«Неужели для того, чтобы все всё поняли, я должна умереть?» Михаил Горбачев в автобиографии «Остаюсь оптимистом» вспоминает свою жену — Раису Горбачеву
16 сентября в издательстве АСТ вышла автобиография президента СССР Михаила Горбачева «Остаюсь оптимистом». В ней он рассказывает про жизнь и работу в Ставропольском крае, партийной карьере в Москве, перестройке, событиях августа 1991 года, о своей жизни после отставки. «Медуза» публикует главу из этой книги, посвященную Раисе Горбачевой. Она была единственной за всю историю СССР женой главы государства, которая была не в тени и не боялась публичности. И одновременно была самым близким Михаилу Горбачеву человеком.
Наверное, весь грустный опыт человечества вылился в незатейливых словах «Время лечит». Это так. Но хоть боль и притупилась, рана ноет. Потому что мы с Раисой были привязаны друг к другу насмерть. Как это получилось, не знаю. Увидел ее один раз — и пошло. Все мы разделили — и драмы, и трагедии, и счастье огромное.
Болезнь жены застала врасплох. В июне чудесно съездили в Австралию. Любовались природой, океаном, я много выступал. А в июле началась эта беда. Исследовали, исследовали, чего только не искали. Потом, когда сделали пункцию, все стало ясно.
За шестьдесят дней, что мы не расставались в мюнстерской клинике, полностью перебрали пережитое. Она спрашивала: «Моя жизнь кончилась?» И смотрела в глаза, как всегда. Знала, что врать ей не могу. Я и не врал. Однако и всей правды не в силах был выговорить. Произнес только: «У тебя очень тяжелая болезнь крови». — «Рак?» — «Я не знаю. Но ты старайся, не сдавайся. Мы это одолеем». К Раисе в палату нельзя было приносить прессу, чтобы не попала инфекция. Однажды я нарушил запрет. Это были «Известия», заметка Гаяза Алимова под заголовком «Леди Достоинство». Прочитал ее вслух, и вдруг она заплакала: «Неужели для того, чтобы все всё поняли, я должна умереть?» Грустно…
И главное — за три дня до 46-й годовщины нашей свадьбы она ушла от меня. Не приходя в сознание. Слова последнего не сказали друг другу…
Колоссальная сила духа… Сложнейший внутренний мир… Вселенная… Может, оттого Раиса и не стала заурядно-привычной, как это нередко бывает у супругов. Откуда в ней, выросшей в тайге, в вагончиках, в простой среде строителей дорог, вечно кочующих, как цыгане, такой аристократизм? Откуда эта сдержанная гордость, захватившая меня с самых первых встреч? Ее невольно чувствовали все.
Уход Раисы стал огромным испытанием. Вся семья осиротела: и дочка, и внучки. Это нас еще больше сблизило. Тем не менее я долго чувствовал себя одиноким. Не хотелось жить, откровенно говоря. Я даже как-то не выдержал и сказал об этом вслух, хотя такая несдержанность за мной не водится. [Дочь] Ирина, [внучки] Ксюша с Настеной — только они оказались спасением. Дочку в те дни я частенько называл Раей. Какого-то реального мгновения, когда внезапно «отпустило», не существовало. Просто я понял, что нельзя все глубже и глубже погружаться в отчаяние, тонуть в нем. Жизнь — от Бога, и никто не вправе иначе на это смотреть. Но я же к Богу еще только иду… Короче, я смирил себя, принял все, что случилось.
В декабре 1991 года [после отставки с поста президента СССР] я боролся до конца. Раиса, естественно, очень тяжело переживала. Особенно хамство, с которым вышвыривали одновременно из президентской квартиры и с дачи. Объявили: «Немедленно. За сутки». Мы тогда в спешке сваливали в кучу личные вещи. Грузили в машину. А какие-то типы ходили следом и вели оскорбительную ревизию, подозревая, что Горбачевы будут тащить казенное имущество. Грубо спрашивали: «Куда делась эта мебель? Та?» Коменданты говорят: «Да нет, все в наличии — по списку». Господи! Какая мебель?! Что за народ! Такая мелкая мстительность!
Раисе всегда претила казенщина. Не любила она громоздкую мебель. Первым делом в какой-нибудь чулан выносились ковры, чтобы пыль не заводить. Вместо этого на стены вешался иконостас из семейных фотографий, и дом сразу наполнялся теплым человеческим духом. Раисе нравились небольшие вещи. Где бы ни была, покупала маленькие безделушки. А еще ее умиляли мелкие цветы. Простенькие луговые растения вызывали в десять раз больше эмоций, чем шикарные длинные розы.
