истории

«Мыслящий зритель или был расстрелян, или находился на пути к расстрелу» Режиссер Сергей Лозница — о фильме «Процесс», документальной хронике суда над «вредителями» в 1930 году

Источник: Meduza

В Венеции открывается 75-й Международный кинофестиваль. Вне конкурса на нем будет показан новый фильм украинского режиссера Сергея Лозницы «Процесс». Картина демонстрирует восстановленную документальную съемку дела Промпартии — судебного процесса 1930 года, на котором по сфабрикованным материалам более двух тысяч человек осудили за «вредительство в различных областях промышленности и на транспорте». Перед премьерой Антон Долин поговорил с Лозницей о том, как ему удалось найти редкую съемку, как связаны между собой три его последних фильма и чем сталинские показательные процессы похожи на современные уголовные дела.

Фильм «Процесс» Сергея Лозницы в этом году покажут в Латвии и в России. Он входит в основную конкурсную программу фестиваля документального кино «Артдокфест», который пройдет с 19 по 23 октября в Риге и с 6 по 12 декабря в Москве. «Медуза» поддерживает этот фестиваль и будет регулярно рассказывать о его программе.

— Уникальное достижение: ты выпустил три фильма подряд за один год на трех ведущих фестивалях. Документальный «День победы» в Берлине, игровой «Донбасс» в Каннах, а теперь монтажный «Процесс» в Венеции. Интересно, что три разных по жанру и формату фильма — по сути об одном и том же. О театральной, фейковой постановке, которая выдает себя за реальность, — и о войне, которая продолжается, даже когда военных действий нет. Это сложилось стихийно или было частью единого замысла?

— Я к этому как к достижению особенно не стремился. Просто так получилось, что появилась возможность профинансировать три картины в относительно короткое время. «День победы» мы снимали в прошлом году и закончили до начала подготовки к «Донбассу». Я хотел показать фильм в Берлине, поскольку мне кажется, что это очень важный для Берлина фильм. «Процесс» мы смонтировали тоже в прошлом году до начала подготовки к игровой картине. К монтажу потом пришлось вернуться, а после Канн уже занялись звуком. У меня много разных идей, я не могу сидеть и ничего не делать.

А так — фильмы, конечно, связаны один с другим. У меня уже есть продолжение разных линий, или тем, или идей, которые были затронуты последними фильмами. Есть три картины документальные, которые у меня уже есть в воображении и в материале. Вопрос только в финансировании. Ну и я бы недельку отдохнул, конечно.

— Портрет Сталина, который в «Дне победы» два пса везут на тележке по современному берлинскому парку, отзывается в «Процессе» документальной хроникой, где Сталин присутствует исключительно за кадром, как невидимый продюсер спектакля. И кажется, что в «Донбассе» этот спектакль идет до сих пор — хорошо известна своеобразная любовь «ополченцев» ДНР и ЛНР к генералиссимусу. Складывается впечатление, что в России 2018 года — хотя все три фильма разворачиваются или в другое время, или в другом месте — нет более важной фигуры, чем Сталин.

— А что, собственно, изменилось с того времени? А ничего не изменилось. Все те же процессы, выстроенные как спектакли с предсказуемым результатом. Все тот же государственный террор, направленный прямым и косвенным образом на разные группы населения. Если почитать воспоминания участников нынешних процессов или воспоминания тех, кто попал в ЧК в начале 1920-х, они же по сути ничем не отличаются. Была отлажена система беззакония, которая действует и по сей день. Поразительно, что участники этой системы беззакония не делают никаких выводов для себя. Ну хотя бы посмотрели, как складывалась судьба прокуроров, судей, как закончил свои дни, например, Крыленко. До войны в Украине было восемь прокуроров. Ни один не умер своей смертью. Ложь — это нож обоюдоострый. Из лжи, как мы знаем из формальной логики, следует все что угодно.

— Кое-что все-таки изменилось: Сталина давно нет в живых, например. Ну и толп с лозунгами, призывающими к немедленной расправе над «вредителями», на улицах Москвы тоже нет. Или и тогда это было постановкой, которая сейчас, при наличии интернета, кажется избыточной?

