыре года после официальной отмены рабства по всей Британской империи. Но за десятилетия ее правления империя серьезно расширилась — в частности, за счет колониальной экспансии в Индию и Африку.

В Антверпене, Брюсселе, Генте и других бельгийских городах протестующие сбрасывают с постаментов, обезглавливают или разрисовывают статуи Леопольда II. Этот король правил Бельгией в 1865–1909 годах и, например, отстоял нейтралитет своей страны во франко-прусской войне, ввел всеобщее избирательное право для мужчин, законодательно запретил детский труд. Но будучи еще и активным сторонником колониальной экспансии, Леопольд II основал в 1885 году Свободное государство Конго. Ни свободным, ни независимым это образование, разумеется, не было. Напротив, оно находилось в частном владении короля, который нещадно и жестоко эксплуатировал эту территорию и живших на ней людей. За 23 года существования этой колонии погибли, по разным оценкам, 10–15 миллионов конголезцев. 

Памятники сбрасывают с постаментов и обливают краской также в Австралии, Индии, Италии, Новой Зеландии, Франции, ЮАР и многих других странах мира. 

Какое отношение памятники далекого прошлого имеют к нынешним проблемам? Зачем их осквернять?

Памятники и монументы — пример того, что исследователь Александр Эткинд называет «твердой» культурной памятью. Если «мягкая» память актуализируется и передается прежде всего через тексты (усилиями писателей, активистов, исследователей, художников), то «твердая» проявляется в физическом, материальном виде. Это фундамент, на котором строится то или иное общество, одна из основ его культурной памяти о самом себе. Памятник указывает на властный и общественный консенсус относительно фигуры, которой он посвящен, и связанного с ней фрагмента прошлого.

Как правило, общественные дискуссии по поводу памятников идут на стадии их планирования и согласования — когда общество пытается выработать общее представление о том или ином историческом персонаже или событии. Через какое-то время памятники и монументы становятся по-своему невидимыми: к ним привыкают, их перестают замечать, о них перестают думать.

Вспомнить о памятнике могут в какую-то годовщину, или в ходе смены политического режима, или при открытии новых исторических фактов. Если памятник неоднозначен и проблематичен, гражданские активисты могут предпринимать усилия по привлечению к нему общественного внимания, но нередко безуспешно. Так, городские власти Бристоля уже несколько лет получали петиции с призывом демонтировать статую Колстона. 

Американские активисты тоже много лет борются за переосмысление истории рабовладения и за пересмотр отношения к имеющейся в стране «твердой» памяти. Дискуссии на эту тему ведутся со второй половины XX века. Но защитники наследия Конфедерации и другие ультраконсерваторы все это время были непреклонны в отстаивании своего права на память. Выступления правых в Шарлотсвилле начались в 2017 году именно из-за попытки демонтажа городского памятника генералу Роберту Ли, одному из главных военачальников Конфедерации. 

Сейчас антирасистское движение пользуется широкой общественной поддержкой. Но нынешние протесты — это больше чем выступления против расизма. Это борьба за пересмотр фундаментальных установок американского общества, которые предполагают сосуществование разных памятей в разных штатах. С точки зрения противников такой установки, она способствует тому, что сохраняется превосходство одной части американского общества над другой, то есть расовая дискриминация. А потому нынешнее «монументоборчество» — не произвольное проявление недовольства протестующих, а призыв к радикальной ревизии «твердой» памяти, находящейся в основе современной культуры. Его участники считают, что статуи рабовладельцев и работорговцев не должны украшать общественные пространства стран, декларирующих ценности демократии и равенство людей вне зависимости от цвета кожи. 

Проблема не только в том, что памятники деятелям Конфедерации напоминают молодому афроамериканцу о его прадедах-рабах. Значительно хуже то, что он сам в любой момент может попасть под пулю — или под колено — внуков тех, кому поставлены эти памятники. То есть речь не о переписывании истории, а о решении сегодняшних структурных проблем американского общества. 

Но ведь однозначно положительных персонажей в истории совсем мало. Получается, под угрозой любой памятник?

Можно сказать и так, хотя памятники довольно долго могут восприниматься просто как произведения искусства и эстетические объекты. В сегодняшней Германии невозможно увидеть статую Гитлера, но созданные его придворным архитектором Альбертом Шпеером городские фонари до сих пор освещают несколько улиц Западного Берлина. В Италии демонтировали множество памятников Муссолини и его соратникам, но сохранили, например, Дворец итальянской цивилизации в Риме, на стенах которого выбита цитата из речи дуче 1935 года, в которой тот объявлял о планируемом вторжении в Эфиопию.

