истории

«Когда ты предлагаешь деньги за собственные песни, а тебе их не продают, это странно» Рэпер LʼOne — об уходе с Black Star и суде с Тимати

Источник: Meduza

Музыкант Леван Горозия (он же LʼOne) 5 июля подал в суд на лейбл Black Star, его владельца Тимура Юнусова (Тимати) и гендиректора Павла Курьянова (Пашу). Семь лет назад Горозия подписал с Black Star контракт, по которому все права на его песни и сценический псевдоним принадлежат лейблу. В суде музыкант собирается доказать обратное — он уверен, что «по бумагам правота на его стороне». Также Горозия утверждает, что пытался сам договориться с партнерами об условиях расторжения договора, — в частности, он предлагал им деньги за собственные песни, — но они отказались. «Медуза» обсудила с LʼOne детали договора, патриотические дуэты с Тимати и отношения музыкальных лейблов с начинающими музыкантами.

— Леван, расскажите все с самого начала. Почему вы вообще решили уйти с лейбла Black Star? 

— Я решил уйти намного раньше чем в этом году. Но в этом году закончился контракт, и я решил его не продлевать. 

— Почему?

— Я сам пишу свои песни, сам нахожу музыкантов. Я дружу со многими режиссерами, которые снимают мне видео, я полностью прорабатываю промоушен каждого своего альбома. То есть я [целиком] генерирую свое творчество со своей командой людей. Существует лейбл, который предоставляет свои услуги в популяризации, продвижении, пиаре, за что он получает свои деньги [от артиста], безусловно. Но я давным-давно сам перешагнул эту ступень [когда требуется помощь]. Я приблизительно понимаю, как хочу двигаться; например, не кататься весь год по гастролям, а ездить только весной и осенью — этого было бы достаточно.

Мне 34 года, я достаточно уверен в своих силах, у меня очень много творческих друзей, которые готовы сделать что-то новое. Это причина, по которой я не стал продлевать контракт. 

— То есть вы даже не думали о том, чтобы поменять условия и продлить его?

— Я уже два года назад пришел к ребятам (владельцу лейбла Тимуру Юнусову, генеральному директору Павлу Курьянову, директору музыкального лейбла Вальтеру Леруссе — прим. «Медузы») и сказал, что нам пора прекращать наши отношения. Но я должен сказать, что если бы мне предложили подписать этот контракт на тех же условиях семь лет назад, [понимая все его нюансы] я бы его подписал. Это были отличные семь лет, мы отлично работали, где-то дополняли друг друга, где-то помогали. Я не жалею об этих годах.

Но я никаких произведений при подписании этого договора конкретно им не передавал — это агентский договор, по которому они получали деньги с дохода, а все расходы вычитали с меня. Получается, что за каждую студию, каждую музыку, каждого сессионного музыканта, каждые съемки видеоклипа, за все происходящее в творческой жизни проекта LʼOne заплатил я. Со своих денег, которые я зарабатывал на концертах, на продажах, на всем остальном.

— В чем тогда польза от контракта для артиста?

— Семь лет назад ситуация на российском музыкальном рынке была совсем другой. Ютьюб и инстаграм были не так популярны. Продажи, цены на клипы были абсолютно другие. <…> И мы подписали договор, по которому они семь лет могли управлять моими правами. Но мне непонятно, если я сам за все заплатил — в договоре отражено, что все расходы идут на меня, — то почему на выходе, когда контракт заканчивается, я не имею никакого права даже петь свои песни? 

— Условия именно такие? По договору у вас нет никаких прав на них?

— Вообще никаких. Я понимаю ситуацию, когда в продюсерском центре делают группу, пишут ей песни, учат их танцевать, двигаться, улыбаться, красиво одеваться — в этом случае, окей, ладно, человек [продюсер] — создатель. А когда артист все сам написал, придумал записать альбом на семи континентах, — безусловно, это другое. Ему не дяденька говорил, куда лететь и какая будет концепция альбома. Но что касается молодых артистов — семь лет назад я просил у ребят только 30 тысяч рублей зарплаты в ближайшие три месяца и студию. И я готов был подписать [любой договор].