Она фанатично поддерживала порядок в самых никудышных коммуналках, где мы обитали. В убогих съемных квартирах. Она была чистюля. Ирина — такая же. И внучки. Особенно старшая. А что касается временности жилья, то Раиса иногда говорила: «Хорошо бы иметь свой домик где-нибудь в теплом месте, на берегу моря». Но это вскользь, мимолетно, абсолютно неосуществленные грезы. Странная вещь: мечтая вроде о юге, она обожала метель. Только метель начиналась, Раиса меня тянула: «Пойдем погуляем». Порой выходили и блуждали в настоящий буран. И дождь отчего-то ее завораживал. Не ливень, а мелкий, который сеет и сеет. Надевали сапоги, брали зонты — и вперед. Удивительное влечение. Но метель — это что-то. Просто страсть.
Метеорологические пристрастия жены стали и моей стихией. А что? Метельная страна, метельный народ.
Я был первым слушателем ее вузовских лекций. Порой Раиса меня жутко мучила. Подготовится, уже получается блестяще. Нет, надо закрепить. По второму разу идем. Перфекционистка! У нее был очень красивый почерк. На стене в библиотеке до сих пор висит листок, где рукой жены выведен один из ее любимых афоризмов: «Погибает не тот, кто устал, а тот, кто остановился». Кстати, некоторое время назад мы «чистили» огромную домашнюю библиотеку. От каких-то изданий отказались. Но весь блок Раисы Максимовны — философские, политологические книги — полностью оставили. И на прикроватной тумбочке как лежали два томика, которые она читала последними, так и остались лежать.
На даче я ничего не трогаю. Разве что-то из мелочей добавляется. При жизни Раисы мы разделили рабочий кабинет стеночкой: по одну сторону — стол жены, по другую — мой. Некоторые советуют сделать перестановку, говорят: «Зачем себя истязать?» Но у меня рука не поднимается что-либо менять. Как все жена оставила, так и есть.
После Раисы Максимовны осталось 25 папок, красными чернилами озаглавленных «Отчего болит сердце». Но я не могу найти в себе силы полностью разобрать бумаги жены. Начинаю — и тут же откладываю. Особо личное я отложил в укромное место. Там же храню прядь первых Иришкиных волос, роддомовские бирочки — ее и внучек. Это мой сердечный архив. Совершенно секретный…
Почти весь гардероб Раисы я сохранил в неприкосновенности. Само собой, по русской традиции часть крупных вещей мы раздали — сестре Людочке, близким. Но масса всего осталось. С каждой вещью жены у меня что-то связано. Например, в сером костюме с вишневой блузкой я ее полюбил — студенткой. В спальне висит эта давняя прекрасная фотография, где Раиса снята перед выпускным вечером в МГУ. Жена знала, что понравилась мне в том наряде, и позднее не раз использовала сочетание двух любимых цветов. Я нет-нет и открою шкаф. Запах ее духов, целый мир всяких тонкостей женских. До одного ящика руки долго не доходили. А тут зачем-то полез и обмер: ее колготки! И представляете, надписи — к какому костюму какие. Научная организация труда…
Мне нравилось, что жена следит за собой, красиво одевается. Я был ее главным критиком. Вот они что-то в соседней комнате примеряют, шепчутся с Иринкой. Потом выходят. Я — последняя инстанция. Если я показывал большой палец, Раиса прямо светилась. Ни разу за всю жизнь она не появилась передо мной, не приведя себя в элементарный утренний порядок. А я встал — и пошел… Совсем другая натура…
Раиса очень следила за тем, как я одеваюсь. Как и Ирина. Но меня ведь трудно нагнуть. Я старую одежду люблю, привычную. Только так чувствую себя комфортно. Мои старые вещи Раиса тайно выбрасывала. Иной раз ищу, ищу старые туфли — не могу найти.
