истории

«Из репрессий тоже можно извлечь пользу» Интервью Ильдара Дадина после освобождения из колонии в Алтайском крае

Источник: Meduza

В воскресенье, 26 февраля, оппозиционный активист Ильдар Дадин вышел на свободу — спустя четыре дня после того, как Верховный суд отменил его приговор в связи с отсутствием состава преступления. Дадин — первый гражданин России, осужденный за неоднократное нарушение правил проведения митингов. Из его письма, опубликованного «Медузой» в ноябре 2016 года, стало известно о пытках в карельской колонии ИК-7. Журналистка «Медузы» Саша Сулим поговорила с Дадиным в первые часы после его освобождения из колонии в Алтайском крае.

— Поздравляем вас с освобождением.

— Большое спасибо! Настя (Зотова, супруга Ильдара Дадина — прим. «Медузы») мне уже рассказала, что вы практически основную роль сыграли в освещении этой проблемы. Я очень вам благодарен за это.

 — Почему вас все-таки не выпускали из колонии все эти дни [после решения Верховного суда]? Что вам говорили сотрудники?

— Мне вообще ничего не говорили. Все было так же, как и до заседания Верховного суда. Меня даже не известили о его решении. Просто сводили на видеоконференцию, я там услышал какие-то слова об освобождении, но освободят ли точно и, если да, то когда, я не знал. Как-то вечером один из сотрудников только сказал: «Ну что, вроде бы освобождаетесь?» Я ответил, что вроде бы да.

— И все эти дни после отмены приговора все сотрудники колонии вели себя с вами так, будто ничего не произошло?

— Да, все протекало в обычном русле.

— То есть вам сообщили об освобождении представители Общественной наблюдательной комиссии, которые приехали в колонию 25 февраля?

— Именно они сказали мне о решении об освобождении и о том, что Настя приехала, и что осталось только дождаться бумагу. Вчера я уже был практически уверен в своем освобождении, не знал только, когда это произойдет. Представители ОНК говорили, что не позднее понедельника или вторника.

— Что вам сказали в колонии перед тем, как выпустить?

— Мне принесли обед, и пока я его заваривал, пока он остывал, зашел сотрудник и сказал: «Вы освобождаетесь». Я ему сказал, что хотел бы пообедать сначала. На что он пошутил, что для меня обед важнее освобождения. Я ответил: «Я все-таки поем, а потом пойду освобождаться». Начальника колонии сегодня не было, видимо, из-за воскресенья, но были его замы и другие сотрудники. Некоторые шутили — по-доброму, кто-то желал удачи; как могли, старались себя вести доброжелательно. 

— Как вы думаете, почему вас вообще решили выпустить?

— Я уверен, что это произошло благодаря гражданскому обществу и не только российскому, но и мировому. Что при советском режиме, что при путинском Россия не может жить изолированно, игнорировать мнение всего мира. Им пришлось меня выпустить под давлением общественности, нужно же создавать видимость того, что в стране работают суды и существуют законы. 

— Кого конкретно вы подразумеваете под гражданским обществом?

— В первую очередь, обыкновенных людей, которые выходят и как-то выражают свое мнение, а потом уже различные правозащитные организации, потом родственников, которые совершают более конкретные действия. Мне приходили письма из Германии, Нидерландов, Швеции и Канады. И в советское время, и сейчас многого могут добиться и обыкновенные люди, которые требуют что-то от своего правительства, в частности, добиться освобождения политических заключенных в какой-то стране или у себя в стране. Все остальное — это следствие таких выступлений.

— Связываете ли вы ваше освобождение с тем шумом, который поднялся после публикации ваших писем об избиениях и пытках в ИК-7 в Карелии?

— Конечно, все это усилило интерес к моей персоне. Это событие стало неким катализатором, который помог моей частной проблеме. Я привел неопровержимые — путь и косвенные — доказательства виновности этих садистов в Карелии. Но их ведь не привлекли к ответственности, и это явный посыл другим преступникам, другим начальникам колоний, полицейским: «Делайте, что угодно, путинский режим вас прикроет, он будет лгать обществу о том, что проводятся какие-то проверки». Это ведь показатель, что таких садистов не привлекают.

— Давайте вернемся на несколько месяцев назад, когда после вашего письма о пытках в ИК-7 в колонию приехала уполномоченная по правам человека Татьяна Москалькова и предложила вам пройти тест на полиграфе. Почему все-таки вы тогда отказались от него и от [независимого] медицинского обследования?