— Вы, конечно, были без юриста и никак не вдавались в подробности.

— Безусловно, не было никаких юристов. Мне было 27. Вроде сознательный молодой человек, но когда тебе нечего терять и есть какая-то дикая мечта, которую ты хочешь осуществить, даже если бы юристы сказали поменять в контракте что-то, а лейбл бы не согласился, я бы все равно подписал. Так же делает куча молодых артистов в нашей стране, и они потом ничего не могут с этим поделать. Они остаются один на один со своими проблемами.

— Если вернуться к вашему уходу. Как выглядел ваш разговор с партнерами? Они ждали от вас этого?

— Это был не один разговор. А очень долгий процесс, самая активная фаза [переговоров] началась в ноябре [2018 года]. Были встречи один на один, с двумя, тремя [основателями лейбла], я присутствовал на всех встречах. Они предлагали условия, я предлагал условия. Последнее, что они мне предложили, меня не устроило. Они предложили мне разрешение петь мои собственные песни, которое они могут забрать в любой момент. Но всегда ходить и оглядываться — это странно. Особенно притом что ты эти песни написал сам. И я отказался. 

— Вы же были одним из ключевых артистов лейбла? 

— Это история, в которой выигрывал каждый. Я не хочу, чтобы сложилось впечатление, что [основатели лейбла] очень плохие люди. Мы семь лет с ними отлично ладили. Но ситуация с уходом ключевого артиста не только меня касается — если посмотреть на лейбл сейчас, можно заметить, что он поредел. Лучше им задать этот вопрос, считают ли они, что потеряли ценный актив. Считаю ли я себя ценным активом? Мне кажется, это странно. Я считаю себя музыкантом. 

— Но, видимо, именно с этим связаны такие долгие переговоры. 

— Это связано с тем, что я не хотел платить много миллионов рублей, не хотел подключать никого к этой истории извне. Я все это время общался с ними напрямую. Только после того, как наши диалоги зашли в тупик, я подключил юридическую компанию. Как раз про эту встречу Тимур и написал у меня в инстаграме — с его слов я, ни с кем никогда не разговаривая, вдруг сразу пришел с адвокатами, что в корне неправда. Я даже готов был оставить им роялти [от своих песен], которые мы сделали в рамках нашей семилетней дружбы и работы. По мне, это было бы отлично — мы бы пожали друг другу руки и пошли дальше петь свои песни. Но они отказались.

— Зачем им ваши песни? Они же не могут назвать нового артиста вашим именем и попросить его петь их? 

— Нет, этого они не могут. Но я могу утром проснуться и обнаружить свою песню в рекламе, в которую я бы никогда в жизни ее не отдал. Но они, обладая правами на нее, могут это сделать. 

— Сейчас вы называете Тимати и Пашу только бывшими партнерами по работе. Ваши личные отношения ухудшились?

— Отношений никаких нет. У меня много хороших воспоминаний обо всей этой истории, я до последнего не хотел выводить это в публичное поле. Но когда ты предлагаешь деньги за свои собственные песни, а тебе их не продают, даже просто не называют цену, это странно.

— Поэтому вы с ними сейчас не общаетесь?

— Да, у меня есть юристы, которые, если у нас возникает необходимость, посылают [лейблу] запросы. Сейчас мы получили ответ только на один из пяти запросов. Я спокойно дальше занимаюсь творчеством, я уже эмоционально пережил эту историю.

— Юрий Дудь спрашивал Егора Крида о том, как ему удалось выйти из Black Star с сохранением имени и треков. По информации Starhit, товарный знак «Егор Крид» за 250 миллионов рублей выкупили Карина и Борис Ротенберги, но сам Егор в интервью у Дудя это отрицает. Как именно ему удалось сохранить все, он не рассказал. Люди сравнивают ваши ситуации, и очевидно, в них есть какая-то разница, раз Егору удалось решить это без суда, а вам — нет. Почему?

