истории

«У многих есть надежда, что папа что-то найдет, откопает» Дочь и друзья рассказывают о главе карельского «Мемориала» Юрии Дмитриеве. Суд оправдал его по делу о детской порнографии

Источник: Meduza

5 апреля Петрозаводский городской суд признал историка, публициста и главу карельского «Мемориала» Юрия Дмитриева невиновным в изготовлении детской порнографии. Тем не менее суд на 2,5 года ограничил свободу Дмитриеву — по обвинению в незаконном хранении оружия. Гособвинение просило дать ему девять лет колонии. По просьбе «Медузы» журналист из Петрозаводска Глеб Яровой поговорил с дочерью и друзьями Дмитриева о том, что они думают о суде и о деятельности Дмитриева.

Коротко о деле Юрия Дмитриева:

Глава карельского «Мемориала» Юрий Дмитриев был арестован 13 декабря 2016 года и обвинен в изготовлении детской порнографии. Кроме того, ему инкриминировали незаконное хранение частей огнестрельного оружия — фрагментов охотничьего ружья.

Дмитриев действительно фотографировал свою несовершеннолетнюю приемную дочь Наталью, но настаивал, что делал эти снимки для органов опеки — показать, что на теле девочки нет синяков и других повреждений. Однажды опека действительно заподозрила, что у девочки был синяк, но Дмитриев и его семья говорили, что это было чернильное пятно.

«Мемориал» признал Дмитриева политзаключенным. В его защиту выступали писатели Дмитрий Быков, Людмила Улицкая, музыкант Борис Гребенщиков и многие другие. В январе 2018 года Дмитриев был отпущен из СИЗО под подписку о невыезде — после того, как независимая экспертиза не нашла признаков порнографии в фотографиях девочки.

Все монологи были записаны до приговора Петрозаводского городского суда.

Катерина Клодт

дочь Юрия Дмитриева

Папа — неординарный человек. Со стороны он, наверное, кажется очень жестким, колючим, конкретным. Конкретика у него во всем, по жизни. Когда с ним общаешься первый раз, может показаться, что он — чрезмерно жесткий, даже жестокий. Но нет: он очень мягкий и заботливый человек. Он классный, в первую очередь друг, а потом уже родитель. Он всегда воспринимал нас [с братом] как друзей. Всегда выскажет свою точку зрения, но никогда не давит и не настаивает, дает возможность решать самому.

Нельзя сказать, что я как-то по-новому посмотрела на него во время всей этой истории [с арестом]. Мы с папой никогда не расставались так надолго, мы почти каждый день созванивались, часто виделись. Папа всегда рядом, и мы оба так это и воспринимали — так и должно быть всегда. Этот год и три месяца [с момента ареста до выхода из СИЗО] разлуки и все, что с ним происходило, я очень сильно переживала, поняла, насколько сильно мне его не хватает, как сильно я его люблю и скучаю, как сильно мне не хватает его советов, нашего общения, его разговоров, его поддержки. Меня этот год сильно, очень сильно изменил.

Мне сложно сказать, изменился ли он сам за время всей этой истории, стал ли менее суровым, каким сейчас он кажется тем, кто с ним общается, или это просто временное «оттаивание».

Все задают вопрос: «А что ты думаешь про работу отца?» Мол, она довольно специфичная. Но для нас это обычная работа. Когда он начал заниматься поиском [мест расстрелов и массовых захоронений репрессированных в годы Большого террора] и раскопками, я была очень маленькой. И он этим занимался всю мою жизнь, сколько я себя помню. Я это всегда воспринимала как обычную работу. Это же его выбор, да? Он считает это своим призванием, и не наше право ему указывать, чем ему заниматься. Я считаю, что он занимается великим делом. Потому что — и это он в нас вложил с детства и так и говорил всегда — «важно, чтобы [каждая] бабушка могла прийти на могилку своего [репрессированного] отца или родственника». И я видела этих бабушек и дедушек. Безызвестность — это самое страшное. Если ты не можешь найти [могилы] своих родственников, ты сходишь с ума. Так что папа молодец, у него отличная работа.

Мои дети… [Младшая дочь] Софья не интересуется тем, чем занимается дед, но она еще маленькая и просто любит деда. А сын [Даниил] давно интересовался. Последние несколько лет, еще до того, как папу арестовали, я почти не ездила на памятные места, а ездил с ним Даниил. Папа его везде возил и все рассказывал. Когда мы [последний раз] ездили в Сандармох, Даня там рассказывал, как они с дедом уточняли Книгу памяти, еще какие-то истории. Сейчас Даник снова постоянно ходит к деду, и они беседуют, в том числе о дедушкиной работе.