— Тогда проводили митинги-собрания на заводе или фабрике, и ведущий митинга говорил: «Кто за смертный приговор врагам народа, поднимите руку». И поднимали. Попробуй не подними. Станешь «сочувствующим» — со всеми последствиями. Так и с митингами.

Вполне возможно, что были и особо кровожадные, они от души желали расстрела врагам советской власти — каково величие рабоче-крестьянского гуманизма! Это просто форма вовлечения людей в круговорот ненависти. Шоу нужны были, до поры до времени, для того, чтобы разделять людей, натравливать их друг на друга и объяснять политику партии: кого ненавидеть, за кем следить, кого бояться. А когда атмосфера была создана, необходимость в них отпала. Все уже всё прекрасно знали и понимали — за что, кого и почему. И можно было уже по-тихому распихивать в лагеря и тюрьмы.

Да, сейчас есть некоторые отличия от тех процессов. Пока что подсудимые не соглашаются лгать публично и вину отрицают. А ведь попытки воссоздать такие процессы уже были. Например, процесс по «делу ЮКОСа», процесс над Олегом Сенцовым и Александром Кольченко. Вот сейчас пытаются раскрутить дело «Седьмой студии». Принципы одни и те же. Сталина нет, а дело его по-прежнему живет. И фраза «Сталина на вас нет» неверна. Потому как есть он, еще как есть.

— Параллели пугают. Сфабрикованные процессы идут по стране, людей сажают уже не только за придуманные теракты, но и за то, что привезли бутылку с каким-то не тем алкоголем из туристической поездки. Можно бесконечно спорить, корректные ли цифры приводит Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ», — но в хронике [показанной в фильме «Процесс»] каждый кадр реальный. Интеллигентные, образованные, взрослые люди охотно клевещут на себя, признаваясь в абсурдных злодеяниях. Анекдот об унтер-офицерской вдове в неправдоподобном масштабе.

— У меня такой вопрос — откуда все это берется? Откуда они все повылезали? Что это за такой волшебный источник нечистой силы, столь неистовый в своем желании разрушать, унижать, уничтожать? Результат этого всего — очень шаткое основание для существования. Параноидальный страх — вот последняя пристань. И никто ведь не спасется. И никого не спасут.

— Перейдем к вопросам техническим. Записи процесса Промышленной партии, проведенного в 1930 году, существовали все эти годы. Неужели с тех пор никто их не смотрел и не испытывал искушения показать публично зрителю — в кинотеатре или по телевидению? И как в таком случае на этот материал вышел ты?

— Фильм этот я задумал еще в 2012 году, после того как сделал картину «В тумане». Так случилось — я увидел в интернете небольшой фрагмент покаянной речи из фильма Якова Посельского «Процесс Промпартии» и был поражен увиденным. Затем нашел сам фильм Посельского. Его показывал Эдуард Радзинский на канале «Культура». Так, как в фильме выступают обвиняемые, сыграть невозможно. И ты им абсолютно веришь. Притом что знаешь, что все это ложь. Это поражает.

Потом я собрал весь материал обо всех процессах 1920–30-х годов, какой можно было в архивах найти, и мы начали монтировать фильм, начиная с процесса правых эсэров 1922 года, потом процесс над меньшевиками и так далее. Пока я не добрался до процесса Промпартии.

Что-то мне подсказало, — наверное, интуиция — заглянуть в каталог архива и посмотреть, а нет ли там чего-то помимо копии фильма. Может быть, какие-то материалы где-то лежат еще. И я увидел в каталоге, что копий несколько и они все разной длины. Ух ты, а может быть, это и не копии вовсе? Я попросил ассистента переснять материал. Так и оказалось. В коробках находились материалы, не вошедшие в фильм или вырезанные из фильма по причине того, что прокурора Крыленко в 1938 году расстреляли (судил его Вышинский) — как террориста-туриста-альпиниста-фашиста.

Я понял, что мы нашли сокровище, и полностью поменял концепцию. И мы смонтировали из трех часов материалов двухчасовой фильм-репортаж о процессе Промпартии. А сколько еще сокровищ хранится в архивах!

— Да, сокровище, иначе не скажешь. Но его ценность прежде всего в том, насколько это страшное зрелище. Как шел монтаж? Какие-то инородные элементы — титры, звук, другие хроникальные вставки — в твой «Процесс» вошли?

