истории

«Самое смешное сейчас — это правда» Интервью писателя Алексея Сальникова: о спектакле и фильме «Петровы в гриппе» и новом «веселом» романе

Источник: Meduza

Бестселлер Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него» — о жизни простой екатеринбургской семьи, накануне Нового года заболевшей гриппом, — в 2020 году вышел далеко за пределы книжных магазинов. Режиссер Антон Федоров поставил одноименный спектакль в «Гоголь-центре», а Кирилл Серебренников готовит к выходу экранизацию с Чулпан Хаматовой и Иваном Дорном. Сам Сальников в 2019-м выпустил роман «Опосредованно», а теперь работает над новой книгой. «Медуза» узнала у писателя, как сделать книгу смешной, о чем его новый роман и как он сам оценивает «Петровых» в театре и кино.

— В «Гоголь-центре» поставили спектакль по вашему роману «Петровы в гриппе и вокруг него». Какие у вас впечатления от первой постановки по вашему тексту?

— Я даже не ожидал, что такое огромное удовольствие получу, потому что я театр не очень люблю на самом деле. Но в этом случае было что-то удивительное, невероятное зрелище само по себе. Там даже актеры могли ничего не говорить, просто передвигаться по сцене, такая была невероятная сценография. Ну а со словами еще больший эффект получился, в этой постановке столько всего построено на голосах: на многоголосой болтовне в транспорте, на голосе Снегурочки… 

— А что там такого, в ее голосе?

— Там такой настоящий уральский говор. У нас [в Екатеринбурге] так на окраине города иногда разговаривают. Не знаю, как режиссер исхитрился его где-то подслушать. Может, наши новости смотрел.

На сцене стоит огромный троллейбус, устроенный как коробка, как рождественский вертеп, только огромный. Я еще удивлялся, как режиссер будет воплощать на сцене все эти мелкие бытовые детали, которые в книге описаны. Так вот этот троллейбус просто набит бытом — эти ковры, которые на стенку прибивают, ими полностью обит быт Петровых, от стен до потолка. И этот троллейбус просто поворачивается в процессе спектакля разными боками. Я так понял, что это символ времени. Там в конце спектакля дети, одетые зайцами, уезжают в настоящее, чтобы стать пассажирами троллейбуса из самого начала спектакля. Вот такая неожиданная трактовка.

— Вы позволили режиссеру интерпретировать свой текст как ему угодно?

— Да.

— Откуда такое равнодушие к судьбе своего текста?

— Книги же пишут, чтобы избавиться от этого всего, от этих образов, мыслей. Так что это не равнодушие, это скорее любопытство, смотреть, как твой текст осмысливает посторонний человек, — это не менее интересно, чем само написание. А смотреть на пьесу, поставленную со стопроцентной точностью по тексту, — это было бы скучно, не за этим ходят люди в театр все-таки, а за интерпретацией. Не просто так чеховскому спектаклю «Чайка» посвящен целый фестиваль, где показывают разные постановки одной пьесы. 

Я даже не знаю, что нужно было сделать, чтобы я возмутился трактовкой режиссера, настолько я терпимый ко всему человек.

— Многие сценаристы считают оригинальный текст священным.

— У меня абсолютно противоположное мнение. То, что я вложил в текст, я и сам знаю. Я всегда пытаюсь смотреть глазами человека, который сам не читал текст. В спектакле, например, есть замечательная сцена, где Петров-младший очухивается после болезни на руках отца Петрова, и их тут же растаскивают в разные стороны другие персонажи. То есть он стал взрослеть — и взросление его утянуло от отца; вот это здорово сделано, я об этом даже и не думал. Эта трактовка мне прямо зашла. Тут даже не в трактовке дело, а в том, насколько режиссер внимательно отнесся к тексту. Были замечены мельчайшие детали, двойственность персонажей была очень хорошо обозначена: один актер играл нескольких персонажей, а например Петрова-младшего и Петрова-старшего в детстве играли близнецы. В спектакле несколько персонажей находятся в связке сравнения друг с другом. Петрова и Снегурочка, друг Петрова, который самоубился. Между ними существует некое напряжение и в книге, они для того и были созданы, чтобы взаимодействовать друг с другом с помощью деталей. 

Аида было два. Причем на сцене это были очень похожие люди, а вне сцены оказалось, что они ничуть не похожи. И вообще, то, что дети играют в спектакле, это почему-то радует, ведь спектакль взрослый.

Я хотел, на самом деле, по-тихому прийти на спектакль и по-тихому свинтить. Но после того, как я его посмотрел, не смог сдержаться и сразу же Кириллу Серебренникову написал, что спектакль — просто отвал башки. И меня на выходе поймали актеры и режиссер, мы очень хорошо пообщались. Они рассказали, как им было интересно делать сценическое многоголосье — там в спектакле появляется несколько раз такая интересная зацикленная болтовня на разных шумовых уровнях. 