Мое мнение по поводу ареста… Я, к сожалению, не знаю, кто это [организовал]. Мы с папой стараемся пока не говорить на эту тему. Сейчас у нас другая задача — чтобы был справедливый приговор. Все мои мысли сейчас заняты только тем, чтобы папа остался здесь, чтобы его не посадили. Я думаю, конечно, что это ему за его работу. Потому что отец мне и раньше говорил, правда в шутливой форме, что не всем нравится, чем он занимается. Я, если честно, никогда этого не понимала и не верила. Я ему всегда говорила: «Хватит играть в Джеймса Бонда». Кому может не понравиться то, чем он занимался.

Это великое дело: ты восстанавливаешь память, ты возвращаешь людям их родных и близких. Пусть они не на этом свете, но люди хотя бы знают, куда они могут прийти, поклониться и отдать дань памяти своим родным. И у многих есть еще надежда, что папа что-то найдет, что их близкие, без вести пропавшие, убитые, расстрелянные, найдутся. Но судя по тому, что произошло, в какой грязи его вывозили, я теперь не сомневаюсь, что это за его работу.

Я была на всех заседаниях суда. Больше всего мне запомнилась, конечно, поддержка всех, кто в него верил, огромного количества людей. Это было мощно, и я видела, что он чувствует эту поддержку. И тогда тоже стало понятно, что он не сломается, не согнется. Раз столько людей встали на его защиту, раз стольким людям понадобилось его дело, значит — все не зря. Вера всех людей в него — это огромный стимул и дорогого стоит.

Все, кто поддерживал папу, поддерживали и нашу семью. И меня, и детей. Это очень помогло и помогает справляться. Я помню себя в первые дни, когда я наматывала сопли на кулак, не понимая, что будет дальше. Не понимала, как помочь отцу, что делать. И пришла помощь. Это было очень круто. Я познакомилась с людьми, интересными, просто потрясающими.

Но самое главное, конечно, чтобы в этом «худе» все закончилось добром. Тогда отец сможет продолжить свою работу, искать, копать, находить [места захоронения репрессированных], устанавливать [памятники], помогать людям. Я уверена, что теперь найдется очень много желающих помогать ему и копать, и печатать. Он должен остаться на свободе.

Анатолий Разумов

историк, друг и соратник Юрия Дмитриева

Мы знакомы семнадцать лет, чуть больше. Но и до того я знал о Юрии и его работе. Это мой коллега и единомышленник. Помню самую первую встречу и первую беседу у Юрия дома. Раз девять Юра бывал на презентациях томов [списка жертв репрессий] «Ленинградского мартиролога». Вышел, помнится, в первый раз на сцену и говорит обо мне полному залу: «Вы вот что, смотрите, слушайте меня и берегите его. А то он у вас быстро инфаркт получит на такой работе. Знаю его». Директор библиотеки поперхнулся и замахал руками.

Когда больше года не видишь близкого человека — думаешь о нем, вспоминаешь. А когда понимаешь, что он в неволе… На презентации новых книг Юрия в июне 2017-го я рассказал о нескольких своих мечтах. Первая: он свободен, у себя дома, там мы пьем кофе и подначиваем друг друга. Вторая: Юра и его дочь Наташа приехали ко мне в гости. Третью мечту не проговаривал. Быстро в России ничего не выйдет.

Конечно, всматриваюсь в Юрия после освобождения под подписку о невыезде. Вижу, что я был прав в основном чувстве после его ареста: не на того напали.

Радостнее всего, что Юра самым естественным образом засел за рукописи новых книг. «Место памяти Сандармох» — помогаю, мы опубликуем много документов и прибавим много выявленных имен погибших в Сандармохе. «Спецпереселенцы в Карелии» — фундаментальный труд, десятки тысяч имен, о многих судьбах впервые станет публично известно. Думаю, у нас не будет проблем с печатными и электронными публикациями.

Арест и неволя перебили на время Юрину работу. Но лишь на время.

Мы вместе осматривали места расстрелов времени Большого сталинского террора в Карелии, в Питере, в Киеве, под Черниговом, под Тверью. Вели поиск на Соловках. Юра всегда был собран и полностью занят делом. Того же требует (если требуется) от своих спутников.

Я выступал первым свидетелем от защиты. Все высказал суду. Есть люди, кто, как Дмитриев, хотят жить с полной памятью, возвращает имена; места погребений превращает в места памяти. А есть совсем другие люди. Их задача — приглушить подобную работу, извратить ее смысл. Не допустить публикации засекреченных материалов. «Нам тут политика не нужна», — услышал я от одного из карельских чиновников на выездном заседании совета по правам человека при президенте в Медвежьегорске в феврале 2017 года. Конечно, неслучайно правительство Карелии отказалось принимать участие в днях памяти 5 августа в Сандармохе. И неслучайно по лживому обвинению был арестован Дмитриев, а его надуманное дело дотащено до суда. Думаю, что детали формирования дела останутся нам неизвестными.