Раиса отличалась жизнелюбием, но одновременно была очень ранима. Первое, что терзало ее душу, — любимый брат Женя Титаренко. Умница. Одаренный, добрейший человек. Окончил Литинститут… И спился вдребезги. Бывало, утром мне докладывают: Евгений появился из Воронежа, его нашли в скверике пьяным. Он какое-то время жил у нас. Мы его лечили. И в ЦКБ, и в психоневрологической клинике… Но Женя не хотел жить ни с нами, ни с мамой. Это же контроль. А ему надо было, чтобы никто не мешал. За ночь, работая над книгой, мог выпить бутылку водки или коньяка. Раз Иришке преподнес подарок — сушеную воблу. Представляете ужас Раисы? Она страшно страдала, видя, как он деградирует. Такой парень! Женя написал несколько романов. Я помню два: «Обвал» и «Огнепоклонницы». Еще поддразнивал: «Ты что, идешь по стопам Гончарова? Все на „о“…» Привязаны мы были к нему здорово. А Раиса — та испытывала просто болезненную нежность. Горе: сорвался человек — и конец.
Так получилось, что после моей отставки нас поселили на той государственной даче, где мы обосновались вначале, перебравшись из Ставрополя в Москву. Сама дача плохая. Неуютная, да и рассыпается уже. А территория — замечательная, большая. Чем мне и нравится. Настоящий лес. Здесь мы с Раисой много ходили.
На этих дорожках много чего было сказано! И сейчас столько грустных мыслей в голову приходит… Это невозможно выразить словами. Воспоминания не становятся размытыми, нисколько не бледнеют.
Каждый вечер я остаюсь совсем один. Ложусь спать часа в два. Это еще президентская привычка дурацкая. Вынужденная. Возвращался домой после десяти. Мы с Раисой обязательно гуляли, затем снова садился за письменный стол. Тишина, все улеглись. Уютно сидеть одному в окружении книг. Это во мне осталось. Пишу, читаю много газет, журналов. А вот за художественной литературой следить перестал. То, что сейчас издают, настолько уступает классике! Вот к ней обращаюсь постоянно. Тут постоял, поглядел на двадцатитомник Льва Толстого, наугад вытащил книгу. И так увлекся! До утра «Хаджи-Мурата» перечитывал.
Я не избегаю одиночества. Постоянно вижусь с Ириной и внучками. Но иногда чувствую потребность побыть одному. Спустя время после того, как перестал быть генсеком и президентом, с удивлением нашел в своем нынешнем со стоянии массу преимуществ. Это неизведанное ощущение: я абсолютно свободный человек.
Я сохранил интерес к жизни. Думаю, я — прежний Горбачев. Но, безусловно, такой кусок души ушел с Раисой, что, может, мне это только кажется…
Борис Бабанов / Sputnik / Scanpix / LETA
Дочь Ирина родилась у нас 6 января 1957 года. Мы с Раисой после школы сразу уехали в Москву, в МГУ. А вот дочь, напротив, предпочла учиться в Ставрополе, поскольку не хотела расставаться с родителями.
Я убежден: для ребенка очень важно, чтобы рядом находились любящие мать и отец. Но и для родителей быть с детьми огромное счастье. Исходя из своего многолетнего опыта, могу утверждать: в нормальной дружной семье выигрывают не только дети (хотя в первую очередь они), но и родители. Мы с Раисой были очень самостоятельными — таковы наши натуры. Поженились, даже не поставив в известность родителей. Сначала снимали маленькую одиннадцатиметровую комнатушку в частном доме. Затем несколько лет обитали в коммуналке, где на семь семей один туалет и кухня. Жили бедно, очень бедно, на грани… Иринку в два с половиной года пришлось отдать в детский сад. Возвращаясь вечерами, я, случалось, заставал мое семейство в слезах. Из-за загруженности на работе Раиса порой опаздывала забрать дочку, и та плакала: «Вы меня бросили»…
По большому счету, мне кажется, взрослые дети должны жить самостоятельно. Наверное, такая модель современна. Но как же мы нуждались — и, думаю, подобное происходит со всеми — в помощи старших! А этот вечный российский вопрос: где взять жилье для молодой семьи?!
У дочки была другая ситуация. Когда Ирина в 1978 году вышла замуж за Анатолия Вирганского, оба учились. Совместная жизнь с нами в хороших условиях была для них большим благом. Но потом дочь сказала, что они хотят жить самостоятельно. Мы отнеслись с пониманием. Позже я узнал, что не все у них ладилось. Ирина считала, что если они будут жить отдельно, возможно, удастся преодолеть недопонимание. К сожалению, этого не случилось. Они разошлись.
В 2006 году Ирина второй раз вышла замуж — за бизнесмена Андрея Трухачева. Уже более десяти лет они вместе.
У Ирины есть две дочери, мои внучки — Ксения (1980 года рождения) и Анастасия (1987 года рождения).
