истории

«Иван Дорн многое перевернул в головах. Началась другая эпоха» Дмитрий Монатик — о концертах в России, буллинге в детском «Голосе» и песнях на продажу

Источник: Meduza

В 2017 году бывший участник шоу «Х-Фактор», а теперь судья украинского «Голос. Дети» Дмитрий Монатик вошел в топ-12 самых популярных исполнителей среди пользователей Apple Music и iTunes в России. Песни его авторства поют Светлана Лобода и Дима Билан. В 2017-м музыкант открывал «Евровидение» в Киеве, у клипа на его песню «Кружит» на ютьюбе больше 72 миллионов просмотров. По числу подписчиков в «Яндекс.Музыке» Монатик опережает Сергея Лазарева, Филиппа Киркорова и певицу Нюшу, но его песни не номинируют на российские музпремии, а сам он не дает концерты в России. По просьбе «Медузы» редактор GQ Вадим Смыслов обсудил с Монатиком, как работать с российскими музыкантами на расстоянии, что изменилось в поп-музыке с появлением Ивана Дорна и как судить детское музыкальное шоу, чтобы не травмировать психику детей.

— Вы смотрите на ютьюбе ролики вроде «иностранцы слушают русскую музыку»? Там есть реакции почти на все ваши клипы.

— Да, иногда мне скидывают ссылки. Сложно пропустить [такое].

— Вы можете сказать, что многим обязаны именно ютьюбу? На «Русском радио», например, ваши песни не крутят, в основном они живут в Сети.

— Отчасти. Сегодня все-таки уже интернет-время, и многим молодым артистам [стало] легче доносить свою музыку. Если она действительно качественная, она не проходит мимо слушателей. Конечно, нужно уметь всем этим руководить, правильно распространять. Да, ютьюбу многие обязаны, но не могу сказать, что именно я.

— Недавно у вас закончился тур по США. Какую публику вы там встретили? Обычно ведь на концерты русскоязычных музыкантов приходят только эмигранты.

— Это было удивительно. В Германии, понятно, приходила [русская] диаспора. В Америке тоже было много людей, которые переехали [туда] два года назад, были и те, кто десять лет там живет. Но приходили и местные, которые не говорят на понятном нам языке, но при этом поют все песни. Видно, что они зазубрили слова, понимают, о чем песня, знают перевод. И они кричали: «Вау, это клево!»

— Вы говорите по-английски?

— Не буду смело заявлять, что свободно общаюсь, но я понимаю. У меня с первого класса [в школе] было направление лингвистическое, и если немецкий не зашел, то с английским я дружил с самого детства.

— А песни на английском пишете?

— Нет, я не думаю на этом языке.

— Как тогда вы адаптировали песню «Кружит» на английский во время открытия «Евровидения» [в Киеве в 2017 году]?

— Это были мои слова, переведенные не мной. Я не берусь за такие, в моем понимании, сверхсложные задачи. Мне было важно, чтобы смысл [песни] остался тем же, присутствовала игра слов. И нашелся человек, который смог это интерпретировать как следует. В итоге появилась песня «Spinning», и это очень тревожный для меня эксперимент.

Как мы обычно песни записываем? Часто это первый или второй дубль, чтобы сохранить эмоции. А петь «Кружит» на английском языке — это переломать все в голове. Мы записывали ее дня три — так долго мы не работали ни над одной песней. Были вопросы к произношению: вроде бы все хорошо, а потом слушаешь песню [и думаешь]: что же это такое? Так нельзя оставлять. И тут уже начинается работа. Записал, послушал — ужас. Переспал с этим всем — и легче пошло.

— Как вы считаете, даже исходя из опыта концертов в США и реакций на ютьюбе, можно ли привлечь иностранную публику песнями на русском языке?

— Мне хочется в это верить. Тут же дело в чем? Когда я выхожу на сцену и исполняю песни, написанные мной, я знаю, о чем говорю и что мне хочется донести. Это как историю рассказывать, честную. И люди это понимают. [Судя] по той же Америке, есть люди, которые приходят ради нашей музыки. Все возможно сегодня. Может, это будет не такая большая аудитория, но она будет любить тебя за то, что ты пишешь и чувствуешь, и это самое главное.

— Почему вы вообще решили ехать в тур по США?