Но если связанное с такими объектами прошлое актуализируется в настоящем (то есть если они попадают в центр общественных дискуссий о современности), резко возрастает и вероятность их реконтекстуализации — например, через перенесение в музей и снабжение соответствующей этикеткой.

Память о прошлом — не совокупность исторических фактов, перечисленных в учебнике по истории, и не отлитый в граните монолит, установленный на городской площади. Это процесс, непосредственно связанный с сегодняшним днем. Именно мы сегодня решаем, какое прошлое лежит в основе нашего настоящего. Пересмотр, переосмысление прошлого не может произойти раз и навсегда. Это постоянная дискуссия, работа общества над собой. И в рамках нее принимаются порой трудные и часто спорные решения относительно того, с чем мы можем жить, а с чем нет. 

Нужно быть готовым к тому, что они коснутся не только вышеупомянутых персонажей, но и, например, Караваджо, полотнами которого мы по-прежнему восхищаемся, хотя он был убийцей. Или Достоевского, чьи книги — часть мирового культурного наследия, но от этого он не перестает быть шовинистом.

Что об этом думают неактивисты? Историки, наверное, возмущены таким отношением к объектам прошлого?

Широкая общемировая поддержка протестующих не всегда распространяется на действия, совершаемые в отношении памятников. Во-первых, памятники могут обладать собственной культурно-исторической ценностью, и их разрушение, как правило, считается вандализмом, даже если оно в какой-то мере оправданно. Во-вторых, памятники — это часть привычного ландшафта и общественных пространств. Наконец, часть общества указывает, что само по себе разрушение (в том числе памятников) не созидательно и порождает еще больше конфликтов. 

С другой стороны, с 1980-х годов в гуманитарных и социальных науках развиваются так называемые постколониальные исследования. Они заняты критическим осмыслением наследия колониализма и империализма. Постколониальная перспектива подразумевает взгляд на прошлое (и настоящее) с точки зрения тех, кто подвергся колонизации.

Начало им положила опубликованная в 1978 году книга «Ориентализм» Эдварда Саида. В этой работе Саид показывает, как с помощью термина «Orient» («Восток») западный мир упростил, свел к набору стереотипов и подчинил себе мир восточный. Книга спровоцировала много споров и дискуссий (в том числе обвинения Саида в непоследовательности и небрежной работе с источниками), но до сих пор остается для постколониальных исследований важнейшим текстом. Сегодня этот подход важен для большинства научных направлений, в том числе для Memory Studies (исследований памяти).

В последние годы в адрес постколониальных исследований звучат обвинения в политической ангажированности. В каком-то смысле это так: задача-максимум ученых состоит в исследовании властных отношений прошлого и настоящего, восстановлении исторической справедливости, реструктуризации управления, решении проблемы неравенства в мире. И действительно, научные изыскания порой выливаются в активистские кампании. Но все же главная цель постколониальных исследований — в приращении знания о прошлом и настоящем.  

Но памятники — это еще и произведения искусства. Нельзя не сносить, а каким-то другим образом указать на неоднозначность людей, которым их когда-то установили?

В теории можно. Но, во-первых, памятники не лучшая форма для передачи нюансов — на то это и «твердая» память, чтобы покоиться на твердом консенсусе. А во-вторых, в момент создания они склонны отражать преобладающее общественное настроение. Пока борьба с расизмом остается одной из ключевых проблем современности, вряд ли такие «амбивалентные монументы» получат широкую поддержку общества. 

Хотя попытки сделать нечто подобное предпринимались. В московском парке «Музеон» под открытым небом собраны скульптуры эпохи соцреализма, в том числе памятники Сталину и Ленину, а также статуя Дзержинского, перенесенная с Лубянки. Но «Музеон» как минимум спорный (а скорее неудачный) пример реконтекстуализации. Судя по тому, что дефекты и сломы на памятниках было решено не реставрировать, сохранив их как свидетельства времени, какой-то замысел по созданию «парка памяти» был. Однако четко выстроенной концепции так и не появилось, что хорошо видно по тому, что некоторые «оскорбительные надписи» (например, «Долой палачей» на Дзержинском) были в итоге замазаны. В результате в парке просто собраны разные памятники эпохи, без рефлексии или хотя бы осмысленного отказа от таковой. Он стал местом для инстаграм-фотосессий, а не пространством для размышлений о советском прошлом.

