«Почему же мне так плохо, если у меня все хорошо» Участники флешмоба #faceofdepression — о том, как они справились с депрессией и зачем говорить о ней вслух

В середине сентября вдова покончившего с собой лидера Linkin Park Честера Беннингтона Талинда опубликовала в твиттере видео, сделанное незадолго до его смерти. На нем Беннингтон как ни в чем не бывало играет и шутит с сыном. Этот пост породил флешмоб #faceofdepression: пользователи соцсетей выкладывали (и продолжают выкладывать) свои фотографии, сделанные в разгар депрессии или даже перед попыткой самоубийства, и призывали не судить о болезни (или ее отсутствии) по внешности. В начале октября флешмоб докатился и до России. «Медуза» поговорила с несколькими участниками акции о том, что подтолкнуло их рассказать о своей депрессии, как они ее переживали и что помогло им из нее выбраться.

Полина Корягина

литературный редактор, 29 лет

Я столкнулась с депрессией восемь лет назад. Неудачное стечение обстоятельств: выпускные экзамены из вуза плюс травмирующие отношения, окончившиеся бурным разрывом. Раньше я не понимала, как можно «умереть от разбитого сердца», а теперь знаю, что запросто: сильное эмоциональное перенапряжение вызывает нервное истощение, после которого случается депрессия. И вот ты уже не можешь ни есть, ни спать, ни говорить, ни даже толком дышать. К сожалению, трудно самому понять, где находится предел. Еще вчера удавалось нормально существовать (просто устал, может, не выспался, слишком долго плакал, отменил все встречи, ну, завтра будет легче), а сегодня уже не можешь совсем ничего. Даже чтобы дойти до туалета, приходится поднапрячься.

У моей депрессии было две стадии. Та, когда я еще выглядела обычной собой — веселой, компанейской, с которой люди рады провести время. Внешне почти ничего не изменилось, разве что я стала еще более активной. Но я уже тогда не могла ни есть, ни спать. Много курила, пила кока-колу, совершенно не чувствовала потребностей организма — это очень тревожный признак, который самому трудно отследить. Я открытый человек, у меня много друзей, и я много плакала, жаловалась им, в основном на мужчину, который меня бросил, потому что очень сильно его любила. То есть я не говорила «помогите, у меня депрессия» (я не осознавала этого), я говорила «мне больно, мне плохо, иногда я не могу дышать от того, как болит сердце». Старалась не оставаться наедине с собой, придумывала круглосуточные занятия «на публике». Конечно, мне сочувствовали, меня жалели, меня старались порадовать. Никто не мог предположить, что этого недостаточно. За это время я похудела почти на десять килограммов.

Вторая стадия депрессии — «лежачая», когда близкие забили тревогу, — случилась спустя два месяца. Организм окончательно истощил все ресурсы, боль стала по-настоящему невыносимой, от нее невозможно было отключиться или отвлечься. Болело сердце — не орган, а то место, за которое люди хватаются, когда происходит что-то неожиданное, и солнечное сплетение, такая мучительная, долгая боль. Я плакала, засыпала на пару часов, снова плакала, засыпала — и так, кажется, сутки или больше. К телефону не подходила, не могла даже переключить трек, который играл на повторе на ноутбуке. Моя мама вернулась из поездки и обнаружила меня в таком состоянии. Тогда я и попала к психиатру.

Удивительно, насколько мне повезло и с друзьями, и с родными. Именно их поддержка помогла мне осознать, что не все потеряно: раз обо мне так заботятся, то, наверное, я не совсем уж пропащий, слабый и ненужный человек. Кто-то приезжал и буквально выгуливал меня, выводил на свежий воздух под руку, потому что от слабости я не могла сама осилить даже прогулку до магазина, присылал книжки, смешные картинки, долго разговаривал по душам, звал в гости, вытаскивал на концерт или поужинать, дарил подарки. Никто не отвернулся, когда узнал, что я посещаю психиатра и принимаю серьезные препараты (снотворные, противотревожные, антидепрессанты), хотя я боялась этого: увы, депрессия стигматизирована.

Чаще всего люди думают, что депрессия — это либо что-то типа шизофрении, когда человек может оказаться опасным для общества, либо «дурь от безделья». Но это реальная болезнь, как сломанная нога, или воспаление легких, или аппендицит. Поэтому так важно говорить об этом: чтобы мы не боялись обратиться за помощью — и к близким, и к врачам. Без помощи психиатра и медикаментов я бы не справилась. Таблетки я принимала год, и именно за этот год я и поправилась. Мне повезло: почти сразу удалось подобрать подходящую схему лечения. Но такое не проходит бесследно. Я рассказываю о своем опыте, и мне снова холодно, страшно и пусто. Это всего лишь отголоски, страшно вспомнить, каково было на самом деле — во много раз сильнее и мощнее.