В 2008 году у Ксении родилась дочь. Родилась в одной из больниц Германии, и девочку назвали Александрой. Каково ощущать себя прадедушкой? Вы знаете, слезы текли от радости и от печали. С одной стороны, это великое счастье, но, с другой стороны, и последняя фаза человеческой жизни. Я поразился: она была очень похожа на свою мать Ксению. Я помню внучку новорожденной. Когда мы пришли с Раисой Максимовной в роддом, нам ее показали… Черные-черные брови. И волосики. И сейчас смотрю фотографию правнучки: вылитая новорожденная Ксения!
А недавно у Насти родился сын. Назвали Никитой. Семья растет, я уже дважды прадед!
Я очень рад, что Ирина многое переняла от матери и добавила от себя: в доме демократичная атмосфера, все равны, и чем меньше человек, тем больше у него прав. И девчонок Иришка воспитала в духе свободы. У Ксении и Насти доверительные отношения с матерью. Со мной внучек хватает, чтобы обсудить вопрос, минут на пятнадцать-двадцать. Полчаса — предел. А вот с мамой шепчутся по два-три часа. Ну, и отлично. Они с ней обращаются даже вольно, меня это задевало. Потом думаю: я старею, чего-то не понимаю, формация моя еще та…
Мои внучки не избалованные и не черствые. Да и откуда этому быть? Наши теплые семейные отношения всегда были у них на глазах. Маленькими они в первую очередь ощущали это. И, вероятно, полагали, что так вообще устроен мир. Ксении было десять лет в 1990 году, они с Раисой стояли на гостевой трибуне Мавзолея, а мимо шли демонстранты с оскорбительными плакатами в мой адрес. Я повернулся и ушел. Ксюшка всхлипывала, повторяла: «Дедуля, за что?»
Раиса Максимовна была требовательна к внучкам. Праздность она точно осуждала. Сплошная учеба! Где только Ксения и Настя не экспериментировали — в музыке, балете, спорте… Раиса была на редкость требовательным человеком. Это распространялось на всех. Расти в особой семье для девочек по-своему было нагрузкой. Скажем, существовала договоренность, как вести себя в случае обращений. Позицию выработали определенную: через детей каналов в принципе быть не может. Ребят в ответ на просьбы научили говорить: «Идите в ЦК, Кремль, есть приемные, встречайтесь, передавайте письма. Мы не уполномочены, не имеем права. Более того, нам запрещено». Тут жестко. Вообще же Раиса нежно обращалась с девчонками. Возилась с ними много и не уставала. Они ее обожали. Девчонки родились, когда я был на очень большой работе. Особенно младшая: меня избрали уже Генеральным секретарем ЦК. Нагрузка колоссальная. Оттуда привычка ложиться не раньше двух. Но по воскресеньям старался выкроить время. Всегда были в запасе ракетки, биты, мячи. Движение в семье приветствовалось. Волейбол там, велосипед, пинг-понг…
Позже, когда я ушел с государственных постов, свободное время появилось. Внучки как раз подросли. Они нас с Раисой куда-то тянули, мы — их. Москва в этом смысле дает варианты.
Своим внучкам я редко читал сказки, хотя в доме их было много. В поездках мы с женой обязательно заходили в книжные магазины, привозили домой необычные детские издания. А младшая к нашему возвращению готовила семейную стенгазету. Где-то же они спрятаны, те газеты. Раиса так ими гордилась.
Я в принципе — либерал, демократичный человек. Ясно, что внучкам я потакал. Нотации в доме были совсем не приняты. Особых принципов воспитания не было. Был живой поток. Внутри него что-то корректировалось. Семья, любовь, работа, уважение к личности — приоритеты витали в самой атмосфере.
Жена вела записи, наблюдая, как растут Ксюша и Настя. Есть папки с их рисунками, тетрадками, первыми выражениями, письмами. Надо бы найти.
Конечно, внешнего сходства с Раисой было больше у Ирины. К слову, не только внешне, но и всем своим существом, силой характера она — копия мамы. Ксения, старшая внучка, тоже похожа на Раису. Но больше — Ирина. Хорошее издание матери. Очень независимая, критичный ум. Ну, мы ее так воспитывали. И своих дочерей Ирина растила в духе свободы. Они демократичные, смешливые, раскованные.
Мои внучки «не грузятся» принадлежностью к клану Горбачева. Тем не менее, все знают и не подводят.