Стороне обвинения не нравилось, что я называл Наташу дочерью Дмитриева, а не потерпевшей. Пришлось сказать, что потерпевшим от заказчиков дела оказался сам Юрий. А еще более потерпевшей — его младшая дочь, давшая об отце прекрасные показания.

Ирина Корнейчук

друг семьи Дмитриевых

Мы познакомились в интернете где-то за полгода до ареста Юрия Алексеевича. Cтали общаться, мне стало интересно то, чем он занимается, очень впечатлила история Сандармоха и [еще одного места массового захоронения репрессированных] Красного Бора. Летом 2016 года Юрий Алексеевич пригласил меня в Карелию принять участие в экспедициях — в Лодейное поле, на Соловки. Я согласилась, конечно. После Соловков мне стало плохо, ехать за тысячи километров (в Воронеж) в таком состоянии было нецелесообразно, Юрий Алексеевич договорился о моей госпитализации в Петрозаводске.

В экспедиции меня особо потрясли дети из [Московской международной] киношколы: умные, думающие, интересно мыслящие. Экспедиции в Лодейное поле и на Соловки были объединены одной темой: поиск следов второго и третьего соловецких этапов. В киношколе этот поиск называется проект «Скрытая история». Юрий Алексеевич задавал направление поиску: [например] на общение с жителями города — узнать, что видели, не рассказывали ли им что бабушки или дедушки. Были организованы встречи со старожилами, даже нашли телефонистку, которая работала на переправе Свирь. Также Юрий Алексеевич и «киношкольцы» прочесывали участки леса, где, по его мнению, логичнее всего могли захоронить репрессированных. На Соловках была та же работа по поиску расстрельных ям. Особенно был интересный вечер, когда Юрий Алексеевич рассказывал ребятам о Варваре Брусиловой, это просто потрясло нас всех.

Юрий Алексеевич много рассказывал об изоляторе, находившемся в церкви-маяке на Соловках, о приезде Максима Горького туда, о месте, где он фотографировался. Рассказывал, как нашли расстрельные ямы под горой и как киношкольцы оформляли ямы уже как кладбище, мемориал устанавливали. Каждый день экспедиции приносил массу впечатлений, каждый день я узнавала что-то новое. Особенно запомнился приезд [историка и фотографа] Юрия Бродского, его рассказ о Секирной горе. Эти экспедиции стали для меня приключением, этапом жизни, в котором мое сознание претерпело массу изменений. Когда я была в том месте, где находился изолятор, как будто услышала стоны тех, кто был там. Слезы хлынули сами собой.

Думаю, что не каждому дано, как Юрию Алексеевичу, так самоотверженно заниматься поиском и расследованием прошлых лет. На это необходимо душевное мужество и абсолютная уверенность в своем правом деле.

В ноябре — декабре 2016 года Юрий Алексеевич заканчивал книгу о спецпереселенцах, работал над списками по Украине — мои родные места. Очень тяжело было видеть знакомые названия деревень, знакомые фамилии, понимать, что вывозили в Карелию не просто кого-то там, а целыми семьями, хуторами. Моих родных миновала лихая судьба тех лет, но это не значит, что мне безразлична судьба других, поэтому общение с Юрием Алексеевичем — это сдвинутый пласт, глубокое понимание того, что от полученных знаний я уже не откажусь, я — часть своего народа. Юрий Алексеевич очень интересная личность, целеустремленный, со своими принципами. Я очень рада знакомству с ним. Такого глубокого человека не часто встретишь. Я вообще очень полюбила эту семью: Катю, ее детей. Без каких-то преувеличений могу сказать, что они мне стали родными.

Их отношения с [младшей дочерью] Наташей — это полное доверие друг другу, единство. Могу сказать, что в Юрии Алексеевиче заложена такая огромная забота, такое отеческое чувство, которого даже больше иногда, чем надо. Поэтому я никогда не поверю в то, в чем его обвиняют.

Да, он бывает резок, он не скрывает своего мнения, но мы же и не обязаны всем нравиться. Я считаю, и это чисто мое мнение, что кому-то просто понадобился его компьютер со всеми данными на нем. У Юрия Алексеевича был доступ ко многим архивам, возможно, он нашел информацию, которая кому-то оказалась неудобна.

Я не могу пока допустить даже, что будет какой-то приговор, кроме оправдательного. Но если будет обвинительный, я уверена, что Юрий Алексеевич примет его стойко. Его вообще очень сложно сломать.