Когда я вижу публикации других участников флешмоба, мне становится грустно и немного страшно. Я думаю о том, что моя соседка по лестничной клетке, или та улыбающаяся девочка, с которой мы иногда встречаемся около дома, или симпатичный парень-бариста в кофейне, или старик в черных очках на скамейке в парке, всегда сидящий там с одиннадцати до часу, — все они в группе риска. Люди, откликнувшиеся на флешмоб, такие разные, каждый со своей историей. И в этом заключается особое коварство депрессии: у нее нет лица, потому что у нее множество лиц. Глядя на их фотографии, невозможно определить, что у них в тот момент происходило что-то страшное. Как здорово, что они нашли в себе силы и смелость рассказать об этом. Мне не так одиноко, потому что я осознаю: таких, как я, немало, мы объединены одной проблемой. И я рада за каждого, что они выкарабкались.

Дмитрий Блудов

фотограф, 28 лет

Ловушка депрессии в том, что нет четкого момента, с которого можно определить, что вот она настала. Ты не понимаешь, что завяз по уши, пока можешь шевелиться. Депрессия у меня началась где-то класса с седьмого. Думаю, она возникла из-за факторов, наложившихся один на другой: деспотичного воспитания одинокой матери, приведшего к девальвации личности и отношению к себе как существу, которое во всем хуже других; потери связи со сверстниками; неразделенной любви и нагрузки в старших классах школы. Мы с матерью жили бедно, она пыталась меня обеспечить всем необходимым, но в то же время я все детство слышал «вот у подруги сын в восемь лет всего „Графа Монте-Кристо“ прочитал, а ты — бестолочь».

Потом я переехал в другой город и поступил на графического дизайнера. Первые два года в университете мне еще удавалось с горем пополам учиться, но потом как отрезало. Постоянное отчаяние, плохое настроение и нулевая работоспособность в то время были моими постоянными спутниками. Я увлекся фотографией: она не отнимала у меня столько эмоционального ресурса. Между началом и результатом может пройти всего минута — ты пребываешь в том же настроении. Пока получишь окончательный результат на бумаге, испытаешь весь эмоциональный спектр и будешь чувствовать себя как выжатый лимон. В общем, я не выдержал и бросил институт за пару месяцев до получения диплома.

Несколько лет спустя я потерял любимую работу. Тогда я узнал, что такое настоящий голод, распродал свою любимую фототехнику и даже воровал еду. Я не мог удержаться на одной работе больше полутора месяцев. Либо сам уходил, либо увольняли, либо работодатели отказывались платить за работу. За полтора года я сменил работу 18 раз. Когда я рассказывал родственникам и друзьям о том, что мне плохо, они не понимали серьезности моей проблемы. Не скажу, что всем, но большинству окружающих, включая мать, было все равно. Она относилась ко мне так же, как и в детстве, до 26 лет.

Установка «я никому не нужен» и толкнула меня к самоубийству. Я пытался это сделать дважды. Выйти из депрессии мне помогло то, что я нашел, что искал. Всю жизнь мне просто нужен был человек, которому бы я был интересен таким, какой есть, который бы не считал меня плохим. Я уже думал, что таких людей не найдется на свете, что я их сам себе придумал. И в самый трудный момент, когда я был на грани, встретил человека, которого хотел встретить. Мы с этой девушкой не вместе сейчас, да и тогда не были, но она просто появилась в моей жизни и показала мне, что я чего-то да стою, что я не такой уж ничтожный. Она была первым человеком в моей жизни, который искренне так считал. Это меня спасло.

Из депрессии я вышел без врачебной помощи и без антидепрессантов, но до сих пор у меня осталась проблемы с речью, наверное это побочный эффект.

Дарина Шубина

студентка ВШЭ, 21 год

На самой острой стадии депрессии я поймала себя на мысли, что ищу в интернете, как порезать свое тело так, чтобы порезы были не слишком глубокими. Тогда я позвонила в городскую службу психологической поддержки, и мне там ответил, видимо, какой-то студент-практикант. Потому что когда я сказала, что у меня возникло острое желание причинить себе физическую боль, он посоветовал просто расслабиться. Мне было очень неприятно после такой «поддержки»: ты изливаешь человеку душу — а он тебе в ответ плевок.