— Я старался сохранить максимальное количество материала настолько, насколько позволяла структура и форма картины. Весь материал, который мы использовали, был снят в Москве в то же время. Есть несколько видов Москвы в начале фильма, которые были сняты чуть раньше, когда храм Христа Спасителя еще не обнесли забором.

С изображением и со звуком пришлось серьезно поработать. Уникальность этого материала в том, что он синхронный и мы можем слышать голоса того времени, чувствовать интонации. Звук сохранился в сильно зашумленном состоянии, мы его чистили и собирали по крупицам с негатива, с «лаванды», с позитива. И, конечно, отдельно Володя Головницкий, звукорежиссер, создал атмосферу зала, чтоб это все звучало и дышало. Звукозаписывающая техника тогда все-таки не сравнится со звуковоспроизводящей аппаратурой сейчас. Или даже наоборот. А я хочу, чтобы мы — с технической точки зрения — воспринимали этот фильм как картину, которая не адресована [только] к тому времени. От меня в картине нет никаких комментариев, кроме последних титров о судьбах героев фильма и о том, что сам процесс был выдуман ОГПУ.

— А кто и зачем вообще это снимал? Ведь даже по тем временам для мыслящих зрителей — не может быть, чтобы их не существовало, — это выглядит невероятно саморазоблачительно. Но снималось явно не на скрытую камеру и не для внутреннего архива: снимавшие гордились своей работой.

— Фильм Посельского вышел. И его показывали. Но ведь сила кино велика. И клевещут уважаемые профессора убедительно. И зрители верили этому, я уверен. Какая скрытая камера? Там все время вертят прожекторами, которые лупят в зал. Кинематографисты и снимали. По заданию ОГПУ, партии и правительства. Мыслящий зритель или был расстрелян, или находился на пути к расстрелу, или уехал. Или на такое кино, если была такая возможность манкировать, не ходил.

Это ведь какая удача — верхушка советской бюрократии, члены ВАСХНИЛа и Госплана, признаются в том, что готовят французскую интервенцию с целью свержения советской власти и восстановления капиталистического строя! Куда уж более убедительно.

Там в зале полно иностранных и отечественных журналистов в партере. Редактор Le Monde сидит. Ему все старательно переводят. Вот для всех для них это шоу и было срежиссировано. Зачем? А чтоб объяснить, почему через двенадцать лет [после Октябрьской революции] у нас так и не был построен коммунизм и изобилие не наступило. Например, вот, в экономике завелись внутренние враги. 

— Твои самые яркие фильмы — не только монтажные, как «Блокада» или «Событие», но и документальные — «Майдан», «Аустерлиц», «День победы» — взывают к рефлексии зрителя напрямую, не навязывая ему интерпретацию или мораль. Ты так веришь в свою публику? Не боишься, что она широко улыбнется и скажет: «Так им и надо, раз признались, значит, виноваты — и вообще, нет дыма без огня»? 

— Улыбнутся — и пойдут с этой милой улыбкой на скамью подсудимых. «Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка…» Что я могу еще сказать? Значит, планида у них такая.

— Для кого ты вообще снимаешь свои фильмы в последнее время? Кажется, что главные адресаты «Кроткой», «Дня победы», «Донбасса» и «Процесса» — люди, живущие не в Европе или Украине, а именно в России, в этих картинах говорится что-то крайне важное о них и для них. Меж тем прокат «Кроткой» был почти незаметным, «День победы» показали всего пару раз, показ «Донбасса» сорвался вдруг, «по техническим причинам». Будут ли показывать «Процесс» — вопрос открытый.

— «Процесс» показывать будут. Я в этом уверен. Я думаю, что в фильме «Донбасс» запретителей смущает название. Назвал бы фильм «Метель» — и вопросов бы не было.

Для кого снимаю? Да для себя прежде всего. Это все меня волнует, беспокоит, тревожит. Как тревожат, беспокоят и волнуют судьбы миллионов пострадавших людей, которые ничего о своем страдании сказать уже не могут. Память о них словно стерлась, исчезла, а значит, как будто и не жили они, и все это как будто напрасно. Наверное, так работает память человеческая и память народа. Но я уверен, что фильм — и этот, и другие — показывать будут и их будут смотреть.