— Нас пригласили, это не наше собственное решение. Мы прикинули даты и решили участвовать.

— Год назад у вас был запланирован тур по России, но в день концерта в Soho в Москве в вашей пресс-службе сказали, что вы не можете выехать с Украины из-за проблем со Службой безопасности.

— Давайте о другом поговорим.

— Вы никогда не комментировали эту ситуацию.

— Лучше разговаривать о том, что сделано. Проще.

— Вы планируете в ближайшее время приезжать в Россию с концертами?

— Пока не планирую. К нам на «Vitamin D» (название сольного концерта певца — прим. «Медузы») в Киев приехало очень много людей из России. И это круто. Люди хотят слушать музыку вживую, и музыка объединяет. Сегодня время строить мосты, а не границы. Дай бог, чтобы все так думали.

— Сложности со въездом в Россию мешают вашей работе? Например, записывать треки с русскими артистами?

— Нет.

— За пару месяцев до ваших запланированных концертов в России певцу LʼOne, с которым вы записали трек «Сон», запретили въезд на Украину на три года. Этот факт не помешал вашим дальнейшим совместным планам?

— Мы с Леваном (Леван Горозия, настоящее имя певца LʼOne — прим. «Медузы») выступали, мы успели выступить с песней «Сон» вместе. И он всегда на [моих] концертах виджеингом поет свой куплет, прямо как у иностранных артистов. Во всем есть свои плюсы.

— Поэтому клип на «Сон» вы снимали в разных городах?

— Просто была такая возможность. Причем не просто в разных городах, было очень много локаций, подходящих для этого: и в Казахстане, и в Киеве. Тем более, мы же артисты, нам сложно сопоставить графики. В коллаборациях [работать] всегда сложно. Мы записывались так: я партию записывал у нас на студии, Лева у себя. Это сложно. Благо, сейчас XXI век и технологии позволяют все комбинировать.

— Почему, на ваш взгляд, самую популярную музыку на русском языке сегодня делают на Украине? Взять хотя бы Светлану Лободу, группы «Время и Стекло», «Грибы» или Луну.

— Мне кажется, в Украине в один момент стали бороться за качество музыки, качество звука, каждого ударного и словосочетания. Если раньше боролись за место в хит-парадах, сейчас — по крайней мере, мне так кажется, — делают не хиты, а шлягеры, которые, возможно, не с первого раза цепляют, но стоит их послушать три-четыре раза, и понимаешь, как интересно это сделано. В этом смысле Иван Дорн, конечно, многое перевернул в головах. В современной музыке, в звучании, в легкости подхода что-то было переключено, и началась другая эпоха.

— Тут такой парадокс: при том, что вас не крутят на российских радиостанциях, перед интервью я залез в «Яндекс. Музыку» и посмотрел, сколько у вас поклонников. И их — полмиллиона. У Сергея Лазарева, например, только 360 тысяч. У Филиппа Киркорова — 144. У Димы Билана — 409.

— Серьезно? Я, если честно, не следил за этим.

— Полмиллиона еще у группы «Грибы».

— То есть [у меня] все-таки интернет-музыка? Это хорошо, это меня радует. Я эту статистику не наблюдал, сейчас получаю ее от вас. Спасибо за информацию.

— Почему вас пригласили выступить на открытии «Евровидения» в Киеве? Часто полуфиналы открывает песня-победитель, но Джамала выступила только в финале.

— Я тоже задавал себе этот вопрос. Это было странно, неожиданно абсолютно. Я всегда говорил, что вижу себя на «Евровидении» на лавке телезрителей, болельщиков. И никогда не видел себя на сцене этого конкурса. Один раз меня спросили, пошел бы я на «Евровидение». Я смеха ради ответил, что пошел бы, если бы меня пригласили как артиста.

— Почему не как участник?

— Эта борьба не совсем по мне. Я люблю болеть за наших, но как-то я не чувствую себя на этой сцене. Мне хватило конкурсов; и сейчас мне гораздо интереснее заниматься музыкой, делать что-то свое и не соревноваться. И когда представители «Евровидения» перезвонили и сказали: «Нам очень нравится песня „Кружит“, она подходит для открытия, но нам бы очень хотелось, чтобы она прозвучала на английском языке», я с трудом мог себе представить, как это будет. Это повергло меня в тревогу. По-английски я редко пою, я не чувствую себя на этом языке. Но само выступление мне очень понравилось.