Тем не менее помощь мне была нужна, а на платного хорошего специалиста у меня не было денег. Поэтому я записалась на личный прием к психологу из этой же городской службы, чтобы выговориться. Когда я сказала врачу, что, возможно, у меня депрессия, она ответила: «Ой, не придумывай». Я поделилась с ней, что у меня кризис в отношениях с молодым человеком, а она в ответ почти прямым текстом сказала, что я сама во всем виновата, раз я как женщина не в состоянии удержать мужчину, а в конце сеанса вообще для уверенности посоветовала мне проверять почаще его мобильный. После сеанса я долго плакала от осознания того, что даже специалист подтвердил мне, что я сама во всем виновата, и к ней больше не вернулась. У меня была возможность в этом центре один раз поменять психолога, но я побоялась, что другой может оказаться еще хуже, и решила просто переживать это дома одна.

Депрессия у меня началась из-за сильной неудовлетворенности своей жизнью, я смотрела на своих одногруппников, у них все было хорошо, они все где-то подрабатывали, гуляли. А я сидела на втором курсе университета безработная, у меня не получалось влиться в новую компанию, мне казалось, что я неинтересный человек, никто не хочет со мной общаться, начался кризис в отношениях с парнем. Перед самым пиком у меня умерла собака, и меня это добило. Я могла по три-четыре дня не выходить из дома. Мне было стыдно, что я не могу собраться выйти из дома и пойти на пары, я оставалась сидеть дома под одеялом, и за это тоже становилось стыдно, и это был какой-то бесконечный круг стыда.

О том, что у меня было такое тяжелое положение, родители узнают из этого интервью. Несмотря на то что я общаюсь с ними каждый день в скайпе, о своем заболевании я им никогда не говорила, потому что мне было стыдно. Я и сама долго до конца не верила, что у меня депрессия, потому что мне казалось, что депрессия — это какое-то слишком тяжелое состояние, а у меня еще терпимое. Позже я прошла тест на депрессию в форме опросника — по шкале Бека у меня было около пятидесяти баллов (по этой шкале тяжелой депрессией считается результат от 29 до 63 баллов — прим. «Медузы»).

О том, что у меня депрессия, я призналась только своему парню. Он часто и подолгу разговаривал со мной о том, что я чувствую, о том, что меня волнует. По сути, наверное, просто выполнял работу нормального психолога, который мне так был нужен. Эти разговоры меня и вытащили из того ужасного состояния.

Мария Рожкова

контент-редактор, фотограф, 30 лет

Моя депрессия была вызвана непролеченной послеродовой депрессией. Когда я обратилась к психотерапевту, он уже не мог мне помочь: за два года после рождения ребенка послеродовая депрессия перешла в клиническую, и мне был необходим психиатр.

Я обратилась к врачу так поздно, потому что долго не задумывалась о том, что у меня депрессия. В целом это выглядело как очень сниженный эмоциональный фон, потеря интереса к жизни и сильное чувство вины за то, что со мной происходит. Постоянно хотелось спать и не хотелось просыпаться. И еще у меня были неконтролируемые вспышки агрессии и гнева, близким много доставалось. В этом состоянии депрессию очень трудно отделить от себя, и поэтому я думала, что я и есть такой ужасный, злой человек и у меня такая отвратительная жизнь, которую изменить невозможно.

С уходом за сыном я технически справлялась: гуляла с ним, кормила, купала, но в эмоциональном плане это очень тяжело мне давалось. Когда нет ресурсов поддерживать свое эмоциональное состояние в гармонии, очень трудно еще и отдавать внутренние силы ребенку, а ему это очень нужно. Я до сих пор переживаю, что была недостаточно отзывчивой и ласковой к нему в то время. Я могла закричать на него без повода и отругать. Потом мне было ужасно стыдно, но я не могла себя контролировать. Вместе с тем я была очень ранимой, могла ужасно расстроиться из-за того, что меня толкнули в метро.

Родителям я не жаловалась на свое состояние, но они сами все видели, депрессию трудно скрывать. Все и так понятно, когда мать просыпается на два часа позже, чем маленький ребенок, с опозданием идет на работу и при этом постоянно агрессивна или в отчаянии.

Сейчас я пью специальные препараты, во многом наладила свою жизнь, но все равно ощущаю себя как на минном поле. Психиатр сказал, что у меня циклотимия (это легкий тип биполярного расстройства). Это значит, что я не сойду с ума, но депрессия может в любой момент вернуться. И хоть я отчасти и готова к этому, потому что уже знаю, как она выглядит и что делать, все равно очень боюсь этого момента.