Впрочем, иногда художники работают над переосмыслением памятников и монументов более успешно. Например, в 2019 году американка Кара Уокер, известная работами о расизме и расовой дискриминации, сделала для выставки в британской галерее Тейт Модерн скульптуру Fons Americanus. Эта работа — комментарий к Мемориалу Виктории у Букингемского дворца, переосмысляющий имперский нарратив памятника и дополняющий его историей работорговли и связанным с ней возникновением африканской диаспоры. 

Кстати, художник Бэнкси уже предложил достать памятник Колстону из реки, вернуть на прежнее место — и дополнить его отлитыми из бронзы фигурами людей, которые набрасывают на памятник веревку и сбрасывают его с постамента.

Борьба с памятниками колониальной эпохи в Европе похожа на украинский «ленинопад»? А на снос памятника Коневу в Праге?

Да, их объединяет стремление символически порвать с прошлым и тем самым изменить настоящее. Памятники и монументы часто становятся жертвами радикальных политических и общественных изменений. Страны Африки, получая независимость от метрополий, сбрасывали памятники колониальной эпохи задолго до жителей Бристоля. В 1991 году москвичи сбросили с постамента памятник Феликсу Дзержинскому, стоявший на Лубянской площади. После распада СССР первый президент Грузии Звиад Гамсахурдия демонтировал памятники Ленину. В Западной Украине, кстати, часть памятников Ленину также демонтировали еще в 1990-х годах. Во всех этих случаях речь шла об изменении государственной исторической политики, которое в той или иной степени связано с общественными настроениями и готовностью элит им отвечать.

Памятник советскому маршалу Коневу был установлен в Праге в 1980 году, когда Чехословакия входила в состав советского блока, — за особые заслуги в освобождении города от нацистов. Решение о его демонтаже было принято городскими властями в апреле 2020 года из-за того, что Конев также участвовал в подавлении Пражской весны 1968-го. Ранее этот памятник неоднократно подвергался вандализму. Другими словами, у сноса памятника Коневу были сторонники в чешском обществе, и принятое их представителями — властями Праги — решение не выглядит актом чистого волюнтаризма.

Украинский «ленинопад» 2013–2014 годов — массовый снос памятников Ленину на территории Украины — отличается от предыдущих примеров прежде всего своими масштабами, а также высокой степенью публичности и демонстративности в качестве реакции на сильное российское давление. Эта реакция была призвана подчеркнуть независимость страны. Демонтаж памятников происходил сверху и символизировал радикальный разрыв с советским прошлым (и, соответственно, с Россией как правопреемницей СССР). 

В США монументоборчество — это чисто низовое движение, новизна которого заключается не в самом феномене (активисты выступали за демонтаж памятников Конфедерации на протяжении десятилетий), а в его масштабах для этой страны. Важно и то, что граждане новых независимых государств после освобождения от внешней власти получили возможность зафиксировать собственную «твердую» память. В отличие от них, афроамериканцы почти не видят вокруг памятников своим прадедам, хотя те участвовали в строительстве США ценой своих жизней.

Если памятники уничтожат, не будут ли темные страницы прошлого в итоге просто забыты?

Такие опасения действительно высказываются. Но само по себе уничтожение памятников не может привести ни к замалчиванию трудного прошлого, ни, наоборот, к его проработке. Это символический акт, призывающий к дискуссии. Только через долгую и часто весьма болезненную работу разных общественных акторов можно разобраться со сделанными когда-то ошибками и их влиянием сегодня. Результатом такой работы может стать новый памятник, или обновленный вариант старого, или отсутствие каких-либо монументов в принципе. Но это вовсе не означает, что завтра следующее поколение не решит переосмыслить достигнутый сегодня консенсус.

Опыт мемориализации Холокоста показывает, что трагедию прошлого показать возможно. Рефлексия о Холокосте как о событии, которое невозможно полностью осмыслить, привела к созданию множества памятников, которые исследователь Джеймс Янг назвал «контрмонументами». Считая, что монументальное и фигуративное искусство было коррумпировано нацистами, художники, работавшие над увековечиванием памяти о Холокосте, отказывались от формы традиционного мемориала и выбирали более абстрактные, деконструктивистские решения. Примерами таких контрмонументов служат берлинские Мемориал убитым евреям Европы (архитектор Питер Айзенман) и Мемориал синти и рома (архитектор Дани Караван).