— Почему вы отказались от гонорара за выступление на «Евровидении»? Летом солистка [украинской] группы Onuka рассказывала, что ей до сих пор не заплатили за выступление.

— Нам предоставляли костюмы, танцорам — гонорары. Я не брал гонорар просто, даже не настаивал на этом. Было как-то абсолютно не принципиально.

— А на «Голос. Дети» вы как попали?

— Сначала меня позвали на первый кастинг, и я [его] не прошел.

— В украинской версии шоу проводят кастинги даже для членов жюри?

— Да, это было за два года до того, как я прошел кастинг. Мы сидели на стульчиках, которые даже не крутятся, и к нам приходили дети. Кстати, одним из конкурсантов на моем кастинге была Нино Басилая, которая потом стала финалисткой второго сезона. Дети поют, и ты либо поворачиваешься, либо нет. Но в любом случае нужно было прокомментировать, почему тебе понравилось [выступление] или нет. И начинается работа с ребенком, разговор.

Во-первых, нужно не обидеть, а воодушевить. Чтобы ребенок не разочаровался в профессии артиста. Чтобы он захотел пойти к тебе в команду. И за этим наблюдают продюсеры. Когда меня утвердили на третий сезон, это было новое приключение. Я все переживал, пойдут дети [ко мне в команду] или не пойдут. И первый же ребенок выбрал меня. Тогда повернулись три кресла: Тина Кароль, Потап и я. Ребенок выбрал меня, и это очень сильно воодушевило. И я подумал: «Эй, все-таки тут можно побороться». Причем, мне очень импонирует, что [украинский телеканал] «1+1» разрешает приносить забытые песни, что-то от себя, дописывать какие-то стихи. Так работать с детьми, чтобы они еще и идею какую-то несли.

— Вам не кажется, что детские соревнования на телевидении часто перерастают в буллинг?

— Это очень редко бывает.

— Когда к ребенку не поворачиваются наставники, это же очень травмирующий опыт.

— Я не согласен. Это зависит от родителей, от окружения. Вот я, например, тоже хотел начать свой путь раньше, чем в итоге начал. В 21-22 года я четко решил, что хочу быть артистом, и стал что-то делать для этого. Но посмотрите на Джастина Тимберлейка или Бейонсе — они, короли поп-сцены, начинали с «Дисней-клуба», с 6-7 лет, что сделало их сегодня абсолютно свободными титанами своего дела. Как они двигаются на сцене, как поют! Для этого нужно начинать с такого [юного] возраста. И здесь важна работа родителей.

Мы, тренеры, тоже должны преподнести все правильно, чтобы ребенка не обидеть. Плюс [в детском «Голосе»] не бывает, как во взрослом, когда к тебе не поворачиваются судьи, и никто не объясняет почему. У нас работают отличные психологи. Но лучшие психологи — все равно родители. Все зависит от того, как они настроят ребенка. Очень многие [дети] приходят на следующий год, а значит, не теряют веру. Если кто-то ломается, мне кажется, из-за родителей это происходит. Дети все впитывают.

— Полтора года назад в Екатеринбурге объявили эпидемию ВИЧ, и в России об этой проблеме до сих пор говорят вполголоса. Даже когда дело касается плакатов в метро, их делают из рук вон плохо. Кажется, единственная звезда, которая открыто говорит о ВИЧ, это тоже украинка, Вера Брежнева. А в январе вы сдали тест на ВИЧ и написали про это в соцсетях. Зачем?

— Я искренне верю, что все в жизни происходит не просто так, правда. ЮНИСЕФ пригласили меня побеседовать, а я, в свою очередь, созрел, захотелось не только музыкальную пользу приносить людям. Большая награда, когда люди пишут: «Твоя песня достала меня из депрессии». Но что, если делать нечто более осознанно? Тем более я человек, который верит в карму, в то, что все возвращается: и добро, и зло. Мне хочется побольше чего-то хорошего сделать.