Когда я читаю истории других людей, которые поучаствовали во флешмобе, понимаю, что тут трудно что-то обобщить, у каждого свои обстоятельства — и действительно у психического расстройства нет одного лица. Не знаю, насколько сильно в целом меняется сейчас отношение россиян к заболеванию, но в сообществе людей, в котором я нахожусь, к депрессии относятся нормально, многие мои знакомые принимают антидепрессанты. Когда я была в депрессии, никто из них меня не отвергал. Думаю, наше поколение уже будет с пониманием относиться к таким явлениям, а следующее поколение — тем более.

Данила Телегин

копирайтер, музыкант, 32 года

«Позже напишут критики, будто это кино о нытике, потерявшем себя в попытке себя развлечь». Это строчка из песни, которую я сочинил, пытаясь пережить тревожно-депрессивное расстройство, она лучше всего отражает мое состояние в то время. Меня преследовали навязчивые мысли о будущей катастрофе, которая якобы коснется меня и моей семьи, я чувствовал себя то хорошо, то плохо. После эмоциональных всплесков (неважно, радовался я или наоборот) у меня случалось что-то вроде истерик, когда я мог рыдать на протяжении получаса и говорить о том, что я бессмысленный человек. Поскольку я знаком со многими психологами, почти сразу догадался, что мои волнения — это симптом тревожно-депрессивного расстройства.

Когда жена сказала, что беременна, я сразу понял, что это станет для меня стрессом, который, скорее всего, сильно усугубит мое состояние. После рождения ребенка так и произошло. Думаю, это из-за того, что обычно люди ждут, что появление детей ответит на их вопрос о смысле жизни. Но в моем случае эти ожидания не оправдались, а рождение ребенка означало новую большую ответственность на фоне собственной бессмысленности. Первые два месяца с ребенком я протянул на нейролептиках. По ощущениям, они свое дело делали, но мне не подходили. Я медленно, но верно переходил в состояние овоща.

Мне очень повезло, что жена примерно представляет, с чем я имею дело, и знает, что мое состояние — не блажь, а заболевание. Если бы она сказала, что ей такой муж-тряпка не нужен, то я бы не вырулил. Когда мне было совсем плохо, мы приглашали тещу, чтобы она сидела с ребенком, а жена сидела со мной. При этом теще мы даже не пытались объяснить, что у меня настоящая депрессия, она бы не поняла — да и сейчас не поймет.

Тревожно-депрессивное расстройство с переменным успехом продолжалось полтора года. Но худший период настал, когда психологическое давление стало слишком большим и угроза суицида стала реальной. Это продолжалось недели три. Помогли выбраться только таблетки. Почти полгода я принимаю антидепрессанты и немного волнуюсь, как буду с них слезать. Уже месяца три я чувствую себя как обычный человек — но точно знаю, что выиграл битву, но не войну. Поэтому стараюсь ходить в спортзал, медитировать, гулять и избегать негативных эмоций. И еще порой позволяю себе простые радости типа пива и плейстейшен.

Недавно некоторые мои знакомые признались, что у них похожие проблемы, но многие продолжают стыдиться заболевания, скрывать его от друзей и родственников. Многие воспринимают разговоры о депрессии как каминг-аут. Мы слишком привыкли замалчивать эти темы, а вот заболевание становится все более распространенным. Меня очень расстроила реакция на самоубийства Криса Корнелла и Честера Беннингтона, на ролик Шинейд ОʼКоннор. Я увидел, что в России люди реагируют на депрессию как на блажь заевшихся знаменитостей. Проблемы психически больных для большинства за гранью понимания. Даже участники психотерапевтических групп, в которых я искал совет, реагировали на меня абсолютно в том же ключе.

Мур Соболева

журналистка, 35 лет

У меня клиническая депрессия. Свой первый депрессивный эпизод я хорошо помню. Мне было 14 лет, я училась в школе, где меня травили. Я постоянно болела, у меня случились болезненные отношения, которые продлились очень недолго, и после этого я очень сильно переживала. Мне казалось, что мне незачем жить. Я немножко понарошку, но все же обдумывала суицид. Я совершенно перестала спать, засыпала к 10–11 часам утра. Забегая вперед, скажу, что расстройство сна со мной до сих пор. Я и сейчас очень поздно засыпаю и не могу рано проснуться.