— Я думаю, что это вопрос не ко мне, а к Егору — и вмешиваться в их отношения с лейблом мне не хочется. Но, скажем так, история взаимоотношений лейбла с артистами — это не только история меня и Егора. Практически с каждым артистом, который так или иначе покидал этот лейбл, были связаны какие-то ситуации, которые не доставляли удовольствия ни одной из сторон. Пример Кристины Си или Дениса Джигана, которым почему-то взяли и заблокировали клипы. Ну и так далее.

Есть артисты лейбла, которые, может быть, хотят уйти, но видят, что происходит — как прощаются с Кристиной, как прощаются с Леваном, с какими трудами уходит Егор. Наверное, они делают выводы. А в чем разница между мной и Егором? Ну я до последнего пытался решить этот вопрос сам. И только в конце я прибег к своему праву гражданина — оспорить их заявление о правах на мои песни в суде. Каким образом Егор этот вопрос решил, я не могу сказать.

— В российском шоу-бизнесе лейблы часто забирают на выходе у артистов практически все?

— Это все старая тема. Это происходит не только на российском музыкальном рынке, на Западе — сплошь и рядом. Например, история про Тейлор Свифт, права на альбомы которой продали другому менеджеру без ее согласия. Теоретически я сейчас тоже не застрахован от того, что завтра они возьмут и продадут эти песни кому-нибудь. И мне уже придется выстраивать новые отношения с этим кем-то. На Западе хоть как-то устаканилось, но в России сплошь и рядом происходят нарушения авторского права. Система настолько несовершенна, что юристы с обеих сторон могут найти определенные лазейки. Чаще всего во всем этом сторона, которая остается ни с чем, — человек, который все это создал.

Авторское право несовершенно на всех уровнях. Вы можете подтвердить это у любого известного артиста — каждый наверняка сталкивался с этим. Это как полиция, которая хочет проверить твои карманы. Это неизбежные истории.

Я прекрасно понимаю претензии тех людей, которые писали комментарии «какого хрена ты сейчас заварил эту кашу, если ты сам семь лет назад все это подписал». Семь лет назад у меня даже не было денег на юриста. [Понимание того, что] артист может воспользоваться консультацией юристов при заключении контракта, наверное, от государства спускается. Это целая схема, я понимаю. [Но хорошо, если есть] регламент какой-то. 20-летнему мальчику или девчонке, закончившим проект на телевидении, сразу подсовывают бумагу, и они говорят: «Да, конечно, меня же вот только по телевизору показывали, я сейчас буду собирать залы, концерты». Они, конечно, подпишут эту бумагу. <…> И чаще всего, согласно этим контрактам, ты не можешь даже переименоваться и петь свои песни под другим псевдонимом. 

— То есть вести параллельный проект. 

— Ты не можешь этого делать. Ты не можешь сниматься в кино. Допустим, у человека что-то не получилось: характерами не сошлись, материал не получился, ногу сломал, и гастроли кончились. Он ничего не зарабатывает, ему минимальные деньги какие-то падают с роялти. В него деньги не вкладывают, у него подписанный контракт, и он не может расторгнуть его, потому что ему нужно будет выплатить много денег, которых у него нет. У него много лет впереди — крутой сознательной жизни, в которой он может творить. Но с контрактом он творить не сможет — под собственным именем не может выпускать песни и под другим не может. 

— Поэтому ничего не слышно, например, о победителях музыкального шоу «Песни», которые, в частности, подписали контракт с Black Star? Проект смотрела вся страна, за героев болели и переживали, но потом они как будто пропали.

