Полицейский орет и целится в меня из пистолета, из которого только что убил моего друга Фрагмент особенно актуальной сейчас книги «Вся ваша ненависть» — о полицейском произволе в США
Прошлой осенью в издательстве Popcorn Books вышел роман, крайне актуальный сейчас в связи с тем, что происходит в США. Книга «Вся ваша ненависть» Энджи Томас (перевод Никиты Зркха), про полицейский произвол в отношении афроамериканского населения. В романе на глазах у шестнадцатилетней Старр Картер полицейский убивает ее друга детства, приняв его за вооруженного гангстера.
Когда мне было двенадцать, родители провели со мной две серьезные беседы.
Первая была обычной, о тычинках и пестиках. Ну, не совсем обычной. Моя мама, Лиза, работает медсестрой, а потому подробно рассказала мне, что и как происходит и чего ни в коем случае не должно происходить, пока я не вырасту. Впрочем, тогда я сомневалась, что со мной вообще может что-либо произойти. Между шестым и седьмым классом у всех девочек уже начала расти грудь, а моя оставалась такой же плоской, как спина.
Вторая беседа была о том, что делать, если меня задержат копы. Помню, мама возмутилась и сказала папе, что я еще слишком маленькая, а он ответил, что для ареста или пули лет мне уже достаточно.
«Старр-Старр, выполняй все, что тебе говорят, — сказал папа. — Держи руки на виду. Не делай резких движений. Говори только тогда, когда к тебе обращаются».
В тот миг я поняла, что все серьезно, ведь папа — главный любитель потрепаться, и раз уж он говорит помалкивать, значит, надо помалкивать.
Надеюсь, с Халилем проводили такие же беседы.
Выругавшись себе под нос, он выключает Тупака и сворачивает на обочину. Мы на Гвоздичной улице, где бóльшая часть домов заброшена, а половина фонарей разбита. Вокруг никого, только мы и коп.
Халиль выключает зажигание.
— Интересно, что этому дурню надо?
Полицейский паркуется и включает фары. Я прищуриваюсь от яркого света и вспоминаю папины слова: «Если ты не одна, молись, чтобы у твоего спутника при себе ничего не оказалось, иначе повяжут обоих».
— Хал, в машине же нету ничего такого, правда? — спрашиваю я.
Халиль наблюдает в боковое зеркало, как к нам приближается коп.
— Не-а.
Тот подходит к водительской двери и стучит в окно.
Халиль берется за ручку и опускает его. Полицейский светит нам в глаза фонариком, словно слепящих фар недостаточно.
— Права, техпаспорт и страховку.
Халиль нарушает правило — он не делает того, чего хочет коп.
— За что вы нас остановили?
— Права, техпаспорт и страховку.
— Я спросил: за что вы нас остановили?
— Халиль, — умоляю я его, — сделай, как он просит.
Тогда Халиль со стоном достает свой бумажник. Фонарик следует за каждым его движением.
Стук сердца эхом отдается в ушах, но я по-прежнему слышу в голове папины указания: «Внимательно посмотри копу в лицо. Хорошо, если запомнишь номер жетона».
Пока свет фонарика следует за руками Халиля, мне удается разглядеть его номер — сто пятнадцать. Белый, лет за тридцать, может, даже за сорок, шатен, стрижка под ежик и тонкий шрам над верхней губой.
Халиль передает полицейскому бумаги и права.
Сто-пятнадцать их осматривает.
— Откуда едете?
— Не ваше дело, — говорит Халиль. — За что вы меня остановили?
— Габаритный разбит.
— Так что, может, выпишете мне штраф? — спрашивает Халиль.
— Знаешь что, умник? Выходи из машины.
— Да блин, просто выпишите штраф…
— Выходи из машины! И подними руки вверх, так чтобы я их видел!
Халиль выходит с поднятыми руками. Сто-пятнадцать хватает его за локоть и с глухим ударом прижимает к задней двери.
Я с трудом выжимаю из себя:
— Он не хотел…
— Руки на щиток! — рявкает на меня полицейский. — Не двигаться!
Я делаю то, что мне сказали, но замереть не получается — слишком уж дрожат руки.
Коп обыскивает Халиля.
— Ну что, умник, посмотрим, что мы у тебя найдем. — Ничего ты не найдешь, — язвит Халиль.
Сто-пятнадцать обыскивает его трижды, но ничего не находит.
— Стой здесь, — приказывает он Халилю. — А ты, — говорит он, глядя на меня в окно, — не двигайся.
Я даже кивнуть не могу.
Полицейский идет обратно к патрульной машине. Родители не хотели внушать мне страх перед полицией, но воспитали меня так, чтобы рядом с копами я не вела себя глупо. Они говорили: «Не двигайся, если коп повернулся к тебе спиной».
Однако Халиль нарушает правило. Он подходит к передней двери.
«Не делай резких движений».
Халиль нарушает правило. Он открывает дверь. — Старр, ты в поряд…
Бах!
Раз. Его тело дергается. Из спины брызгает кровь. Он хватается за дверь, чтобы не упасть.
Бах!
Два. Халиль ловит ртом воздух.
Бах!
Три. Халиль ошеломленно смотрит мне в глаза.
И падает.
Мне снова десять. Я вижу, как падает Наташа.
Из моей груди вырывается оглушительный крик: он рвет мне глотку так, что меня трясет, — ведь, если я хочу быть услышанной, кричать должно все тело.
Инстинкт приказывает мне замереть, а все остальное — броситься к Халилю. Я выпрыгиваю из «импалы» и оббегаю машину. Халиль смотрит в небо, словно надеется увидеть Бога. Его рот открыт, как будто он пытается кричать. И я кричу изо всех сил — за нас обоих:
— Нет, нет, нет… — это все, что мне удается сказать, словно мне годик и я знаю одно-единственное слово.
Не понимаю, как я оказалась на земле рядом с ним. Мама говорит, что, если в кого-то попали, нужно попытаться остановить кровь, но здесь ее так много… Слишком много…
— Нет, нет, нет…
Халиль лежит без движения: не произносит ни слова, не издает ни звука, даже не смотрит на меня. Его тело деревенеет. Он умер. Надеюсь, он видит Бога.
Кричит кто-то еще.
Я моргаю сквозь слезы. Сто-пятнадцать орет и целится в меня из того же пистолета, из которого только что убил моего друга.
Я поднимаю руки вверх.