Следующий депрессивный эпизод не был продиктован ничем. У меня был прекрасный парень, работа, блестящие перспективы поступления в вуз, и все были мной дико довольны. Но при этом мне было ужасно плохо, я перестала есть. И я постоянно задавала себе вопрос, почему же мне так плохо, если у меня все хорошо. Психиатр, к которому меня привели родители, поставил мне диагноз «депрессия», но прописанные препараты я не пила. Все само немного выровнялось, но депрессивные эпизоды начали случаться регулярно — раз в несколько лет. Я всегда воспринимала это как некоторую особенность моего характера: что вот я такая веселая, остроумная, но есть и обратная сторона — когда нет сил встать с кровати. Мои близкие тоже всегда знали, что я такая. Но я продолжала скрывать возвращавшиеся время от времени суицидальные мысли, чтобы не травмировать окружающих.

Два с половиной года назад у моих родителей ухудшилось здоровье, и моя психика окончательно расстроилась. Я не могла концентрироваться, спать, у меня были постоянные панические атаки. Мне выписали антидепрессанты, которые я пила почти год, но полтора года назад мне начало становится все хуже и хуже. Я поймала себя на том, что постоянно устраиваю истерики с воплями и слезами, становлюсь невыносимой, не могу концентрироваться и работать. При этом я постоянно винила себя за то, что не могу ни помочь родителям, ни жить полноценной жизнью.

Новый психиатр назначил мне другие лекарства, которые резко ухудшили мое состояние. Это совпало с событиями, после которых мне на самом деле казалось, что моя жизнь разрушена. Психиатр предложила мне лечь в больницу, но я была категорически против. Через два дня депрессия усилилась настолько, что я даже не могла ходить и есть, — и меня госпитализировали, поскольку мне было уже все равно. В больнице у меня наступила дереализация, то есть потеря связи с реальностью. Я впервые почувствовала, что у меня нет души, есть только тело, которому нужно только пить воду и курить иногда. У меня исказилось внешнее пространство, коридор до туалета казался длиной четыре километра. Когда друзья и врачи говорили, что я выздоровею, мне казалось, что это как полететь на Марс. Я спала по 20 часов, но сон не давал никакого облегчения.

Обход в больнице был по утрам и я даже не могла объяснить врачу, насколько мне плохо, потому что просто не могла проснуться утром. Однажды вечером моя психиатр дежурила, и я смогла наконец доползти до ее кабинета — я попросила сделать так, чтобы все поскорее закончилось. Мне сменили антидепрессант, я проспала сорок часов, а после этого смогла впервые за несколько недель встать и самостоятельно поесть. Всего я провела в больнице 66 дней, специально попросила подержать меня там подольше, пока восстановлюсь. И я обязана жизнью этой психиатрической больнице.

Сейчас я продолжаю принимать антидепрессанты и нейролептики, хожу на психотерапию. Последние полтора года я впервые в жизни живу как никогда осознанно. Слежу, чтобы депрессия не вернулась, потому что знаю: она всегда где-то рядом. Мне кажется, что если бы я начала пить таблетки, которые мне прописали в 16 лет, моя жизнь была бы гораздо ровнее и спокойнее. Депрессивность и тревожность воспринимаются нами как часть личности, а на самом деле это чужеродный элемент, как кариес в зубе или опухоль, их нужно ликвидировать в зародыше.

Я решила поучаствовать во флешмобе, потому что подумала, что мой опыт может помочь дестигматизировать депрессивных людей и психических больных в целом. Для большинства людей психические заболевания — это что-то мерзкое и отвратительное, что встречается только с другими, с отбросами общества. И еще мне бы хотелось, чтобы к людям с депрессивным синдромом или биполярным расстройством относились бы более серьезно. Чтобы никто не советовал «собраться», «держаться», «прочистить голову», «съездить в путешествие» или «заняться спортом», чтобы никто не обесценивал переживания и трудности, с которыми сталкивается заболевший депрессией буквально на каждом шагу.

Депрессия — это серьезное эндогенное (то есть развивающееся вследствие внутренних причин) заболевание, это химический процесс, который происходит в мозге. На пике депрессии тебе кажется, что у тебя гниют внутренние органы, что у тебя дырка в теле, и это не классная картинка из произведений Лермонтова, это мерзкое ощущение. В такие моменты ты думаешь, что твоему маленькому ребенку, больной маме и даже алое на окне будет лучше без тебя, потому что ты настолько невыносимое для самого себя существо, что с этим просто невозможно жить.

Мне кажется, этот флешмоб очень важен, и ничего важнее после «ЯНеБоюсьСказать» в пространстве русскоязычного интернета не происходило. Люди должны серьезнее относиться к своей тоске, тревоге, психическим заболеваниям. Быть несчастным — ненормально, можно и нужно обращаться за помощью, ведь это легко купируется на ранних этапах.