— Я предполагаю, что да. Но я не знаю, какие у них контракты. Это общая практика, я могу только предполагать. Вообще музыкальный проект нужно развивать в течение плюс-минус двух лет. Это очень редкое явление, когда происходит щелчок в первый год сотрудничества с компанией. Возможно, у них что-то не получается. Но чаще всего тебе дают чуть-чуть денег на запись песни, съемки клипа, концерт. И давайте представим ситуацию — вложили, а прихода нет. У артиста контракт. Что ему делать? Ничего.

Я в этом плане счастливчик, я до этого очень много работал — у нас была группа Marselle, собственный инди-лейбл, мы знали, что такое гастроли. Я понимал, куда иду и что мне нужно делать. А когда тебе 18–19 лет — это абсолютно другое сознание. 

— Были ли какие-то вещи, которые вы обязаны были делать по контракту в творческом плане? 

— Не могу сказать, что был обязан [что-то делать]. Но мы, как и в любом бизнесе, должны были идти на компромиссы, каждый со своей стороны. Мне это не доставляло никаких неудобств. 

— Можете привести пример такого компромисса? 

— Например, выступление на фестивале какого-нибудь телеканала или радиостанции, где даже не крутятся мои песни. С точки зрения музыканта это достаточно странно. Я на радиостанциях особо никогда не играл, у меня был свой маленький протоптанный путь, по которому я шел все эти годы. Ты выступаешь на этом фестивале, чтобы у артистов твоего лейбла была возможность там ротироваться. Для меня ничего это не стоит — окей, пошел, спел. Такого, чтобы меня кто-то что-то заставлял делать, никогда не было. 

— А дуэты с Тимати? Одно время вы снимали патриотические клипы с медведями и танками, в 2017 году Юрий Дудь спрашивал вас зачем. Тогда вы ответили, что это была просто волна хайпа, но вы не разделяете все взгляды Тимура. Тогда зачем участвовали? Вы были обязаны это делать?

— Нет. Объясню на примере песни «Напоследок я скажу» (в ней два куплета: один написал и исполнил LʼOne, другой — Тимати. В части Тимати есть строчки: «Ходорковский свободен, и вроде бы все разошлись на Майдане, а мы потеряли братский народ, может, надолго — спасибо Обаме» — прим. «Медузы»). Если провести лингвистический анализ наших текстов и сравнить, о чем они, то вы увидите, что они разные.

Для себя я использовал клип и песню как трибуну, чтобы высказаться. Я свою страну, безусловно, люблю, но я вижу моменты, которые хотел бы изменить. То есть это не слепая любовь и вера в русский мир. Но мне есть что сказать, это мой единственный инструмент, которым я могу что-то донести — мотивационные вещи, ценности, которые я считаю правильными. Эта пафосная дебильная фраза «Хочешь что-то изменить — начни с себя» работает в любом деле — и между соседями, и в Екатеринбурге, где вышли люди. Можно много таких примеров привести.

Оболочка у этого всего была ура-патриотическая: медведь, мы ездим на танке, давим автомобили, но я любую строчку, которую там произнес [могу сказать и сегодня]. Это была трибуна. Я хотел заявить именно об этих вещах.

— Это понятно, и ваши куплеты с Тимуром действительно разные — вы говорите о семейных ценностях, а он — о политике. Как вы оценивали это соседство в одной песне? Вы видели его текст до ее выхода? 

— Мы писали трек вместе, мы обсуждали наши тексты. У нас очень много разных взглядов на политическое устройство нашей страны, просто на жизнь, на какие-то другие ценности. Но я стараюсь уважать мнение другого человека, потому что он вправе его сказать. Было бы в корне неправильно говорить, что его мысли, озвученные в этом куплете, сделали [в моих глазах] его плохим человеком. Я знаю друзей, коллег, которые не сходятся во многих политических вопросах, но это не мешает им оставаться товарищами. Меня это соседство не коробит. 