Я встретился с ВИЧ-инфицированной девочкой, она меня впечатлила: она заслуживала друзей, заслуживала понимания, жизни, она мне объяснила, что не по своей вине заболела, что ее родила мать с заболеванием. Она рассказала о статистике, о том, что в Украине около 200 тысяч ВИЧ-инфицированных, из которых только 100 тысяч открытые. А остальные 100 тысяч живут среди нас и, абсолютно об этом не подозревая, распространяют эпидемию. Об этом, мне кажется, нужно говорить. А у нас, у артистов, есть аудитория, которая слышит. Множество людей [вслед за мной] сдали анализ.

— Это было ваше первое тестирование?

— Да, первое.

— Волновались?

— Очень. Причем ты понимаешь, что вроде все хорошо, но чувствуешь себя как перед экзаменом. Есть тревога: сдашь, не сдашь.

— А зачем вы предложили троим сдавшим тест на ВИЧ сняться в клипе?

— Да, предложили. Мы сейчас брейнштормим с [режиссером] Таней Муиньо, с командой, которая сделала все шесть наших предыдущих клипов. Хотим сделать работу, которая называется «Жизнь поет». Чтобы она воодушевила людей на что-то хорошее, правильное. И у людей, которые победят, есть возможность сняться в видео, потому что для них реально есть эпизоды.

— Вам не кажется, что сложно будет вытащить ВИЧ-положительных людей на съемки? У ваших клипов по 20 миллионов просмотров. Кто-то может постесняться говорить о диагнозе.

— Это отталкивает, безусловно, на психологическом уровне. И это неправильно. Это от непонимания того, что такое ВИЧ. Мало кто знает, но чтобы заразиться от ВИЧ-инфицированного, как бы это ни звучало, трехлитровую банку [его] слюней нужно выпить. Комары не передают ВИЧ. Нужно проверять иголки, когда бьешь татуировки. Точно так же с пирсингом — [когда] на вписках молодежь одной иглой пробивает друг другу уши. Нужно просто объяснить, что важно быть начеку.

— В одном из последних интервью вы сказали, что у вас есть много грустных песен, которые вы пишете в стол и не можете исполнять сейчас.

— Не то что не могу — не хочется. Хочется выходить с чем-то положительным.

— Почему?

— Достаточно серости. Достаточно грусти. Я не считаю, что люди ходят на концерт, особенно ко мне на концерт, чтобы еще подпитать эту грусть. Они приходят за другим.

— Что собираетесь делать с этим материалом? Зачем вообще пишете эти песни?

— Это процесс неизбежный. Когда «бомбит», знаете? Когда пошло. Нельзя отказывать себе в рифмах и потоке, который пришел на ту или иную мелодию. Ты берешь диктофон, думаешь: «О боже, как грустно. Оставлю ее в папке „материал“». Это все может быть выпущено рано или поздно, конечно, но не сейчас. Песня — как фотография, бывают же грустные фотки. Настроение такое. Сфотографировал, она где-то осталась в архиве, ее показывать не хочется, и в инстаграм не запостишь. С песнями то же самое. Радостными хочется делиться сейчас. А когда все будет суперклассно, вокруг весело, мир над головой, тогда можно и взгрустнуть.

— Светлана Лобода рассказывала, что купила у вас песню «40 градусов» за 500 долларов. Вы продолжаете продавать песни?

— Нет, я песни не продаю.

— А «Да ладно», которую поет Дима Билан, — старая песня?

— Да. Я тоже был удивлен, когда Диме понравилась эта песня.

— Когда вы ее написали?

— Году в 2011, очень давно. Я тогда продавал песни, потому что нужно было на что-то жить, копить на те же клипы. Я понимал, что это сильный ресурс. И многие песни тогда были распроданы. Но каждой из них я очень рад, это путь, который нужно было пройти. И многие из них стали хитами.

— Почему вы перестали их продавать?

— Во-первых, хорошо, что музыка Monatik нравится людям и как-то смогла достучаться до них. Это то, что дает нам концерты и дарит нам путешествия.

Я пишу многое из того, что сам не исполнял бы сегодня. Мне не хочется продавать, потому что я понимаю: репертуар — это то, за чем люди идут на [концерт] артиста. Сначала идут на песню, потом — на самого артиста. И мне в будущем хотелось бы помочь каким-то молодым музыкантам. Мне вообще нравится работать с талантливыми людьми, меня часто люди вдохновляют на что-то.