— Что она символизирует?

— Что абсолютно всегда все разговоры повторяются, одни и те же.

 — Актеры были такими, как вы представляли себе героев?

— Жена Петрова — там такой типаж интересный выбрали, ее играет Яна Иртеньева. Она показана таким жестоким и одновременно горячо любящим человеком. Что интересно, она играет и жену Петрова, и его мать. Она как-то точно попала в образ, а мне ничего другого и не нужно. Меня поразил эпизод, когда она с разбитым носом стоит на сцене. У меня в воображении, когда я его писал, это было очень абстрактно, а когда я увидел ее с этой кровью, размазанной по лицу, меня это очень поразило. 

Главный герой, актер Семен Штейнберг — это абсолютное попадание. Когда я писал роман, то создавал главного героя из знакомых и незнакомых людей, их словечек, манер, и самого себя, конечно. Все равно в воображении эти образы были очень размыты, это не что-то конкретное. А здесь настоящие люди, это приятно увидеть. Мне очень понравилось, что я их увидел вживую, наконец.

— Семен Штейнберг действительно похож на книжного Петрова — грустный, рефлексирующий, бедный, узнаваемый «маленький человек», вызывающий симпатию и жалость. Идеальный русский литературный герой. А вы его сделали еще и больным гриппом.

— Когда мы утром встаем и в зеркало смотрим, чтобы побриться и зубы почистить, мы все такие же грустные и несчастные от того, что рано встали, и это не зависит ни от социального статуса, ни от финансового положения. Утро оно и есть утро, неприятное время. Это не реклама йогурта, где светит солнышко и все радостные скачут, нет, утром все злые и печальные. Вот мой персонаж целый день в этом утреннем состоянии находится, потому что у него кризис среднего возраста, да еще и грипп. Посмотрел я тут «Однажды в… Голливуде», там герой Ди Каприо тоже грустный и отчаянный — все уходит, все печально, замечательный актерский образ, тоже как будто из русской классики взят. В принципе, все настоящие герои такие и есть. 

— А кто ваш любимый литературный герой?

— Остап Бендер. Тут недавно мне еще понравился Достоевский в его собственных письмах. Он же там тоже уже литературный герой, в этих письмах он все равно литературно обрабатывает свою жизнь. Он какой-то уставший, замученный, твердо знающий, что все плохо закончится. Раньше я к нему более нетерпимо относился, любил его тексты, но считал, что он все-таки так себе человек, с его игровой зависимостью. Он сам ее в письмах подтверждает многократно, но все же он, будучи больным и страшно зависимым, разобрался с долгами, помогал семье умершего брата, помогал пасынку. И довольно горячо помогал. И самое ужасное, что его близкие сделали в итоге, так это то, что его пасынок просто затерялся где-то после похорон Достоевского, его судьба неизвестна. Просто стерли его из истории знаменитой семьи. На похоронах он последний раз вскользь упомянут, а дальше — пустота. Тоже сюжет для книги или фильма, о котором бы сказали «так в жизни не бывает».

— Фильм Кирилла Серебренникова по «Петровым» уже готов?

— Фильм снят, но идет подготовка, озвучивание, что-то такое. Но мне трейлер показали, это великолепно. Фильм получился очень комичный, там есть даже сцена самоубийства этого Сергея — она очень смешная. Или это я просто от радости смеялся, что вижу свою книгу на экране. И очень динамично! Я понимаю, что это трейлер, но там столько веселой беготни, движения. Очень хорошо обыгрывается пропажа трупа из катафалка, маньячество Петровой хорошо визуализируется, у меня это больше умозрительный текст, а там реальные сцены убийств и насилия. 

Мне кажется, эти две постановки — спектакль и фильм — сделаны абсолютно самостоятельно, как будто из «Петровых» вычленили две их сути, разделили на нечто очень смешное, веселуху безбашенную, и нечто, наполненное смыслами и символами. 

Мне понравилось, как недавно экранизировали Яну Вагнер, ее «Вонгозеро», правда в сериале «Эпидемия» ее текст сильно перелопатили. Ну это и понятно, иначе это был бы такой артхаус — они бы в машине очень долго ехали, грустили, психовали… 

— По трейлеру было ощущение, что изначальный текст сильно изменили?

— Не так сильно. Ну нет у меня такого отношения, как у Станислава Лема к «Солярису», — для меня и то хорошо, и это. Да и дело до кино дошло, когда я уже успокоился по поводу «Петровых», избавился от них, даже написал еще один роман. Я уже не воспринимаю этот текст как свой. Я его писал довольно шустро, и иногда герои там поступали по своей воле, вразрез с моим писательским намерением. Например, Петрова должна была зарезать человека, но когда я стал писать эту главу, она взяла и этого не сделала. Так случайно получилось, так логика текста сработала. 