 — Я тогда очень переживал и боялся, что уничтожат свидетельства пыток — записи с камер видеонаблюдения. Я держал в уме все даты, когда меня избивали, пытали, опускали головой в унитаз и когда я слышал, что других людей очень жестко избивали, — я не мог их записать, потому что ежедневно два раза в день проводились обыски и уничтожались все личные записи. Я боялся, что если назову эти даты неприятелю, то они сообщат это все в ИК-7, а начальник колонии просто удалит доказательства своей вины — это отчасти произошло после публикации моего первого письма 1 ноября. Мне рассказывали ребята, что видели, как сотрудники суетились и удаляли с жестких дисков видео недавних избиений. Поэтому я решил, что если и буду сообщать, то только тогда, когда буду уверен, что кто-то из моих защитников фиксирует это — и мой тест на детекторе лжи не пропадет.

По поводу врача. В тот день ко мне смог прийти местный адвокат, но он провел со мной только полчаса, после чего его выгнали, сказали, что ко мне приехали два московских адвоката, журналисты и врач. То есть я понимаю, что там какая-то шумиха, а администрация делает все, чтобы не пропустить ни адвоката, ни журналистов, ни врача. Я целый день был на нервах, не понимал, что там происходит. В итоге вечером ко мне пришел какой-то врач, вел себя довольно откровенно и нагло, ставил меня перед фактом, говорил, что обследование уже от меня не зависит, говорил о нем как о свершенном деле, я не понимал, что это за врач, связан ли он с адвокатами. Я ему не доверял, не понимал, свой это человек или нет, и очень опасался за свою жизнь. Я просил его позвонить моим адвокатам, но он в ответ только хамил, поэтому я отказал, сделав вывод, что это кто-то от преступников, а не от нормальных людей.

— Что вы будете делать дальше, как планируете возвращаться к нормальной жизни?

— Пока у меня только стратегические планы. Планы на первый месяц устраивают для меня мои близкие. («Медовый месяц!» — слышен голос Анастасии Зотовой, супруги Ильдара Дадина.) Что скажет супруга, то и постараюсь сделать. В дальнейшем я продолжу борьбу с этим произволом. Какими конкретно методами, пока не знаю, буду пытаться, а там если будет цель, то появятся и средства, и идеи. Главное, находить таких же людей, как я. Буду искать лидеров, с которыми можно делать общее дело — бороться с несправедливостью, с ложью, с подлостью этого режима, который покрывает тех, кто творит зло.

— После того, как Верховный суд отменил ваш приговор, Анастасия не отрицала возможность того, что вы уедете из России. Что вы об этом думаете?

— Только если на какое-то время. Внутри себя я решил, что отходить от всего этого я буду не больше полугода, но хотелось бы уложиться в месяц. В любом случае я вернусь в Россию и продолжу жить, быть человеком и бороться с тем произволом, который творится в нашей стране, с той подлостью, которая льется на официальном уровне.

— А политические амбиции у вас за это время не появились?

— Нужно быть готовым к моменту «икс», когда на улицы выйдут люди и будут требовать изменений, потому что уже не смогут терпеть того, что происходит. Чтобы изменения произошли в лучшую сторону, и освободившееся место не заняли другие подлецы, люди должны опираться на порядочных людей, объединенных морально-нравственными принципами, а не корыстью. Такие люди уже сейчас должны объединяться, и когда в них возникнет потребность, они станут на освободившееся место и наконец-то приведут страну ко благу и счастью людей, которые здесь живут. Моя задача показывать ложь, не оставаться в стороне от этого беспредела.

 — То есть вы не исключаете для себя политической карьеры?

— Не исключаю, но пока конкретно для себя я еще не сформулировал, что это будет — кандидат или партия, или объединение. Наверное, скорее, объединение, что-то на подобие польской организации «Солидарность» — массовой, я за мирную борьбу, а силы мирной борьбы — это массы.

— Оглядываясь назад, как вы считаете, стоила ли ваша деятельность как политического активиста того, чтобы впоследствии пройти через такие испытания?

 — Для меня это даже не обсуждается. Быть человеком, поступать правильно, по совести — это всегда своевременно, поэтому, естественно, я не жалею, что я был человеком и не остался в стороне от произвола, который творится в нашей стране. Я не единственный оказался в таких тяжелых, страшных местах — вспомнить хотя бы участниц Pussy Riot, которые тоже сидели в колонии с очень жестким режимом.

Из репрессий тоже можно извлечь пользу. Я так это для себя сформулировал: пусть Путин меня посадил, но я буду добиваться соблюдения своих прав изнутри, и делал это, несмотря на изоляцию. Конформистская моя сущность, конечно, не хотела никаких мучений и пыток, я, как любой нормальный человек, не хочу страданий, но как человек, я понимаю, что если хочу менять жизнь в России в лучшую сторону, я должен побывать в таких тяжелых местах и изнутри увидеть, что и как нужно менять, пытаться найти оптимальный способ. Я стараюсь извлекать из этого уроки и пытаюсь двигаться дальше.