— Вы не задумывались об альтер-эго, которое могло бы петь грустные песни? Как у Басты, например, есть Ноггано, а у Земфиры — The Uchpochmack.

— Ну да, это интересный ход. Возможно, это тоже придет со временем. Мы стараемся делать что-то неожиданное, как, например, песня «То, от чего без ума». Это вполне мог исполнить другой певец. Но нет, мы хотим делать разнообразного Monatik.

— Вам никогда не казалось, что в ваших клипах слишком много танцев и почти нет сюжета? Только в последнем — «То, от чего без ума» — появляются какие-то герои, которые идут грабить магазин винила.

— Мы после каждой видеоработы задаемся вопросом, что будем делать дальше. Нужно понимать, что Монатик без танцев — это не Монатик. Танцев не может быть много, потому что они разные. И когда выпускаешь клип без танцев, все пишут: «Где танцы?» Выпускаешь с танцами: «Надоели уже танцы». Но верным слушателям нравится и то, и другое.

В клипе «Vitamin D», например, должно было быть меньше танцев. Это история, которая произошла сама собой. Мы снимали в Одессе, на палубе корабля, но пошел дождь. И тогда мы сняли эту сумасшедшую сцену в каюте. Мы просто закрыли там танцоров, вошел оператор, а мы с Таней Муиньо сидели у экрана. И танцоров песня просто разорвала. Получились грязные танцы — [как раз] то, что мы хотели передать. И мы решили, что построим клип на этом.

В песне «То, от чего без ума» сразу был грув, который задает сюжет. Мы встретились с Таней, и я говорю: «Вижу драки». Она: «Я тоже». И мы начали искать ребят. Пригласили парней, которые в «Казино „Рояль“» снимались, и они поставили нам все драки.

— В «То, от чего без ума» у вас появляются герои, которые отсылают к прошлым клипам. Например, «Высокий» и «Ударный» — это слова из песни «Vitamin D». Вы планируете создавать какую-то вселенную Monatik, как в комиксах?

— Это возникло прямо на съемочной площадке, пока мы снимали. Да, мы немножко прогулялись по истории «Vitamin D». Отсюда взялись герои Мелодия и Ударный, это слилось с «я хочу высоких, я хочу ударных». Конечно, могут быть кроссоверы [из разных клипов], когда разные люди будут где-то появляться, — нам тоже импонирует эта идея.

Мы этим персонажам даже характеры придумали. Мелодия — это девушка, которая проникает в сознание мужчин, гипнотизирует своей красотой и танцем. Ударный — это мастер на все руки, чтобы разбрасывать негодяев. А Высокий — это человек-водитель с ног до головы. Водит все: от самолета до велосипеда, при этом умудряется крутую «хорягу» танцевать. А Монатик — это человек, который описывает все их приключения.

 — Вы сейчас работаете над новым альбомом?

— Да. Планирую выпустить его в 2019-м, пока сложно сказать, когда именно. Но хотелось бы в начале года. Конечно, он будет провоцировать на танец. Души или тела. Но однозначно танец. «Vitamin D» — это первый сингл из альбома, «То, от чего без ума» будет там тоже.

— Когда вы были в США, вы выкладывали много фотографий из музеев. Вам нравится современное искусство?

— Я люблю поп-арт. Во всех его проявлениях.

— Потому что это похоже на комикс?

— Абсолютно. Стопроцентный комикс. Особенно в случае [художника Роя] Лихтенштейна. Я в МoМА этим просто наслаждался. Еще я открыл для себя [художника и скульптора] Дэвида Кракова. Он делает картины, которые называются «Думайте вне коробки» («Thinking Outside the Box», переводится с английского как «нестандартное мышление» — прим. «Медузы»). И это потрясающе. Я не смог устоять и две картины приобрел. Они сейчас едут из Америки.

— Чья реакция на вашу музыку удивила бы вас больше всего?

— Таких людей много. Давайте назовем Флоренс Уэлч (солистка Florence and the Machine — прим. «Медузы»). Это настолько другая музыка и осознание мира! Если бы я узнал, что она меня слушает…

— Я читал, что вы писали ей в инстаграме. Она вам так и не ответила?

— Нет, к сожалению, так и не ответила. И [американская певица] Андра Дей тоже не ответила. После этого я им больше не пишу.