Удивительно конечно, что для двух постановок выбрали именно эту книгу, которая не наполнена ни диалогом, ни экшеном. Серебренников сказал, что ему просто понравилась книга. 

— Какое место в книге — ваше любимое? Какой эпизод все-таки невозможно экранизировать и он останется только в тексте?

— Мне понравилось описывать аптечку семейства Петровых. В этом описании вся история семьи, оно такое тщательное и длинное. Помню, как мне понравилось ее описывать. Ее экранизировать, наверное, все-таки не получится, ну и не надо.

— Когда вы написали «Опосредованно», свой последний фантастический роман о том, как магия поэзии меняет мир, то сказали, что ваша писательская миссия выполнена. Вы довольны тем, как его приняли, как поняли? Нет ли ощущения, что его недооценили?

— Да, у меня появилось спокойствие и полное умиротворение, я осознал, что все, для чего я живу, я сделал, дальше инерция должна пойти. Мне кажется, его очень даже оценили, я не ожидал вообще, что так много людей его прочитают, а еще больше не ожидал, что так много людей его поймет. Все-таки я много лет занимался поэзией, всю жизнь меня окружают поэты и люди, связанные с поэзией, это особый закрытый мир. А многим эта тема вообще не знакома и чужда. Как можно «неправильно» его понять? Это роман, художественное произведение, кто как хочет, так его и понимает.

Теперь хочется, чтобы новая книжка была веселая сама по себе. Я еще когда «Отдел» писал, у меня возникла эта идея, я похихикал. И вот она выросла в роман. Там появится элемент фантастики, чистой фантастики, но не в духе сорокинской сатиры, а повеселее, этакое описание мира соцсетей через призму культурологии. Веселую книгу можно писать в любом состоянии, можно быть и грустным, и злым. Одно дело — твое собственное состояние, и совсем другое — состояние той второй личности, которая все это придумывает. Главный герой нового романа — мужчина под 50, старше меня лет на 10-15, то есть девяностые он проживает гораздо веселее, чем я.

— Для некоторых девяностые — трагическое время.

— Господи, да у нас какое время ни возьми — все трагическое. Все время должен прийти какой-то спаситель вытаскивать страну из ямы, потом, правда, этот спаситель никак не уходит. Мой герой он сам по себе не веселый, он в контексте становится смешным. А так он комичен своей серьезностью. 

— Что нужно, чтобы роман получился смешной?

— Стоит помнить, что юмор для всех разный, и роман кому-то покажется дико смешным, а для кого-то он будет чернушным и беспросветным, потому что самое смешное сейчас — это правда. Ее сейчас находишь (а ее еще и поискать нужно), высказываешь и сам порой смеешься от неожиданности, а затем возвращаешься при редактуре и думаешь: «Какая тоска, хоть вешайся». Так что вот. Однозначного ответа нет, как всегда.

— 10 лет назад вы работали над своим первым романом «Отдел», не подозревая даже, что его вообще кто-нибудь прочитает. Сейчас ваше имя известно, вы получили престижные литературные награды, поставлен спектакль, фильм снял известный режиссер. Как вы работаете сейчас, изменился ли подход и сама работа? Есть ли разница?

— Никакой. Просто пишешь — и все. Так же мучаешься, когда фразы какие-то кажутся корявыми, так же вбиваешь в документ вордовский что-нибудь на смартфоне, если что-то в голову приходит посреди прогулки какой-нибудь, или поездки. Как и до экранизации и театральных постановок. Только спокойствия больше, потому что пока знаешь, куда отправишь рукопись. А дальше как пойдет. 

Сейчас, работая над этим романом, я с удовольствием смотрю на то, что уже издано, и думаю — мне уже так не написать. Мне, конечно, нравится писать что-то новое, а не по старой колее двигаться. Но я остаюсь прежним человеком, поэтому некоторые болячки текста будут в новом тексте тоже — описания всякие, все вот это, мне от них не избавиться, к сожалению. 

Роман «Отдел» — он сам собой написался, это просто удивительный феномен, герои сами действовали, общались, совершали какие-то поступки. После новогодней пьянки я открыл компьютер и с ужасом обнаружил, что один из героев уже погиб — я совершенно не помнил, как это написал. «Петровы» — это такая шкатулка со всякой мелочевкой, у меня такой нет дома, но все равно всякий хлам лежит по полочкам, дебильные магнитики висят на холодильнике. Самый идиотский я приобрел в Калининграде — зачем-то купил здоровенный магнит с надписью «Калининград», который не держится на холодильнике сам по себе, только если упирается в другие магниты. Или мышка плюшевая, которую давали в аптеке за покупку от двух тысяч. «Опосредованно» — это чувство завершенности. Я написал то, что хотел написать всю жизнь, ради чего занимался поэзией. Он для своих и про своих, и это очень дорого. Как фотоальбом, которого у нас в семье нет.