— Были ли какие-то вещи, которые вы не могли делать по контракту, но вам очень хотелось? Эксперименты со звуком? Какие-то темы, на которые нельзя было высказываться? 

— Такого никогда не было. Я к ним пришел уже состоявшимся артистом. Изначально это были партнерские отношения. Чаще всего я делал то, что хотел. Но бывали проколы. Я грузин и люблю выпить вина, у меня много крутых друзей, мы часто собираемся. При этом есть рамки, я обычный человек, который может себе позволить выпить, но при этом занимается спортом. Так вот это было в первые годы на лейбле, песня называлась «Я никогда не брошу пить». В клипе я сидел в ванне с бутылкой джина, шапочке для душа, полностью одетый и читал свой текст. На следующий день я пошел в офис, и мы, в общем, обсудили эту ситуацию — по их мнению, [участие в этом клипе] было достаточно странным. Хотя я не врал людям. 

— Но имиджу лейбла, который пропагандирует ЗОЖ, это вредит.

— Конечно, когда они со всех сторон говорят: спорт, ЗОЖ, фитнес, вот это все, а тут артист сидит в ванне с джином… Я при этом [им] говорю, я знаю спортсменов лучше, чем вы! Я знаю их на футбольном поле и вне футбольного поля. 

— Вау, спортсмены пьют! Неожиданность!

— Да! Вау, рэперы пьют! Надо же! (Смеется.) Это [стремление впасть в крайность] — и про патриотизм, и про любовь к своей родине. По логике многих людей существует черное и белое, и все — другого не может быть. Но есть много других классных цветов. Нельзя говорить, либо ты любишь президента, либо не любишь. Никаких средних понятий не существует как будто!

А если мне все равно? Я занимаюсь музыкой и кайфую. Он не лучший мой друг, он президент моей страны, под ним большая структура, которой я имею право задавать какие-то вопросы как гражданин. Это все. Все, что я хочу, — чтобы я мог написать песню и съездить на гастроли, это все, что мне нужно. И чтобы у меня соседи во дворе здоровались друг с другом. 

— Получается, теперь без лейбла вы можете говорить об этих оттенках. У вас больше свободы. 

— Безусловно.

— Как вы думаете, лейблы устаревают? Они вообще еще нужны молодым артистам?

— Практика показывает, что не всегда артист может делать все сам — промо, маркетинг, общение с партнерами. Он классно пишет песни и поет их. Но на этом он заканчивается. Если ты отдаешь 30% компании, которая занимается дистрибуцией, маркетингом и еще чем-то, берет на себя административные функции — это нормальная история. Это современная практика. Но есть миллионы примеров, когда человек только классно поет — и все. Он не может написать текст или музыку. Как быть в этом случае? Для этого существуют лейблы. От них далеко не уйти, они будут существовать, но со временем, думаю, эта практика сойдет на нет, потому что эти 30% тоже плавающие — добавь 10%, и вот тебе уже пишут песни, а ты все еще предоставлен сам себе. Структура будет меняться, но я давно на стороне самостоятельности. 

— Как вы оцениваете ваши шансы в суде?

— Есть практика на этот счет, время покажет. Я веду активную борьбу, но для себя я уже перевернул эту страницу. По бумагам правота на моей стороне, поэтому я буду топить за свое до последнего.

— Чем вы сейчас занимаетесь? 

— Я пишу новые песни, но это нельзя назвать новым альбомом. Это заигрывание с разным звуком. Сейчас хочется поискать что-то новое — смешать стили или поработать в другом направлении. Даже экспериментирую с электроникой немного — разгружаю мозг. И выбираю фото для своей второй фотовыставки. Во время работы над «Пангеей» я объехал весь мир, вплоть до Антарктиды, и везде старался фотографировать людей, так что хочу посвятить выставку этому пути по семи континентам. Планов очень много. Но в общем продолжу делать музыку. 

«Медуза» направила запрос лейблу Black Star. На момент публикации комментариев не последовало.